Андрей Муравьев - Гроза тиранов
Время дрогнуло, следом колыхнулось в груди сердце, разгоняя запоздалый адреналин. Застывшая кругом картинка мигнула и понеслась чехардой безумной схватки.
Османы взвыли, бросаясь к телу. В лицо им грянул слаженный залп. Выживших тут же покрошили саблями.
По всей Площади Гнева защитники бросали оружие и молили о пощаде. По моей ноге текла и текла горячая, липкая кровь.
В глазах поплыло, но меня успели подхватить.
10
Лазурное море плескалось у ног, обдавая ступни пенистыми брызгами. По лицу скользил ласковый ветерок, разгоняя неприятные мысли и заставляя усталые глаза жмуриться в ожидании очередной ласки. Тепло…
Пляж, лежак, зонтик от солнца. Рядом столик с ледяным пивом в высоком бокале. Магнитофон в кафе наигрывает латиноамериканский мотивчик.
По телу побежали крупинки удовольствия. Наступал тот еле уловимый миг полного счастья, которое тяжело опознать, но если сделать это, то можно отхватить все в двойной дозе.
Хотелось заурчать, как разомлевший кот…
– Арамбаши, арамбаши…
Чья-та хамская рука трясла меня, вытягивая из блаженства в верещащий, стонущий, ойкающий мир.
Я зажмурился сильнее, постарался ухватить кончик прекрасного видения.
– Арамбаши!
– Что?!!
Бедро перехвачено жгутом. Нога слегка онемела, слушается, но отзывается неприятным жжением. В ушах звенит и слегка покачивает. Видимо, потерял много крови.
Я когда-нибудь здесь буду полностью здоровым?!
Напротив топчется незнакомый гайдук.
Осматриваюсь.
Ребята вырезали остатки гарнизона. Трупы янычар сложили в угол, подальше от входа. Пленных не видно – их или порубали под горячую руку или упрятали в свободные камеры.
Многие тела уже расхристанны, значит, дело дошло до сбора трофеев. Сами победители перетягивают к разломанным воротам лавки амфитеатра – строят баррикаду. Долго же я провалялся!
– Что?!
Гайдук волнуется:
– Харистеас спрашивает, где обещанные солдаты? Ему надоело сторожить форт, когда другие потрошат пояса!
Харистеас – один из союзных арамбаши. Он уже в Херцег-Нови. Значит, четники ударили вовремя. Это хорошо!
Я встал, опершись на руку подбежавшего молодца, дошел до крепостной стены и глянул на раскинувшийся внизу город.
Херцег-Нови пылал. Горели дома, выходившие к порту и казарме. Самого здания казармы не было.
Вгляделся в море… Русских фрегатов все не видно! Только к проливу торопливо отходят сбежавшие из порта купеческие суда.
– Что сказать Харистеасу?
– Скажи, что солдаты придут, как и было условлено. Добро из города никуда не денется. Все, что ему обещано, он получит. Его задача – удержать батареи. Корабль должен подойти к пирсам без проблем!
Гайдук потопал вниз. Ко мне подтягиваются ребята моей четы.
– Воислав появился? – спрашиваю первого же.
Воислава еще нет. Зато очнулся Карабарис, зовет меня. Топаю к брату, попутно указывая, куда ставить снятые со стен пушки. Надо перекрыть дорогу, ведущую из города.
В глубинах подземелья еще идет бой, слышаться крики и звуки выстрелов. У вставленных в стену кольев освобожденные узники терзают чье-то тело.
Вот и наши потери. Мертвые тела положили в тень. Девять убитых. Вероятней всего, раненых не меньше, но раненых здесь никто не считает. Если на ногах, ты – боец!
Усмехаюсь, девять – это очень неплохой размен за полусотню солдат! О каждом из них будут плакать матери и жены, рыдать дети. Но это все потом, не сейчас и не здесь.
Я стараюсь не запоминать имена своих гайдуков, только по необходимости. Они смотрят на меня как на пророка, а я не помню их имена… Что поделать – мне не нравится терять близких. С незнакомцами – как-то полегче.
Брат выглядит погано. Он, пожалуй, единственный, за кого я здесь готов поставить свою жизнь на кон. Готов рвать зубами и драться до конца.
– Скоро тут будет фрегат. Там есть доктора, которые выходят тебя, – я излучаю уверенность.
Он кашляет. На подбородок вылетают сгустки крови. Видно, как каждое движение причиняет боль, даже слова тревожат застывшую коросту разбитых губ. Но он шепчет мне что-то.
– Помолчи, не надо тратить силы! – я подзываю приведшего меня гайдука. – Здесь должен быть врач, табиб. Проверь, может, еще жив?
Он выходит, чтобы через десять минут вернуться с перепуганным турком. Серое от страха лицо османа покрывают бисеринки пота, тело бьет дрожь. Он не похож на того лекаря, кто выхаживал меня – слишком молод. Тот был с длинной бородой и постарше, слишком представительным был врач, слишком похожим на муллу, чтобы остаться в живых.
Юнак подтверждает догадку:
– Табиба порубали, но один из его помощников выжил. Его ребята поначалу не заметили…
Турок прижимает к груди сумку со звякающими инструментами и лечебными растворами.
Знаком прошу гайдука выйти.
Осман уже хлопочет вокруг брата, заливая в рот отвар из маленькой бутылочки. Брат кашляет, крутится, но щеки его понемногу розовеют, а шепот начинает обретать смысл, превращаясь из невнятного лепета в привычные слова.
Он упорно пробует что-то донести до меня. Обрываю монолог:
– Я дам тебе попить. А ты молчи! Экономь силы.
Отвинчиваю пробку с фляжки. Хорошая вещь, еще в Риме прикупил. В ней – самогонка, сейчас – самое то. Кроме лекарства брату нужен легкий наркоз.
– Я хочу исповедоваться, – наконец различаю хрип.
– Рано тебе – еще поживешь.
– Тебе исповедоваться.
– Да брось ты!
Барис хватает меня за руку. Его ладонь холодна, как лед, но еще крепка. Пальцы стискивают мне запястье, как клещи. Отмечаю, что у нас теперь у обоих нет ногтей. Два брата-акробата. Невольно улыбаюсь.
– Я выжил – выживешь и ты.
– Я предал тебя…
– Ты чего?!
Он явно не в себе.
– Лежи, тебе надо отдохнуть. Скоро тут будут врачи… Еще внуков на руках нянчить будешь!
– Я предал тебя… – губы исторгают каждое слово с трудом, с хрипом, с болью.
Проверяю лоб. Видимо, у Бариса начинается горячка. Вытираю испарину рукавом – платка нет. Успокаиваю:
– Это я, твой брат, Петр. Помолчи и наберись сил. Скоро здесь бу…
– Я сдал тебя туркам… – глаза его лихорадочно блестят.
Бредит!
– Да брось ты. Тоже выдумал. Попей лучше лозовача. Это хороший лозовач. Не водка наша, но тоже ничего.
– Я сдал тебя, – он хрипит, выдавливая каждое слово. Из ломаной коросты губ капает кровь. – Знал о золоте, которое везешь. Знал, что оставишь его на берегу… Знал, где ты обычно прячешь свое барахло, потому и сдал. Думал, потом себе все приберу.
Мне холодно в подземелье, но на глаза лезут капли пота. Я вырываю руку и вытираю лоб.
– Ты бредишь. У тебя жар. Ты… ты же не мог. Ты ж меня сам и выручал.
Глаза брата блестят, пальцы шарят по лежанке, отыскивая мою руку. Находит и не отпускает. По лицу Бариса текут слезы – факел слепит отвыкшего от света узника.
– Не нашел я золото. Турки прикрыли берег на несколько дней. А когда ушли, в схоронках ничего не было. Или они взяли, или ты в другом месте прикопал передачку … Прости.
Ступор… Что-то рушится в душе, опрокидывается и течет вязкой грязной жижей.
Он уже сипит. И меня и его бьет дрожь. Хочется вырвать кисть из цепких холодных пальцев.
– Прости меня, Петя. Я скоро сдохну… Чую костлявую – чертей призывает за мной… Хочу, чтобы этот грех не остался на душе. Я много плохого сделал, но жалею об одном. Только об этом.
– Но зачем? – я отмахиваюсь. – Да нет – ты бредишь. Это ж – несуразица, хрень!
– Мне скоро сорок. Я не вернул отцовскую землю, не заработал денег. Даже не женился. Мне б сбежать… Уехать подальше, за море, осесть. Купить дом и виноградники – устал я воевать.
– Так ты же меня спас.
Но он не слышит – шепчет уже сам себе, под нос, скороговоркой, обрывками съеденных окончаний, из которых с трудом складываются слова:
– Ты любимчик отца. Тебе достанется имение в России. А мне – ничего, только титул кнеза сербского, посмешище для базарного люда… Я и вытянул тебя потому, что турки молчали о золоте. Думал, что ты все же его сберег.
– Так это ты подстроил… с крестиком… и в Неаполе?
Он захрипел. Это – усмешка?
– Я боялся, что ты догадаешься обо всем. Про золото ты не помнил, зато мог сложить два и два…
– А теперь? Что?
Ледяные пальцы крепче сжали ладонь.
– Теперь хочу, чтобы ты знал… Все знал.
– Как же так?
– Прости… Ты – добрый.
Я – добрый?!
– А когда турки деревню вырезали – тоже ты?
Он мотает головой:
– Нет… Это кто-то на золото за твою голову запал.
Мы молчим. Холод подземелья медленно, но надежно стягивает кожу, костистой лапой царапает грудь. Дышать трудно.
Барис устал, вымотался признанием. Он дышит часто, как выброшенный на берег карп. Глаза полуприкрыты, и изредка подрагивают веки. Внезапно тело его пронизывает судорга, спина выгибается. Он хрипит, рвется из рук.
