Александр Трубников - Черный Гетман
Воевода погрузился в свои мысли. Ольгерд, не желая бередить едва зажившие душевные раны расспросами, чуть отстал от него и поравнялся с Измаилом, который, пытаясь привлечь внимание, давно уже подавал ему знаки.
— Ты видел, куда Душегубец поехал? — тихо спросил египтянин.
— Не углядел, — так же тихо ответил Ольгерд. — Быстро все произошло, раз и нет никого…
— Ладно, — кивнул компаньон, — город не так уж велик, отыщем. Как думаешь, узнал о тебя?
— Еще бы. Ты же видел, как хоронился.
— Что он здесь делает, хотелось бы знать…
— А вот сейчас и попробуем выяснить.
Ольгерд догнал Обуховича и, едва не задевая конским боком стены домов, снова поехал рядом.
— Скажи, пан воевода, а кто этот шляхтич, весь в черном, что в свите твоей мелькал?
— Знакомый твой что ли? — вскинув бровь, спросил воевода.
— Не то что бы… Так, лицо вроде знакомое.
— Новый фаворит и советник короля, — пробурчал Обухович. — Сам вроде бы с Брынщины, по происхождению то ли московит, то ли поляк. По тому, что я слышал в замке, вначале вроде бы служил он у царя Михаила, но не дворянином, а безродным наемником, как московиты говорят, по прибору. Потом, как Михаил помер, он с новым царем, Алексеем, что-то не поделил и подался в леса стрельцов да купцов резать. По сути обычный разбойник. Однако в глазах короля — повстанец, геройский борец с ненавистным царским ярмом. Сюда, в крепость он приехал с вестью о том, что московиты на нас идут, так что мы успели оборону наладить. После чего наш король, Ян Казимир, осыпал его милостями и приблизил к себе.
"Если Душегубец открылся королю, что он сын Дмитрия Самозванца, как сделал полвека назад его отец, приехав к Адаму Вишневецкому — то и не мудрено, — подумал Ольгерд. — Ян Казимир, поди, на седьмом небе от счастья, что при нем есть претендент на шапку Мономаха. Только не выйдет у него ничего: Смута в Московском царстве уже в далеком прошлом, казаки теперь воюют на стороне Алексея, Смоленск пал, Радзивилл оставил Вильно, а Краков и Варшава захвачены шведами… Яну Казимиру теперь бы свою корону на голове удержать, и то добро."
— Ну вот и приехали, — прервал его рассуждения воевода.
Кони остановились перед большим двухэтажным особняком, выходящим фасадом на главную городскую площадь. Дом отделяла от площади палисада из кованых металлических прутьев, решетки на окнах тоже были из кованого железа, дутые снизу, на французский манер. При виде подъезжающей группы всадников стоящий за калиткой лакей широко распахнул дверь и склонился в глубоком поклоне. Тут же откуда-то с боку выскочили слуги, готовые принять коней.
— Чьи хоромы? — поинтересовался Ольгерд.
— Ничьи, — ответил воевода. — Это отель для почетных гостей. Хозяин — городской голова. Там восемь комнат, во дворе конюшня и кухня. Слуги имеются. Предоставлен тебе по просьбе короля благодарным магистратом. Так что обживайся, а как солнце сядет провожатого за тобой пришлю.
Воевода вскинул руку к шапке, отдавая салют и двинул коня в сторону замковых шпилей.
Ольгерд соскочил с коня, прихватив с собой небогатую свою поклажу и, не обращая внимания на лакея, взбежал по ступенькам вверх. Впервые со времен службы в Смоленске ему предстояло ночевать в настоящем городском доме. Но времени, чтобы наслаждаться барским уютом, у него пока не было. Мазнув краем глаза по добротному паркету, стенам, сплошь увешанным гобеленами с пастушками и охотниками и добротной резной мебели, он поднялся на второй этаж, вошел в первую попавшуюся спальню и, скинув запыленный кунтуш, вытащил взятый у Тараса Кочура планшет.
Перед тем, как ознакомиться с бумагами, что завещал ему лоевский сотник, вышел на лестницу, предупредить чтоб не трогали, пока сам не выйдет и застал спускающегося вниз Измаила, который, сменив свой походный наряд на одеяние богомольца, явно собирался покинуть дом через черный ход.
— Куда? — поинтересовался Ольгерд.
— Пойду в город, приятеля нашего поищу.
— Так ты же слышал, что воевода рассказывал. Душегубец фаворит короля, стало быть на вечерней аудиенции будет непременно. Там и и побеседуем по душам.
— Там не выйдет. Если он фаворит, то в замке с его головы и волосу не дадут упасть. К тому же не уверен, что он вообще там появится. Сам же видел, как он тебя сторонился.
— Если так, то пожалуй что ты и прав. Где искать его думаешь?
— Поброжу по улицам, с людьми потолкую. Вид у него приметный, а город здесь не такой уж и большой. Непременно кто-то что-то и заметил. В самом деле, не для того же он сюда прискакал, чтобы польского короля спасти. Стало быть есть у него где-то здесь важное дело. Которое, чую, связано с Черным Гетманом…
— Как знаешь, — пожал плечами Ольгерд. — Резон в твоих рассуждениях есть. Ежели что обнаружишь — жди вечером у ворот цитадели.
Проводив Измаила, Ольгерд кликнул Фатиму, приказав отдать слугам на чистку запылившийся кунтуш и сапоги, распорядился не беспокоить его до вечера, вернулся в спальню и задвинул крепкий резной засов.
* * *Перебрав пачку реестровых грамот, ведомостей на жалованье и реквизиторских квитанций — обычного набора походной канцелярии любого среднего командира — Ольгерд отложил в сторону три письма, о которых, похоже и говорил ему лоевский сотник. Два из них, судя по пометкам, сделанным разной рукой на пакетах, были получены сотником оказией в Корсуне. Третье, неотправленное было написано размашисто-угловатым почерком самого Тараса и изобиловало ошибками. Предназначалось оно старому другу Кочура, куреневскому кошевому Богдану Моляве, который, как выяснилось, входил в самую верхушку заговорщиков, намеревавшихся лишить власти новых фаворитов дряхлеющего гетмана Хмеля, корсунских Золотаренков.
"… главное же, братче мой, Богдане, тебе первому сообщить желаю. Вышел я с лоевской своей полусотней в поход на Подолию, как и уговаривались — чтобы оказаться в Корсуне, когда туда тело умершего от раны Ивана Золотаренку подвезут. Десятник мой, Олекса Попович (ты его видел, тот, что в Быхов серебряную пулю да талеры отвозил) и здесь согласился нашему делу помочь, за что ему обещано было землицы дать под Любечем. Велел я, на свою голову, дело наше тайное с Иваном-упырем до конца довести, так чтобы от их роду-племени все добрые хрестьяне шарахались и приказал Олексе во время отпевания рядом с церквушкой стожок поджечь.
Думали мы, только и всего, попугать мещан, чтобы слухи нехорошие пошли, да Господь покарал нас за гордыню и подступность. Хотели злого, а вышло страшное. Ветер вдруг поменялся, огонь со стожка на церковь перекинулся, тут она вся разом и занялась. В жизни я такого пламени не видал, словно смоляной факел запылал. Кинулись тушить — куда там… К ночи на месте церкви была одна лишь зола. Больше сотни человек сгинуло, кто сгорел, кто в дыму задохнулся, Олекса, кинувшийся первым содеянное исправлять, до смерти обгорел. И попов, службу ведущих, в той проклятой церкви аж трое преставилось. Многих, кто там был не, то что не признали — разыскать не смогли. От Золотаренка, чей гроб перед алтарем стоял, вовсе нечего хоронить оказалось. Корсунский архиерей, напуганный слухами, камень над пустой могилой освящать запретил, так и остался гетман Иван неупокоенным, словно и вправду Богом он проклят.
Добились мы своего, братче. Но больно уж жуткой ценой, платить которую я, старый грешный казак, был никак не готов. Однако как бы то ни было, дело сделано. Пополз по землям украинским слух, будто и впрямь нелюдью был Иван Золотаренко. Эх, Богдане, спасли мы вольности запорожские от власти корсунских выкрестов, но загубили навеки свои христианские души. И ведь грех наш такой, что ни сознаться в нем, ни исповедаться. Стало быть, и отпущения нам с тобою не получить. Душа моя, навеки загубленная, на спасение даже не уповает. Сразу же после пожара, глядя на угли тлеющие, что христианами были, хотел я руки на себя наложить, но убоялся нового смертного греха, ибо жизнь у человека может отнять лишь тот кто ее даровал. Потом удумал в монахи податься. да какой из меня монах, я и "Отче наш" без подсказки до конца прочесть не могу. Потому решил кровью грехи смывать идти на войну с татарвой поганой, да живота своего в бою не жалеть. Будет Бог милостив — оставит жить. Захочет наказать — даст честную воинскую смерть. Об одном лишь теперь радею, чтобы племянница моя Ольга поскорее про наследника имения своего прознала, да глупостей, которых потом не воротить, не наделала… "
"Вот, значит, о чем Тарас перед смертью своей говорил, — думал Ольгерд, сжимая в руках письмо. — да уж, расплатился старый за грехи так, что врагу не пожелаешь. Лютую смерть ему Бог послал — от раны мучиться, в плен к неверным попасть, потом по приказу христианского короля на колу висеть, а в конце от близкого человека пулю принять… Однако здесь написано о том, что Тарас разузнал о наследнике Ольгиного имения…" Ольгерд взял в руки письмо которое, судя по заголовку, было написано деревенским писцом со слов человека, посланного сотником на розыски сына старых хозяев.
