Цеховик. Отрицание - Дмитрий Ромов
— Я тебе потом объясню, — отмахивается тот.
Рыжий глядит зверем и, похоже, мечтает впиться мне в горло. Ну что же, посмотрим, кто кому в итоге кровь пустит…
В общем, дело сдвигается с места. Ну что же, карабкаемся вперёд. Это, конечно, не по ведомству табачного капитана, но теперь я уже точно что-нибудь нарою. Чувствую. А чуйка меня никогда не подводила. Я ощущаю себя снова вставшим в строй.
Я иду на остановку, а Каха с Рыжим остаются, обсуждать детали. Детали — это хорошо, но мне пока не до них. Вообще, Рыжий меня взбесил. Да все они, честно говоря не те люди, с кем бы я хотел дружбу водить. Большаку зачем это надо? Хочет тоже бабла срубить или типа всё для меня, любой каприз? Почему? От широты душевной? Или чтобы меня втянуть поглубже?
Я еду в трамвае и мысли мои перескакивают на колхоз. Понятно, что этот Суров, которому я повезу деньги, продаёт неучтённое сырьё. Теперь надо выяснить, как устроена схема, куда отправляется мясо, где организовано производство, как осуществляются поставки.
Хорошие цеховики, плохие они… Копья там в моём времени до сих пор ломают. Помогали они людям получать дефицитные товары или тихонько разваливали страну, выкачивая миллиарды из экономики и усугубляя экономические просчёты партии? Конечно, они следствие политики правительства, но и их собственная вина в развале союза немаленькая, мягко говоря. Ну, и о чём тогда думать… Вперёд! Может, это и есть моя задача? Я ведь знаю о некоторых делах, могу сообщить, пресечь, остановить.
Меня охватывает нервный озноб и возбуждение. Давно я этого не чувствовал. Давно. Сейчас я как волк, вышедший на охоту. Видать и здесь суждено мне быть ментом и от себя убежать невозможно. Ведь я бешеный пёс, беспощадный цепной пёс закона. Я делаю бросок и вгрызаюсь в глотку и не отпускаю жертву, пока не вырываю кадык.
Именно так я жил все эти годы, прорубаясь вперёд, не останавливаясь ни перед чем. Не бывает безобидных преступлений. Я это твёрдо знал. Фу, будто морок спал. И прямо легко на сердце стало. Я вырвался из тесной и непонятной пелены, душившей меня с момента появления здесь.
Я вхожу в гастроном и встречаюсь глазами с Лидой. И я знаю, она видит перемены, произошедшие во мне. Она чувствует зверя, пробудившегося внутри меня и будто даже немного робеет.
Я прохожу мимо, коротко кивнув и иду прямо к Гусыниной. Она даёт мне пачку денег. Сегодня это наверное целая тысяча. Дело, похоже, набирает оборот.
— Спрячь получше, — наставляет меня тётя Люба. — Какой-то ты сегодня необычный. Ничего у тебя не случилось? Всё хорошо?
Хорошо, Любовь Петровна, очень хорошо. Лучше просто и быть не может.
Проходя мимо бакалеи, я задерживаюсь. В мясном отделе колбасная суета, а здесь никого нет и Лида стоит одна. Я прищуриваюсь и втягиваю воздух, пытаясь уловить её запах.
— Иду расставлять капканы, — говорю я. — Готовься, скоро будет большая добыча. Очень большая. И готовь дырочки на погонах.
— Тише ты! — она смотрит на меня с лёгкой оторопью и ей передаётся моё возбуждение.
Она тоже охотник. Да, Лида охотник! Несколько секунд мы стоим, пожирая друг друга глазами.
— Придёшь вечером? — тихо спрашивает она.
21. Змей, пожирающий себя
Не знаю, что и ответить. Может быть. А может и нет. Это зависит, Лида, от многих факторов. Посмотрим, как я сгоняю в колхоз «Авангард».
— Не знаю, — отвечаю я и выхожу из гастронома.
Еду на вокзал и сажусь на автобус, который везёт меня в колхоз.
Прав был Большак, дорога занимает ровно сорок минут. Автобус останавливается на маленькой, покрытой снегом площадке, прямо перед магазином. Я захожу внутрь, небольшая очередь, тамбур, служебный вход, кабинет Сурова. Ага, закрыто. Первая удача. Значит надо поискать его. Он же где-то здесь, правильно?
Я спускаюсь на первый этаж и иду на запах. Впрочем, он здесь везде, но нас, бешеных ищеек это не смущает. Я открываю дверь и оказываюсь в просторном помещении, похожем на ангар. Это склад. Здесь снуют люди, таскают туши, набивают полиэтиленовые мешки.
Боковые двери открыты и у широкого пандуса стоит грузовик под погрузкой. Двери будки распахнуты и мужики заносят туда половины свиных туш, а также большие алюминиевые бидоны.
— Тебе чего, малой? — окликает меня мужик тюбетейке и засаленном фартуке, надетом поверх старой фуфайки.
— Я завпроизводством ищу, — отвечаю я.
— Так вон он, в конце зала, с мужиками стоит.
— Спасибо, — киваю я и иду к Сурову.
— Давайте всю обрезь и мослы. Всё туда же. Кожу тоже. Всё что только возможно, плюс тех, на кого падёж оформляли. Всё мне чтоб подготовили к завтрашнему вечеру, когда следующая машина придёт.
— Павел Степанович, — окликаю я его. — Здравствуйте.
— А, — восклицает он и чуть подвисает.
— Егор, — подсказываю я.
— Да-да, конечно, Егор. Привет. С чем пожаловал?
— Зло вам привёз, — усмехаюсь я.
Он отходит от мужиков и, взяв под локоть отводит в сторону.
— Что ещё за зло? — обеспокоенно спрашивает Суров.
— Ну, вы же наверное слышали такую поговорку, деньги — это зло.
Он пару секунд хлопает глазами, а потом разражается хохотом.
— Ну, шельмец, купил меня, а-ха-ха. Купил! Пошли в коридор выйдем.
Мы выходим, и я отдаю ему пачку. Он запихивает её в карман не считая.
— А мы вам, как раз, машину загружаем, — сообщает он. — Вон видал?
Суров снова открывает дверь и указывает на машину.
— Степаныч! — кричат ему мужики, с которыми он разговаривал до этого. — Ну так чего?! Чё делать-то?
— Я сейчас, — бросает он мне и возвращается к ним.
А я подхожу к грузовику. ГАЗ-51 с мордой цвета тёмного хаки и помятой, обитой жестью будкой. Рядом с машиной стоит женщина в рабочем комбинезоне и телогрейке. Крепкая и независимая, как говорится, гром-баба. Она курит папиросу.
— Здрасте, — говорю я.
Она хмуро и вопросительно смотрит, но ничего не отвечает.
— Ваша? — киваю я на машину.
— Допустим, — говорит она.
— Куда поедете?
— В Атаманку, а тебе чего? — бросает она и, затянувшись, выпускает едкие клубы дыма.
— С вами хочу. А вы в город не поедете потом?
— Поеду. А тебе куда надо-то?
— Вообще в город, но хоть бы и до Атаманки, всё к городу ближе. Просто здесь автобус сейчас часа два ждать. Вот я и хотел спросить, может подбросите?
— За трояк.
— Не, трояка нет. А за рупь?
— Уломал, — соглашается она со смехом. — Но за рупь у меня на ночь останешься.
Прохохотавшись, она добавляет:
— Только я же
