Поручик - Евгений Адгурович Капба
— Уважаемые жители Свальбарда! С сегодняшнего дня Грумант и остальные поселки переходят под защиту Новой Империи! Церемония вручения символических ключей представителям имперских сил состоиться в девять утра на главной площади. Ваше присутствие — обязательно!
За ночь люди Сарыча соорудили на площади флагшток, расчистили снег, а в качестве причальной мачты приспособили водонапорную башню, которая всё равно не работала зимой. Когда заспанный народ начал потихоньку подтягиваться, на площади их встречала торжественная обстановка — ровный строй сводной роты имперской пехоты, сверкание кокард и штыков, духовой оркестр, организованный Сарычом, и три огромных дирижабля в небе. Их гигантские сигарообразные тела поблескивали, лучи прожекторов освещали площадь, а дула пулеметов и авиационных пушек зловеще шевелились в гнездах.
Я — в новенькой шинели с золотыми погонами — стоял перед строем, чувствуя себя на своем месте впервые за последние полгода.
— Р-рота! Равнение на-а-а флаг!
Духовой оркестр, захлебываясь, заиграл имперский марш. Вверх по флагштоку начал подниматься боевой штандарт имперских войск.
— Где раз поднят имперский флаг, там он спускаться не должен! — громко озвучил классическую формулу Вишневецкий.
— Ура, ура, ура-а-а-а! — подхватили солдаты.
А потом была церемония с врученим ключей и передачи всей полноты власти на архипелаге исполняющему обязанности губернатора господину Сарычу. Сарыч, конечно, хитрый сукин сын. Но это наш сукин сын!
Так завершился вековой территориальный спор — вольный Свальбард одним прекрасным зимним утром проснулся уже в составе Империи.
XX. ГРАНИЦА ХАОСА
Империя бурлила слухами. Шептались бабушки на завалинках, важные господа в трактирах, мальчишки в подворотнях. Переговаривались, хмуря брови, офицеры. Ворчали рабочие по пути на завод. Крестились на купола церквей крестьяне. Что-то происходило.
Говорили разное — то ли Регент помер, то ли Тайный совет взорвали в полном составе, то ли лоялисты пробрались в столицу и захватили в заложники кого-то настолько важного, что и сказать страшно. Напряжение витало в воздухе.
Еще неделю назад всё было просто и понятно — были директивы Регента, были постановления Тайного совета — и всё работало. Теперь жизнь замерла — теневые владыки Империи молчали.
* * *
— Я думал — всем наплевать, — сказал он. — Мы — динозавры. Реликт минувшей эпохи. Монархия — это рудиментарный орган, аппендикс прошлого, обреченный на ликвидацию путем хирургического вмешательства… Нынче в моде харизматичные и жесткие лидеры, а интеллигентные и добросердечные — подвешиваются за ноги… Этот ваш Регент конечно выбивается из общей канвы — но вот к чему это привело…
— Ваше Величество, — сказал я. — Вы, вообще-то, очень на него похожи.
— На Регента? С чего бы это?
— Так ведь он ваш дедушка. Пусть и двоюродный.
— Крестовский, что ли? Да не может этого…
Впервые мне удалось его пронять. Не всегда увидишь, как наследник трети цивилизованного мира впадает в ступор.
Я нашел его в Варзуге, в вонючем трактире, больного и в лихорадке. Хозяин оставил его в каморке на чердаке по доброте душевной — уж больно ему понравилось, как этот юноша исполнял на скрипке. Я поил его бульоном, давал ему хинин, даже сделал инъекцию панацелина — и вот, наконец, когда он оклемался, нам удалось поговорить.
Это был странный разговор. Я шел за ним по пятам столько времени, что порой казалось — я знаю его всю жизнь. Как будто это мой потерянный младший брат, которого у меня никогда не было.
Но я для него был просто добрым самаритянином с невнятными мотивами. Не из одной же любви к человечеству я убирал его дерьмо и поил его из ложечки?
Вообще-то так всё и было, на самом деле. От этого парня зависело — скатимся мы снова в ад гражданской войны, или удержимся на этой крохотной ступеньке, созданной Регентом над бездной хаоса.
Но пока он не производил впечатление человека, способного удержать в руках даже ложку, не то что самую большую страну в мире.
— Ты вот зовешь меня Величеством, а я и понятия не имею, что это значит. Я недавно понял, кто я есть на самом деле. Я — домашний мальчик из высшего света, совершенно не приспособленный к жизни. Я не знаю ни этой страны, ни этого народа. Какое из меня Величество? Почему ты так уверен, что я вообще хочу этим заниматься? Да я бы лучше всю жизнь в кабаках на скрипке играл…
— А я бы лучше гимназистам про философов-рационалистов вещал. В этом-то всё и дело. У меня в общем-то не спрашивали — хочу я надевать хаки или нет. Меня приперли к стенке и заставили сделать выбор — эти или те. Выбор между злом и злом. Зло понятное, адекватное — такое, каким оно было с самого начала истории. И другое зло — то, которое притворяется добром, а потом вешает людей за ноги. Поэтому я уверен, Ваше Величество — вы будете гораздо лучшим правителем, чем любой из тех, кто решил, что управлять людьми — это замечательно. Вы не выбирали такого пути — поэтому гораздо меньше шансов, что вы окажетесь мерзавцем.
— И всего-то? Этого достаточно, чтобы доверить судьбу огромной страны в руки мальчишки?
Правды ради, у него были крепкие, мозолистые руки. Время после свержения Империи было для него непростым — он хлебнул лиха в эти годы. Больше, чем многие из нас.
— Ради Бога, Ваше Величество. Вас с детства к этому готовили! Я — посредственный офицер, а полковник Бероев — отличный офицер. Подготовка — то чего нет у эмиссаров, и то, что было у полковника Бероева — поэтому мы побеждаем. Я всегда считал, что управлять должны профессионалы.
Он вяло махнул рукой:
— Ну какой из меня профессионал? Я разве управлял чем-то в своей жизни? Я, можно сказать, молодой специалист, практикант…
— Так у вас будут помощники! Не верю я тому, что Артур Николаевич умер, не такой он человек! И вообще — практику вы прошли. Шутка ли — из Нового Света на Свальбард, из Свальбарда — сюда…
— А сам-то, а?
— А у меня была коробка с золотом и Дыбенко. Я вас познакомлю потом с Дыбенкой, это у-у-у какой человек! Между прочим, лоялист! А когда узнал, кого именно я ищу — ни минуты не сомневаясь пошел со мной. Как думаете — почему?
— Понятия не имею… — он был всё еще слаб, но взгляд потихоньку загорался тем самым, фамильным огнем.
Этого огня было очень мало в глазах его отца, гораздо больше — в глазах деда, и очень ярко он горел
