Обреченный на смерть - Герман Иванович Романов
— Стал совсем иным, Алешенька. Но это ты, вот твои родинки, я их прекрасно знаю. Но сильно изменился, сын мой — и вижу, что решительным стал больше, чем твой родитель. Да благословит тебя Господь на правое дело, как я благословляю, государь. И преклоняю перед тобой колени — спаси нас всех от злой напасти!
Евдокия Федоровна обняла его колени, Алексей не знал, что и делать. Наконец, решился — подхватил и поднял женщину, снова обнял и негромко произнес, прекрасно понимая, что даже в келье, при закрытой двери, следует соблюдать осторожность.
— Все решится до весны — если у нас все получится, то Москва встанет за меня. Я не хочу его смерти, но если делать выбор между ним и народом нашим, то я встану на сторону православного люда, что изнемогает от бесовских реформ царя.
— Не произноси имя лукавого в святых стенах?
— Так я и не назвал имя родителя моего…
— Я нечистого имела в виду — ты его упомянул. Хотя и бывшего мужа моего за Антихриста многие принимают.
— Меня в их число тоже записывай, матушка. Тебе помощь от меня какая-нибудь нужна? Все дам, что смогу…
— Не нужно, все и так будет, коли ты на трон взойдешь и главу шапкой Мономаха покроешь. Тетка твоя, царевна Мария Алексеевна тайком помогает, письма постоянно шлет, подарки — сочувствует. Аспид ведь, супруг мой клятый, двух сестер ее, Марфу и Федосью, в монастыри заточил, где царевны уже померли, несчастные. Я молиться за тебя и твое дело буду! И чем я тебе помочь смогу, Алешенька?
— Отпиши подполковнику Степану Глебову — пусть с родом своим под мою руку встает. Знаю все, не кручинься…
Алексей остановился, смущенно поглядел на побагровевшую женщину — Евдокия Федоровна даже глаза в сторону отвела. И продолжил говорить также хладнокровно:
— Если царь победит — ему смерть лютая будет! А если я — то совсем иная жизнь начнется. Он вдовец, а монашеский клобук, матушка не гвоздем прибит. Кто ему письма твои носил?
— Духовник мой, Федор Пустынный.
— Вот ему и дай, а я человека своего к нему прикреплю нынче же — в монастыре твоем вроде как слугой будет для посылок. Он сам к духовнику подойдет, и слово тайное скажет — «здесь продается славянский шкаф». А отец Федор… Хм, вот совпадение. Ладно, пусть отвечает — «не корысти ради, а токмо волей пославшей меня матушки». Запомнила?!
— Да, все накрепко помнить буду.
— Вот и хорошо, — Алексей порывисто обнял Евдокию Федоровну, прошептал на ухо:
— Все будет хорошо. Мне идти надо — сейчас осторожность нужна, доносчики везде найтись могут. Я тебя люблю!
— И я тебя, сын мой… Иди, а то расплачусь…
Алексей поцеловал царицу и быстро вышел из кельи. В коридоре на лавочке сидела сухая, лет сорока монахиня, с исхудалым лицом, но горящими глазами. Сразу встала при его появлении, низко поклонилась:
— Я казначея Мариамна, провожу тебя, государь.
Пройдя по переходу, они спустились вниз по каменной лестнице, освещенной лучиной. Подошли к железной двери — взяв кольцо, женщина с трудом потянула его на себя. Масла монахини не жалели подливать в петли — скрипа не послышалось.
— Вот, царевич, на дело благое игуменья Марфа приказала выдать. Казну все опустошили, оставив только медь и немного серебра. Здесь шестьсот рублей разной монетой.
Казначея показала рукою на массивный на вид, увесистый мешок, примерно с пятилитровую банку. Алексей, ухватившись за крепкую ткань, чуть не охнул. По весу было больше пуда, вес чувствовался — гирей он занимался в свое время охотно, пока руки были целы.
«Ладно, донесу, своя ноша не тянет», — мысль пронеслась быстро, теперь поездкой Алексей был доволен. С деньгами было, если не совсем плохо, нет, но туговато. Абрам Лопухин помогал содержанием воинских команд, выделял средства на них, не такие уж маленькие, и стал на путь расхищения казенного обмундирования — за такие вещи царь Петр если и гладил по голове, то исключительно топором палача.
Царевич Сибирский смог собрать почти семьсот рублей, но этого было мало — ведь из-за недостатка денег порой проваливались самые продуманные предприятия. А с полновесной монетой удавались и рискованные дела, ведь коррупция в российском государстве, какое время не возьми, всегда отличалась особенной алчностью.
— Владыко Досифей тебя ждет, государь — за ночь доедешь. Здесь оставаться нельзя — пока ночь стоит никто не увидит, но скоро заутреня. Игуменья Марфа тебя благословляет, государь.
— Я не забуду, так и передай!
Монашка легко опустилась на колени, и поцеловала ему ладонь. Поначалу такое действо его немного напрягало, но этот ритуал был просто необходим — тем самым подчеркивалось как доверие, так и готовность послужить интересам мятежного царевича.
Выйдя во двор, Алексей пыхтя донес мешок серебра до раскрытой калитки — отметил, что в качестве сторожа уже стоит его человек, из первого десятка лейб-кампании.
«Быстро тут они на службу принимают, и все хранят в тайне — будь кто другой, то к воротам на пушечный выстрел не подпустили. Все же мощная структура, ее люди везде имеются. Так что шансы на успех предприятия, которое поначалу казалось безнадежным, определенно повышаются, причем с каждым прожитым днем.
Надеюсь, что и епископ Досифей тоже пожертвует немалую сумму на мой тайный союз, причем не „меча и орала“. Иона ведь выделил тысячу рублей, и сказал при этом, что сия сумма первая — что собрать быстро успели. А слова позволяют надеяться, что вскоре последуют дальнейшие субсидии. Не подведут — ставку на меня сделали, оттого и сами ставят по-крупному, ибо проигрыш для них означает смерть на плахе!»
Дотащив мешок, он отдал серебро конвойным, и вскочил в седло подведенного коня — теперь ему предстояло встретиться с еще одним влиятельным архиереем…
Глава 15
— Я рад видеть вас, кронпринц, на землях моего королевства. Мои подданные обычно молчаливы, но про вашу храбрость даже среди них ходят слухи, которые, я думаю, ничуть не преувеличивают вашу доблесть. Что ж — тем больше будет чести для нового московского царя.
— Людской молве обычно желание показать о, чего нет, и она чаще всего приписывает свои желания, чем отражает истинное положение вещей. Но таковы нравы, ваше величество.
Фрол отвечал очень осторожно, тщательно подбирая немецкие слова — русского не знал шведский монарх, он сам, понятное дело, не разумел шведскую речь. Карл был сухощав, порывист, лицо вытянутое, огрубевшее в походах, движения резкие. Всю свою 35-ти летнюю жизнь король
