Ежи Жулавский - На серебряной планете

И вдруг овладела мной глубокая печаль: эти люди думают о возвращении, о своих семьях, о родном крае, по которому тоскуют и который вскоре увидят, а я?… Мой дом, моя семья и отчизна - там, в небесах! И не вернуться мне туда, не жить мне там никогда, хоть, наверное, во сто крат сильнее тоскую я по своей Земле, чем эти люди - по полоске Луны на берегу лунного моря! Зависть меня одолела.

– Возвращайтесь! - сухо ответил я.

– А ты? - спросил Ян с величайшим изумлением и ужасом, отступив на шаг перед размашистым движением руки, которым я показал дорогу на юг, и глядя на меня снизу вверх.

– Я останусь тут. Ведь я же говорил вам, когда брал в дорогу с собой, что ухожу, чтобы никогда не вернуться.

– Да, - шепнул Ян, - но я думал, что со временем все же… Тут людям плохо жить…

– Вот и возвращайтесь. Я останусь.

Теперь он не сказал ни слова. Склонил только голову, будто тяжесть свалилась ему на плечи, и быстро ушел. «К Аде! - сразу подумал я. - За советом!»

И вправду, я не ошибся. Вскоре пришла лунная жрица. Я ожидал какой-нибудь смешной сцены с добавлением общих просьб, заклятий, даже рыданий, вроде той, которая разыгралась перед моим отъездом. Каково же было мое удивление, когда Ада пришла одна, совсем спокойная, и, ни о чем не спрашивая, ни о чем не моля, спросила только:

– Ты остаешься здесь, чтобы смотреть на Землю, Старый Человек?

Я молча кивнул.

– Но ты еще не уйдешь туда? - говоря это, она указала на Землю и на мертвую лунную пустыню, раскинувшуюся под ней.

Невольно посмотрел я в ту сторону, и тогда впервые пришло мне в голову, что я мог бы отправиться туда, в пустыню, которую пятьдесят лет назад проходил с друзьями, чтобы хоть ненадолго, прежде чем умру от истощения, чувствовать себя ближе к Земле, видеть ее прямо над головой. Сейчас эта мысль безраздельно овладела мной, сопутствует каждому моему движению, и я не могу от нее отделаться, но тогда это был лишь первый проблеск, который я тут же приглушил, считая, что это невозможно, словно смерть стоит уже надо мной и невозможно купить то, за что надо заплатить жизнью.

– Туда ты не уходишь? - повторила жрица.

Я поколебался.

– Нет. Еще нет.

– Тогда… не мог бы ты пока вернуться с этими беднягами к морю? Они так жаждут, чтобы ты был среди них.

– Нет, - ответил я резко, видя, что уже начинаются просьбы, - я останусь тут.

– Как ты захочешь, Старый Человек. Они будут очень печалиться, но… как ты захочешь, так и сделаешь. Когда они вернутся без тебя, их спросят те, кто оставался дома: «А где же Старый Человек, на которого смотрели мы с детских лет?» Они же только понурят головы и ответят: «Он нас покинул». Но - как ты хочешь. В конце концов, они ведь знают, что ты лишь гость среди них и что наступит час, когда они должны будут сами со всем управляться.

– Ты с ними останешься и будешь ими править. Даже Ян тебя уважает и слушается.

– Нет, я с ними не останусь.

Я удивленно посмотрел на нее, а она после некоторого колебания припала к моим ногам:

– Есть у меня к тебе просьба, Старый Человек…

– Говори.

– Не прогоняй меня!

– Что?

– Не прогоняй меня. Позволь мне остаться с тобой.

– Со мной - здесь? В Полярной Стране?

– Да. С тобой, в Полярной Стране.

– Но зачем? Что ты будешь тут делать? Твои родичи там, у моря!

– Я знаю, ты не родич мне, ты оттуда, с далеких звезд, я знаю, но позволь мне…

Я задумался над этой странной просьбой.

– Почему ты хочешь остаться со мной? - снова спросил я наконец. - Жить здесь и трудно, и невесело…

Ада склонила голову и тихо, но твердо ответила:

– Потому что я люблю тебя, Старый Человек. Я молчал, а она мгновение спустя продолжала:

– Я знаю, это преступная дерзость - говорить, что люблю тебя, но я не могу иначе назвать то, что чувствую. Родителей своих я почти не помню. Вспоминаю только, что они были несчастливы. На тебя я смотрю с детских лет и вижу в тебе какое-то величие, свет, могущество какое-то - нечто, чего я не постигаю, но знаю, что оно пришло с тобой со звезд!

Она умолкла, но пока я, пораженный, раздумывал над ее словами, снова заговорила:

– А при всем том и ты был так же несчастлив и так же одинок, всю жизнь одинок, как и я. Я не знаю, зачем пришел ты на Луну с той сияющей звезды… Так ты хотел… Я знаю, что ты делаешь все, что захочешь, что тебе хватает себя самого и я тебе не нужна, но я хочу служить тебе и быть с тобой до конца. Не прогоняй меня! Ты великий, ты добрый и мудрый!

Говоря это, она снова кинулась мне в ноги и так и осталась, припав лбом к моим коленям.

– А когда ты пожелаешь уйти в свою отчизну, сияющую на небе, - продолжала она немного спустя, - то я провожу тебя до самого рубежа великой мертвой пустыни, попрощаюсь с тобой и буду долго-долго смотреть тебе вслед, Старый Человек, пока ты не исчезнешь вдали, и тогда я вернусь к людям на морском берегу и скажу им только: «Он уже ушел…» Потом я умру.

Пока она говорила это голосом, тающим в мечтательном шепоте, какого я раньше у нее не слыхивал, лунные человечки подкрались поближе и слушали ее слова, затаив дыхание. И вдруг я услышал сдавленный голос Яна:

– Старый Человек уйдет от нас… на Землю!

И потом - плач. Странный, трогательный, негромкий плач.

И вот что удивительно! Обычно раздражал меня и злил плач этих человекоподобных, а сейчас - не знаю, то ли из-за волнения, которое пробудили во мне неожиданные речи Ады, то ли из-за мысли о последнем пути в пустыню, под лучи Земли, но только обуяла меня великая скорбь и жалость.

Я повернулся к ним, и Ян, видимо приободренный моим взглядом, вышел вперед и заговорил, глядя мне в глаза:

– Старый Человек, это уже бесповоротно? Тебя там уже ждут? Ты уже возвестил о своем прибытии? И мы должны остаться одни?

И тут - словно меня кто обухом по голове хватил! Только одна вспышка, одна только мысль: «Пушка!»

Да! Пушка! У могилы О'Теймора, там, в пустыне!

Все завертелось у меня перед глазами, я прижал обе руки к сердцу, боясь, что оно выскочит из груди. Глаза я вперил в краешек земного диска, виднеющийся над горизонтом, а в мозгу сверкали теперь какие-то неистовые молнии: путешествие, пустыня, пушка, выстрел, братья мои земные, дневник… а потом - серый туман, в котором тает все… Я понял: это смерть!

Я совершенно забыл, где нахожусь и что творится вокруг. Они, онемев, глядели на меня, надо полагать, с величайшим изумлением, но я их не видел. Как сквозь сон, долетел до меня только голос Ады:

– Отойдите, Старый Человек говорит с Землей. Скоро он нас покинет.

Опомнившись несколько от первого ошеломляющего впечатления, которое произвела на меня эта мысль, я увидел, что остался в одиночестве.

Я понял, что это - откровение, что я должен идти в пустыню, найти пушку, переслать Земле последнюю весть и последнее приветствие и - умереть в пустыне.

Несколько позже я сказал Аде и Яну о своем решении; они выслушали меня, угрюмо понурив головы, но без малейших возражений, словно были готовы к этому.

О своем возвращении к морю они и говорить перестали. Хотят остаться тут до самого моего отъезда.

Сейчас Солнце, если стоишь лицом к Земле, находится справа; прежде чем оно опишет полукруг и станет с левой стороны, принося день на пустынное полушарие, - я отправлюсь в путь.

Итак, кончилась моя лунная трагедия! Я здесь, где впервые увидел на Луне луга, зелень, жизнь; тогда я прибыл сюда, совершив путешествие через смертоносную пустыню, теперь собираюсь совершить это путешествие во второй - и в последний раз.

Мрачна душа моя, но спокойна. Я смотрю на минувшую жизнь, и кажется мне, что пора подвести итоги. Хотел бы я, как делают на Земле люди, готовясь к смерти, исповедаться в грехах, но - странно! - на язык просятся только несчастья мои! Может, это одно и то же?

Господь, ты, который одинаково слышишь и ничтожнейшего червяка, и грохот миров, летящих в пространство, ты, который видишь меня тут, на Луне, как некогда видел меня на Земле, прими эту исповедь, в которой я признаюсь, что был грешен и несчастлив!

Когда я был ребенком, тесно мне было на Земле, которую ты для меня создал, и я непрестанно устремлялся мыслью на крыльях желаний к далеким мирам, сверкающим на небосводе, даже избегал материнских ласк, чтобы мечтать о чудесах, которые ты создал - не для меня! Грешен я был и несчастлив!…

Когда я подрастал и впитывал те крупицы знания, которые ты разрешил получить людям, душа моя все кричала «мало!» и грезила о том, чтобы сорвать заветные печати и сдернуть завесу, твоей рукой задвинутую. Грешен я был и несчастлив.

А едва созрел я, обуяла меня жажда витать в пространстве - будто бы, стоя на Земле, я не был также в безмерности Вселенной и не летел над безднами, - и я воспользовался случаем и с легким сердцем покинул мать-кормилицу ради серебряного, обольщающего лунатиков лика Луны. Грешен я был и несчастлив…

Я видел смерть друзей и товарищей, и душа моя разрывалась, но я готов был спорить с ними из-за глотка воздуха, чтобы продлить жизнь, или из-за женщины, которая не принадлежала никому из тех, кто простирал к ней руки… А будучи свидетелем ее горя, пассивным виновником которого сам же и стал, я не сделал ничего, чтобы избавить ее от этого горя… Грешен я был и несчастлив…