Руслан Галеев - Каинов мост

— Господи, помоги, — хрипит кто-то из наших, но я не понимаю кто.

— Твою мать, на, — совершенно четко прямо мне в ухо произносит Гарри.

…Солнце вставало медленно и натужно, словно продираясь сквозь идущие на бреющем полете тяжелые эскадрильи туч. Тучи же давным-давно впитали в себя дым и копоть и теперь асфальтовыми кашалотами жались все ниже к земле. Солнце пыталось прорваться в обратном направлении, к зениту…

— Курить — здоровью вредить, — раздался над ухом знакомый голос, — а вот угостить хорошего человека не грех. Здоров, Душегубец.

Простой парень Серега Дымарев вырулил из густых рассветных сумерек и приземлился на корточки рядом со мной. Вскоре мы уже оба дымили сигаретами. Моими, разумеется. Я молчал, Серега, разумеется, нет.

— Я минут через двадцать уже отправляюсь… Такая жизнь, брат: ни свет ни заря и в самые ебеня. Поеду за группой еще одной, типа вашей. Мурашов приказал. А вы, видать, тоже скоро, а?

— Ага.

— Ну да, в курсах уже. Ну это, я думаю, после артподготовки первичной?

— Ага.

— Ну ладно, это, пойду я… Дай-ка еще сигарету, а то дорога дальняя. И еще, где тут чукча ваш? Хочу все-таки финарь у него выменять. А то ему-то, может, уже и не понадобится, а мне в машине да по нашим временам — в самый раз. Как считаешь?

— Ага.

— Дык я в палатке гляну?

— Ага.

«Если проглянет звезда — выживу, — глядя на наждак царапающих землю туч, думал я, — хотя бы одна звезда, и все — выживу». Но тучи шли плотным строем, а сигарета все больше горчила гортань. «Нет», — отчетливо произнес в палатке Самук.

Я поднялся, попрыгал, разминая затекшие ноги, потянулся. Черкнув красным по темному бархату, ушла в щель между бетонными плитами до половины выкуренная сигарета. Тучи вдруг рванули в разные стороны, всего на секунду и ровно настолько, чтобы я успел заметить едва заметную белую точку на сером фоне. Я сунул руку в карман, выудил из шва затерявшуюся чудом семечку и кинул ее в рот. Медленно, чувствуя, как разбегаются иглы по затекшим конечностям, пошел между кунгов, замечая в чуть заметном намеке на свет тысячи мелочей: сколы и царапины на крыльях грузовиков, облупившуюся краску номеров, пригревшегося на капоте кузнечика, торопливо семенящую куда-то по другому капоту семью больших рыжих муравьев. За кунгами кучей были свалены вещи тех, кто не вернулся из первой экспедиции в Москву. Говорят, она планировалась как разведка боем. Собственно, не говорят, а говорит, а еще вернее — пишет некто Д. Карпов, единственный, чьи вещи не были свалены в эту кучу. Единственный, кто вернулся. Со сломанной, правда, челюстью и десятком мелких осколков по всему организму. Осколки вынут, а вот нормально общаться он уже никогда не сможет, только с помощью бумаги и карандаша.

Я присел на корточки и первое, что увидел, — потертый на торцах дешевый кассетный плеер, зажатый между старым приемником и толстой книгой со стершимися буквами на переплете. «На счастье», — оправдываясь, подумал я и протянул к нему руку.

— ПОДЪЕМ!!!! ПО КУНГАМ!!! БЕГО-О-ОМ!!!! — взорвалась вдруг ночь изменившимся, до позвоночника пробирающим голосом Чурашова.

Я вскочил, заметался, потому вдруг как-то сразу понял, что надо делать, и, запихивая плеер в карман, рванул к нашей палатке.

Сквозь толчею. Сквозь крики, мат, запах утреннего пота и нечищеных зубов. Сквозь хмурые опухшие лица с испуганными глазами. Сквозь надрывное лупцевание по подвешенной рельсине. А тучи на небе уже сжимались, пряча мелькнувшую звезду.

— ПОДЪЕМ!!!!

Шатаясь, выхаркивая остатки пепла из гортаней, сбрасывая на ходу тлеющие бушлаты, выползаем из вмиг почерневшего укрывища, и в ту же минуту выстрел — четко над нашими головами в оспины кирпичей — укладывает нас на землю, черными мордами в черный битый кирпич.

— Игр… кхе-кхе… играет с нами, краснокожий, на… кхе…— Гарри катается по земле, стараясь пересилить душащий хриплый кашель, с трескучей мокротой расцарапывающий гортань до кровавых язв. Мы все катаемся по земле и перхаем, перхаем, перхаем. Если приподняться над кирпичами, то еще можно разглядеть огромное трехэтажное тулово стального зверя, поливающего окрестности вырывающейся из хобота струей пламени. Но подняться не дает засевший где-то в руинах по ту сторону улицы снайпер. Улицы, впрочем, практически нет: груды битого кирпича да упрямые углы домов с кое-где сохранившимися лестничными пролетами, — вот и все, что от нее осталось. Одно хорошо — огнеметы никогда невозвращаются туда, где уже побывали.

— А в курсе… кхе-кхе… что их… кхе… для зачистки чум… кхе-кхе-кхе, твою… чумных районов создавали. Очистка огнем, вся бай-кхе-кхе… Потом их вроде как уничтожили, а потом… хе-кхе-на… они вдруг тут объявились, вроде как… кхе… за Фальстатом пришли.

Птах-та-а-ах — пуля снайпера ложится значительно ниже, а потом поющим рикошетом уходит вверх. Мы дружно суем носы в кирпичную муку. Судя по всему, время движется к полудню. Вот-вот оживет передатчик.

— А по науке они брэндмауэрами называются, — повернув голову набок, говорит Жора Брахман, — говорят, они… кхе-кхе… С катушек съехали на испытаниях еще… кх-кх… Просто снялись с места и ушли в леса… кх-х-хх-кха… пару лет иска… кхе… ли, не нашли, а вот тут объявились.

Я медленно перекатываюсь на спину и нашариваю на боку фляжку, о которой вспомнил только теперь. Тут же все остальные принимаются лечить глотки. Вода течет в горло медленно, как масло, и надо терпеть, чтоб не выхаркивать ее назад. Фиксатого неудержимо рвет кровавыми сгустками прямо на кирпичи. Но вода помогает, унимает першение. Правда, сухость не уходит и кашель, пусть и реже, все еще заставляет нас дергаться на земле тряпичными куклами, которых землетрясение застало забытыми посреди улицы.

Tax — еще одна пуля взрывает одну из кирпичных куч, за которой мы прячемся.

— Я скоро, — говорит Самук и начинает медленно отползать. В его левой руке — так и не выторгованный Серегой Дымаревым нож, в правой — осиновый кол. Автомат с узорами по прикладу остается лежать в кирпичах.

Тах-тах: на этот раз пуля ложится перед самым носом Фиксатого.

— Мамочки, — шепчет Фиксатый, вжимаясь еще глубже. Теперь мы не просто черные, теперь мы черные с оранжевым отливом кирпичной крошки. Что-то среднее между тайниками сибирских копей и Джеком, повелителем тыкв. Halloween посреди московского испепеляющего лета, под обстрелом игривого снайпера (которому, кстати сказать, начинает надоедать игра), после очищения огнем, пеплом и теплой, подтухающей водой.

Я гляжу на медленно уползающего охотника и пытаюсь нащупать на поясе плеер. Мне интересно, выжил он или нет: Но видимо, он сорвался, когда я выскакивал вслед за остальными из дымящегося кирпичного газенвагена или когда барахтался, изнывая от вылущивающих гортань жара и копоти. Плеера не было. Только наушник все так же болтался на моей шее, абсолютно невредимый.

…Примерно сорок грузовиков, выстроившихся в колонну по две машины борт к борту, — лакомая цель, и было бы глупо ожидать, что до МКАДа нас пропустят без осложнений. Уже через четверть часа после выезда первая машина получила несколько фугасов под брюхо и тут же сгорела вместе со всеми пассажирами. Шедшая с ней в паре машина тоже было занялась, но группа в кунге успела сбить огонь.

Спустя еще несколько минут в лобовое стекло одной из машин в середине строя бросилась гигантская анаконда. Насмерть перепуганные бойцы в машине, идущей впереди, истерично вопя, изрешетили в дуршлаг кабину кунга, превратив в фарш не только анаконду, но и водителя с сопровождающими.

Наконец перед самым МКАДом на колонну стали пикировать смертники на дельтапланах. Но там уже выжидать не было смысла. Мы повыскакивали на землю и рассеялись группами между дымящихся мусорных торосов. Несмотря на общую сумятицу, грузовики слаженно развернулись и тронулись в обратный путь. Вдоль дороги осталось лишь несколько машин, хотя я ожидал, что потерь будет намного больше. Впрочем, с большей частью камикадзе справился ПКТ, установленный на крыше одного из грузовиков с усеченным верхом.

Как только машины скрылись за холмами, из-за внешней стороны Кольцевой дороги начали лупить по свалке гаубицы. Причем был страшен не так сам обстрел, как рушащиеся вокруг проржавевшие остовы машин и прочее стальное барахло, копившееся вдоль МКАДа годами. Брахман, перекрикивая грохот, приказал нам залезть в поваленный набок кузов древнего «Москвича-каблучка» и упереться ногами в верхнюю стенку.

— Вещмешки зажать между ног! Чтоб если какая-нибудь арматурина пробьет кузов, влетело по вещам, а не по яйцам!

— Один черт, на, и яйцам достанется! — проорал в ответ Гарри, пристраивая вещмешок.

Обстрел свалки продолжался около сорока минут, которые по закону жанра показались нам вечностью. Если бы автомобили после смерти попадали в ад, то примерно так, думается мне, он бы и выглядел: опаленный и искореженный метал, полыхающие и чадящие черным дымом покрышки и валяющиеся тут и там куски внутренней обшивки. Вокруг нас рушились обращенные в факелы кузова, части корпусов, огненные кольца колес пролетали фантасмагорическими «перекати-поле»… Что-то оглушительно падало на верхнюю стенку «каблучка» и пригибало все ниже ноги, а мы орали, потели от страха и усилий и ждали, что вот-вот на нас сбросит какой-нибудь мертвый бульдозер, и тогда всему настанет жуткий и болезненный финиш.