Сергей Шхиян - Волчья сыть
Действительно, Иван был прав, прежде чем действовать, нужно было разобраться с тем, что происходит.
Мы вернулись в усадьбу. Трегубова вынесли на крыльцо в кресле и наперебой, даже более бестолково, чем мне, рассказывали о произошедшем.
— Алексей Григорьевич, ты что-нибудь понимаешь? — спросил он меня, когда ему окончательно заморочили голову. — Они говорят, что солдаты были белые, в латах, сверкающих, как божье воинство?
— Какое там божье воинство, обычные кирасиры.
— А почему Алевтину Сергеевну увезли?
— Не знаю.
— Она что, знатной фамилии?
Тут до меня начало доходить. Если ее увезли не по ошибке, то причина такого внимания к ней могла быть в ее темном происхождении. Кто знает, чья она дочь, если за то, что ее спрячут, заплатили целым имением.
— Не знаю ее происхождения, — ответил я Трегубову, — она сирота, родственников у нее нет. Жила у одного старика, которого уже нет в живых.
Подробно знакомить Василия Ивановича с Алиной историей я не хотел. Кто знает, как наше слово может отозваться впоследствии.
Пока мы разговаривали, из конюшни вывели моих лошадей.
— Эй, вы! — крикнул помещик своим конюхам, — погодите запрягать. Алексей Григорьевич, я тебе пару рысаков презентую, а то на твоих кобылках только по гостям ездить.
— Спасибо, — искренне поблагодарил я, — пусть запрягают, а я пока с твоими ранами разберусь.
Я вовремя вспомнил, что Трегубов весь заштопан, как старый мешок, и, кроме меня, помочь ему будет некому. По моему указанию барина унесли в дом и уложили в постель. Я быстро осмотрел его. Мелкие раны изрядно зажили и вполне можно было снять с них швы, в отличие от больших, которые еще могли разойтись. Я вызвал двух своих прежних помощниц, толковых женщин, которые помогали мне во время операции, и показал им, как обрабатывать раны, и что им в последствии предстоит сделать.
Василии Иванович мужественно вытерпел манипуляции над своим телом, взбадривая себя водочкой. Окончив лечение, я встал. Пришло время прощаться.
В свете произошедших событий мое раздражение против ленивого барина прошло, и мы дружески расцеловались. Расчувствовавшийся Трегубов вознамерился меня по-царски наградить — отдать мне все деньги, найденные у покойного Вошина.
Я посчитал это излишним и согласился принять как гонорар только два мешочка с серебряными монетами, да и то потому, что не знал, что мне предстоит в ближайшем будущем. Собственно, и то, что я взял, не считая подаренных лошадей, было очень крупной суммой.
Устраивать долгие прощания я не мог и, наскоро раскланявшись с дворянской частью домочадцев Трегубова, вскочил в ожидавшую меня коляску. Иван тронул вожжами лошадиные бока, свистнул, щелкнул кнутом, и пара застоявшихся рысаков сорвалась с места в галоп.
Рядом со мной сидел, завернувшись в тулуп, изможденный Костюков, про которого я, грешным делом, успел позабыть. Выглядел он опять плохо, поэтому я не стал ему докучать вопросами по «колдовской специальности», единственно, что, не удержавшись, спросил: имеют ли к похищению Али отношение мои недруги из мистической братии. Илья Ефимович, не задумываясь, ответил, что дела это сугубо людские.
Движение всегда лучше ожидания. Теперь, когда мы неслись вперед, все происходящее начинало казаться не таким безнадежным. У меня появилась надежда, что в городе, куда сейчас повезли Алю, удастся что-нибудь узнать через моих влиятельных знакомых.
По прибытии в Троицк я сразу же отправился к уездному начальнику Киселеву. Дом его оказался полон гостей, что было неудивительно при его склонности к застольям. Мое появление обратило на себя общее внимание. Нетрудно было предположить, что новая связанная со мной сенсация опять поставила тихий уездный городок на уши. Сразу завести разговор с титулярным советником не удалось, пришлось здороваться с присутствующими, выслушивать и задавать вежливые вопросы.
Среди гостей я неожиданно для себя обнаружил Антона Ивановича. Был он сильно не в духе и выглядел очень озабоченным. Мы с ним переглянулись: я вопросительно поднял брови, а он неопределенно пожал плечами.
Наконец, мне удалось заполучить Киселева в свое распоряжение.
— Александр Иванович, голубчик, что происходит, кто люди, что увезли мою жену?
— Не помешаю? — спросил мой предок, прерывая наш тет-а-тет.
— Бога ради, Антон Иванович! — просипел титулярный советник. — Я вот тут беседую с Алексеем Григорьевичем…
— Да, что говорить, виноваты мы, брат, перед тобой. Однако ж, сам посуди, коли было именное повеление Его Императорского Величества, а мы как есть дворяне и офицеры!
— Да говорите вы толком, — взмолился я, вконец теряя терпение, — какое повеление, при чем здесь император?! Я знать ничего не знаю, приехали какие-то кирасиры, посадили Алю в кибитку и увезли. Никто ни слова, ни полслова не сказал.
— Да и я толком ничего не знаю. — опять встрял в разговор Антон Иванович. — Прискакали, понимаешь, ко мне в деревню, я находился немного не в себе, гости у меня были, так что сам понимаешь… Начали расспрашивать про Алевтину. Я и сказал, что она с тобой в Троицк уехала к портному, а он говорит, что с именным повелением…
— Кто он?
— Татищев, флигель-адъютант, а с ним караул из первого кирасирского полка, все дворяне хороших фамилий.
— Черт с их фамилиями, что за именное повеление?
— Это чтобы Алевтину представить в Петербург.
— Погоди, — прервал я предка, — что, так в приказе и написано: «Доставить Алевтину в Петербург»?
— Не то что бы Алевтину, а девицу, выдающую себя за Алину Брауншвейг-Люнебургскую.
— За кого выдающую? — переспросил я, глядя во все глаза на изрядно пьяного предка. — За какую Брауншвейку?
— Брауншвейг-Люнебургскую, — подсказал Киселев
— А кто она такая, эта Алина?
Мои собеседники смутились и отвели глаза.
— Кто ее знает, — после долгой паузы ответил предок, — в столице, поди, получше нас знают…
— Да ни за какую Алину, как ее там, она себя не выдает. Она вообще ничего про себя не знает. Да и будь она этой Брауншвейг, царю-то что за дело?
— Как какое, — вмешался в разговор Киселев, — а вдруг она престол потребует?
— Какой еще престол?! — чуть не закричал я.
— Известно какой, российский.
— Алевтина потребует российский престол? Очень интересно. Тогда объясните мне, темному человеку, кто такие эти Брауншвейги и почему они могут потребовать престол?
— Ну-с, объяснить, конечно, можно, — степенно приступил к рассказу Киселев. — Коли ты по молодости лет обучался за границей, а может, где еще, и ничего не слышал. С другой стороны, это так, фикция, фантазия одним словом. Ежели начальство узнает, то точно не похвалит…
Я терпеливо ждал, предоставив Александру Васильевичу выпутываться из бесконечной фразы.
— Иоанн Антонович был в младенчестве заточен в Шлиссельбургскую крепость…
— Кто такой этот Иоанн Антонович? — перебил я Киселева вопросом. — И почему его в младенчестве посадили в крепость?
— Как кто такой? Иоанн Антонович, сын Анны Леопольдовны!
— А кто такая Анна Леопольдовна?
Собеседники смотрели на меня как на полного идиота, но пояснили:
— Регентша при сыночке.
Объяснение было исчерпывающее, и мне, наконец, все стало ясно и понятно!
— Господа! Я знаю, что регент, — это правитель при малолетнем монархе, но кто такие Иоанн Антонович и Анна Леопольдовна, я не знаю. Простите мне невежество, но этот момент отечественной гиштории я совершенно упустил. Не могли бы вы толком объяснить все с самого начала.
— Эка ж, молодежь-то у нас какая, — сокрушенно покачал головой Киселев, — только бы гулять, барышень портить да пьянствовать. Ну, да что с тобой делать, слушай… Императрица Анна Иоанновна назначила своим восприемником младенца Иоанна Антоновича, сына принца Антона Ульрих Брауншвейг-Бевернского и своей племянницы Анны Леопольдовны. Сама же Анна Леопольдовна была родной внучкой царя Иоанна Алексеевича, брата и соправителя Петра Алексеевича. Когда Анна Иоанновна вскоре преставилась, на престол взошел младенец Иоанн Антонович, а регентами при нем стали его матушка Анна Леопольдовна и Эрнест Карлович Бирон. Про Бирона-то хоть ты слышал?
— Про Бирона что-то слышал, — подтвердил я.
— Так вот, когда Бирона за кровавые дела сместили, следом за ним от власти отказалась и Анна Леопольдовна в пользу Елизаветы Петровны. Ну, а младенца Иоанна, соответственно, посадили в крепость.
— Зачем?
— Что зачем?
— Зачем младенца было сажать в крепость?
— Чтобы не вздумал на престол претендовать, — снисходительно пояснил Киселев. — Так вот, когда я начинал службу в шестидесятом году, он был еще жив и сидел под строгой охраной. Я сам его один раз видел, когда стоял в крепости караульным.
