Вячеслав Коротин - Броненосцы победы. Топи их всех!

– Иида! – заорал в переговорное устройство командир "Асамы", капитан первого ранга Ясиро, – Немедленно доклад о повреждениях!

Ясиро прекрасно ощутил несколько секунд назад взрыв пары снарядов, попавших в его крейсер, но когда тот стал так стремительно крениться… Это было слишком для такого огромного корабля даже при попадании нескольких тяжёлых снарядов.

Обратный доклад был малооптимистичным: Немедленно выходить из боя, ВЕСЬ экипаж на перегрузку угля из ям правого борта в ямы левого (там уже было проведено контрзатопление нескольких отсеков, но это помогало мало). Только при выполнении этих условий ЕСТЬ ШАНС добраться до берегов острова Цусима…

"Асама" резко отвернул на запад и на всех парах, которые могли быть позволены при таких повреждениях, стал удаляться на запад. Капитан первого ранга Ясиро понимал, что жить ему осталось в лучшем случае до рассвета, когда он расстелит красную циновку и уйдёт из жизни так, как положено самураю не выполнившему приказ. Древние обычаи требовали оставаться в бою до конца, умереть самому, умереть вместе с людьми, которыми он командовал, но не отступать… Но европейское влияние всё-таки слегка изменило психологию японцев: думать нужно не только о своей чести, но и о стране. А стране было необходимо сохранить при таких обстоятельствах каждый вымпел, каждого моряка… И командир "Асамы" это понимал. Он сделает всё, чтобы дойти до Такесики, но никто не посмеет ему воспрепятствовать уйти из жизни, чтобы не опозорить себя…

Категорически запрещаю командирам кораблей, вышедших из боя по объективным причинам, лишать себя жизни до разбирательства причин выхода. Боги сегодня были не на нашей стороне, но так не будет вечно. Империи нужен флот, нужны корабли, которые вы спасли, нужны моряки. Вы, ваше образование, слишком дорого обошлись Империи. Вы не имеете права уйти из жизни без разрешения.

Приказ довести до всех офицеров, кондукторов и матросов

До Такесики оставалось с десяток миль, когда из низов крейсера на мостик поднялся инженер Иида.

– Рокуро, – обратился он к командиру, – Мы не дотянем. Поверь, раз уж видишь меня здесь, раз я не с трюмной командой. Шансов почти никаких.

– Почти или никаких? – мрачно переспросил Ясиро.

– Ну не могу я сказать совершенно определённо. Но водоотливные средства не справляются, пробоину заделать не удаётся.

– То есть шансы дойти имеются? Мы и так уже покинули сражение, чего же больше ты от меня требуешь? Если осталась хоть ничтожная возможность довести "Асаму" до берега, то мы будем испытывать судьбу до конца. Или ты согласен носить на лбу клеймо предателя? Если так угодно богам, то экипаж разделит судьбу корабля. Но мы используем последнюю возможность, чтобы довести его до порта.

– Хорошо. Я возвращаюсь в низы.

– Стой! Сначала всё-таки обеспечь, чтобы портрет императора подняли на палубу.

Приказ был выполнен в течение десяти минут и на верхней палубе по приказу командира приготовили один из баркасов для того, чтобы спасти изображение Тенно в случае гибели крейсера. Приготовили к спуску ещё несколько шлюпок. Но они, в основном, не понадобились…

Ясиро командовал "Асамой" ещё задолго до начала войны. Он по праву гордился своим крейсером, бывшим одним из лучших кораблей мира в своём классе. В первый же день этой войны пришлось сразиться с "Варягом" в Чемульпо, потом были многочисленные небольшие операции и сражение у Шантунга. И ни разу его "Асама" не получил сколько-нибудь серьёзных повреждений. Да и сегодня начиналось всё и шло вполне благополучно… Если бы не эта пара снарядов!

Уже было послано радио о помощи в Такесики, уже оставалось до порта с десяток миль, уже видны были дымки судов, идущих на выручку…

Ясиро почувствовал, что палуба стала уходить из под ног слишком резко…

Напряжённейшая работа почти всего экипажа броненосного крейсера не спасла корабль. Он продолжал крениться и, как только вода достигла портов орудий, пусть и задраенных, "Асама" стал стремительно заваливаться на правый борт. Ещё пять минут и он уже лежал на боку, продолжая извергать дым из практически неповреждённых труб…

Баркас с портретом императора всё-таки умудрились спустить в момент опрокидывания, кроме него сорвались две подготовленные шлюпки, причём одна из них при этом не утонула и продолжала держаться на воде рядом с гибнущим крейсером. Пустая. Почти весь экипаж в это время находился внутри, таская уголь, пытаясь заделать пробоины и подкрепить переборки, продолжая держать ход, чтобы поскорее достичь берега…

В море, рядом с шлюпкой, виднелось над водой меньше двух десятков голов. Но этим японцам ещё здорово повезло.

"Асама" стал переворачиваться дальше и скоро только его днище виднелось над поверхностью моря. Выбраться из стального нутра огромного корабля у моряков не было ни единого шанса. Попытайтесь представить себя на месте тех, кто находился под палубой: узкие лесенки трапов уходят из под ног, на вас сыплется всё, что не закреплено, "пол" и "потолок" стремительно меняются местами… Выбраться из этого ада невозможно. И вот, когда корабль перевернулся кверху килем, все выходы из него уже глубоко под водой… Он стал огромной общей могилой для всего экипажа. И даже не стоит пытаться представить, что пережили люди, опускаясь вместе с ним на дно…

А бой продолжался: русская и японская линии перестреливались с прежней яростью: горел "Александр Третий", на "Сикисиме" свалилась ещё одна труба, рыскал на курсе "Ослябя", Адмирал Нахимов" и отряд Катаоки пытались нащупать дистанцию друг до друга и через некоторое время это удалось обоим: на русском крейсере стал разгораться пожар, а на "Итцукусиме", после попадания восьмидюймового снаряда замолчала его чудовищная тринадцатидюймовая пушка. В общем всем доставалось приблизительно поровну.

Катаока и Уриу, поставив свои "картонные" крейсера в линию, рисковали неимоверно. Любой крупнокалиберный снаряд русских, если они обратят на обнаглевшие лёгкие крейсера противника сколь-нибудь серьёзное внимание, может стать фатальным. Но японские адмиралы шли на этот риск, во-первых надеясь, что броненосцам противника будет не до них, а во-вторых… ну деваться просто некуда было: необходимо было поддержать отряд Камимуры здесь и сейчас, отвлечь часть снарядов на себя, добавить часть снарядов от себя, иначе русские могли просто раздавить оставшиеся в строю корабли линии Японии.

Командующий эскадрой любил давать обидные прозвища не только людям, но и кораблям: крейсер "Светлана" он часто называл "Горничная", "Дмитрия Донского" – "Брандвахта", "Сисой Великий" – "Инвалидное убежище"… Броненосец "Наварин" получил малопочтенную кличку "Блюдо с музыкой". Корабль был действительно "так себе", на фоне новейших броненосцев типа "Бородино" он выглядел медленным и слабым. Да и неказистым – приземистый, низкобортный, трубы его торчали в небо не как у всех нормальных кораблей, в один ряд, а как ножки перевёрнутого табурета… Но по ходу сражения "Наварин" потихоньку превращался в один из самых грозных кораблей, которые находились сейчас в Японском море. В отличие от своих более молодых и мощных товарищей он не получил пока ни одного попадания, все его орудия были целы, трубы – тоже, и "Наварин" уверенно держал ход в тринадцать узлов, ход, который был уже недостижимой мечтой для большинства броненосцев. Сейчас в его кильватере шли остальные корабли отряда Фелькерзама. Шли на юг.

Командовал "Навариным" барон Фитингоф, крупный, импозантный мужчина с очень неплохим характером. И матросы, и офицеры очень тепло относились к своему командиру и атмосфера на корабле всегда была очень доброжелательной. Но и порядок был, никакого разгильдяйства каперанг у себя не позволял.

Почти всё время боя комендоры "Наварина" били по врагу практически в полигонных условиях и командир со своими офицерами даже не переходил с мостика в боевую рубку. После того, как контратакой была парирована минная атака японцев, три броненосца Фелькерзама направились на юг, где адмирал собирался своими свежими силами разрубить наконец "Гордиев узел" сражения.

– Бруно Александрович! Бруно Александрович! – на мостик взлетел старший офицер броненосца Дуркин. Лицо его раскраснелось, глаза выпучены, ну и вообще кавторанг явно пребывал в состоянии крайнего возбуждения.

– Владимир Николаевич! – укоризненно посмотрел на своего заместителя Фитингоф, – Что случилось? Ну вы же не мичманец уже…

– "Микаса"! "Мкаса" потоплен, Бруно Александрович! Представляете?

– Ну а что же вы мне сами радио принесли, Владимир Николаевич? – спросил Фитингоф своего старшего офицера, когда на мостике отбушевали страсти по поводу радостной вести.