Михаил Королюк - Инфильтрация
— Ну… тогда — мороженое!
Под ручку поднялись по высоким ступенькам, прошли в глубь заведения и расположились у огромного, от пола до высокого потолка, окна на уютном, обтянутом зеленым плюшем диванчике с высоким изголовьем. Огляделся вокруг, узнавая расписанные кувшинками стены, и попытался призвать девчонку-официантку, веселящуюся около стола с группкой распивающих шампанское студентов. К моему удивлению, она тут же отреагировала и, бойко цокая по паркету каблучками, подскочила к нам, взяв блокнот на изготовку:
— Что будете заказывать?
— Шампанское детям наливаете? Ну-у… я так и знал… Тогда два по двести — пломбир с орехом и крем-брюле, с двойным… с тройным сиропом, и два кофе с эклерами. Мм… Кофе глясе.
— Подпоить меня решил? — Тома шутливо подергала меня за рукав, когда официантка отпорхнула от стола.
— Было бы неплохо, — честно признался я. — Но и Райкин под шампусик хорошо бы пошел… Но пока не судьба.
— Райкин всегда хорошо идет! Уи-и-и… — Тома радостно передернулась. — Никогда его живьем не видела.
— Я тоже не видел. — И мысленно добавил: «Давно».
— А ты спиртное уже пробовал? — Повернувшись, Тома лукаво посмотрела на меня.
— Мм… — Что бы ответить правдиво? — Да, недавно ликер попробовал мятный. Так себе, резковат.
— А я еще нет, — немного расстроенно протянула Тома. — Но ничего… Родители обещали на день рождения шампанского бокал налить.
— Кстати… — начал я.
— Да, кстати, — она быстро меня перебила, — я хочу тебя пригласить, ты сможешь? Восьмого мая? — Она хихикнула, что-то припомнив, и слегка зарумянилась. — Только… — протянула девушка, водя пальчиком по столу, — ты сможешь приехать на дачу? У меня там будет отмечание. Я тебя и Ясю приглашаю.
— А дача где?
— В Сиверской.
— Жди меня, и я вернусь. — Я улыбнулся, пристально глядя в глаза. — А что мы так хихикали, приглашая?
— Да… Вспомнила бабушкин комментарий… — Она весело ухмыльнулась.
— Ну Том, не томи, рассказывай.
Девушка еще раз хихикнула:
— Да вчера она назвала тебя майским барином. Когда ты во всем новеньком зашел перед кино.
— Лжа! У меня ботинки были старые… И белье… Ох недолюбливает она меня, а я ведь честно съедаю все, что она на стол выставляет!
— Ага, проглот еще тот, так она сказала.
Мы весело рассмеялись, и я смог еще раз полюбоваться беспечно веселящейся Томой. Прекрасная пора.
На стол перед нами приземлились металлические креманки. Сглотнул и в предвкушении чуть прищурился на темное озеро сиропа вокруг оплывающих сливками покатых холмов. Рядом встали чашки, в которых пенящиеся сугробы мороженого сливались в экстазе с горьким кофе, образуя нотку сладкой жизни.
— Хороший кофе должен быть крепок, как рукопожатие, сладок, как поцелуй любимой, и черен, как дьявол, — произнес я подчеркнуто нравоучительно. — Принимая в себя мороженое, он теряет напускную строгость, как серьезный мужчина — рядом с нежной женщиной.
— Ой-ой-ой, какая птица-говорун! А как поет! И, верно, ангельский быть должен голосок! — Тома решительно зачерпнула горбик мороженого, окунула его в кофе и, блаженно зажмурившись, отправила в рот.
Я с вожделением полюбовался на четко очерченные выразительные губы и пронзительно, до ломоты в зубах, представил их вкус, прямо сейчас, холодных, с ароматом кофе глясе…
С трудом отвел взгляд и тоже заработал ложкой, поддерживая репутацию проглота. Терпение, все еще будет…
Тот же день, 22:20
Ленинград, Кировский проспект
Из фойе Дома культуры ручейками вытекают возбужденные театралы. Я бережно засунул взятую на память программку в карман, предложил Томе локоть и, чуть поворачивая голову, прислушался к разговорам вокруг.
— …Ась, а ты обратила внимание на шишак? Он, помнишь, в первом отделении себя кулаком по лбу стучал? Представляешь, после антракта у него там шишка выскочила!
— Да ну, не может быть!
— Точно говорю, я в бинокль видел. Здоровый такой налился…
С другой стороны кто-то артистично грассирует примарным голосом:
— Практически в одиночку зал ни на минуту не отпускал! Три часа! И ведь минимум жестов, пластика аскетична… Из образа в образ просто перетекает с помощью смены интонации и двух-трех жестов! И даже комментарии к образу не нужны, все понятно с первых секунд, и не важно, боком стоит или даже спиной… Поразительно!
Его собеседник дребезжаще рассмеялся:
— Да… А ведь его отец, Исаак Давидович незабвенный, порол его в детстве со словами: «Еврей — клоуном?! Да никогда!» Да… Дай бог Аркаше длинной жизни, как у его деда. Тот в девяносто четыре года был полон жизни и умер, неудачно спрыгнув со стола, танцуя на чьей-то свадьбе!
Хмыкнув, я повернулся к Томе:
— Слышишь?
— Угу… Нет, не понимаю… Дядя говорит, что Романов Райкина не любит — ну почему?! Такой артист, с таким добрым юмором… А что он критикует кое-что, так это ж хорошо, правда? Правда, Дюх? — Тома, прижатая ко мне благословенной толкучкой, чуть потеребила меня за локоть, торопя с ответом.
— Ну как тебе сказать… Я бы это критикой не назвал. Он думать учит — а вот это может не понравиться.
— Думать? Что ты имеешь в виду?
— Помнишь про хор? — Наклонившись к аккуратному ушку, я тихонько процитировал: — «Хор видели? В тыщу человек. Как поют, слышали? Ну а если один где-нибудь там, в середке, не будет петь, а только рот открывать? Разве заметишь?» Это, Том, мягкий вариант. Это еще ничего, можно проглотить. Можно ведь подумать, что он так укоряет лентяев. Ладно… А вот когда он про покраску забора эдак многозначительно замечал: «Если вы хотите, чтобы мы и дальше красили вместе, то должны видеть вещи в едином цвете», то это уже жесткий вариант. О чем бы ты тут подумала?
Людской поток протолкнул нас сквозь двери на Кировский проспект, и я бросил быстрый взгляд напротив, на противоположную сторону. Стоит! Чуть наискосок от выхода, у Дома моды припаркован автомобиль с дипломатическим номером и американским флажком на капоте. Скомкал торжествующую улыбку и перевел взгляд на призадумавшуюся Тому. Есть контакт! ЦРУ подает сигнал об успешном получении от меня фотопленки с таблицей односторонней связи и местом закладки первого тайника.
Ликуя, притянул к себе не ожидавшую такого подвоха Тому и чмокнул в завиток на виске.
— Что это было? — спросила она ошеломленно.
— Извини, не удержался, — повинился я. — Очень хотелось!
— Первый поцелуй — на бегу? Ну ты даешь…
— Э-э-э… Ты, как всегда, абсолютно права, вон как раз замечательный скверик напротив. Умоляю, дай мне шанс исправить эту глупую ошибку! — Я попытался направить нас туда, под голые кроны, к белеющим в полутьме свежеокрашенным садовым скамейкам.
Тома посмотрела на меня чуть свысока, расплываясь в ироничной улыбке:
— Нет уж, нет уж! Я теперь буду настороже. Честная девушка — как птичка, стоит коготку увязнуть…
Опять глухой лязг опускаемого за дверью крюка, латунный блик из-под кнопки, почти нечитаемое «Афанасьевы». Тусклая сороковаттка под потолком, неуверенно разгоняющая полутьму, старый кафель, дерево перил, тяжелая дверь, сразу за которой таится в наступившей ночи громада собора.
Не хочу… Как не хочу уезжать! Я с болезненной любовью провел взглядом по геометрически выверенным линиям фасадов, куполам, прислушался к родному перестуку колес торопящегося в парк трамвая и, обернувшись, привычно нашел светящееся окно. Занавеска дернулась, и я увидел, как Тома прильнула к стеклу. Помахал рукой, получил ответную отмашку и, глуповато улыбаясь, побрел домой. Не хочу…
Понедельник 25 апреля 1977 года, 12:35
Ленинград, Красноармейская улица
— Зо-о-орь… — Я подсел к Светке, в одиночестве жующей капустный салатик.
Глаза обрадованно сверкнули, но попыталась облить презрением и злобно пофыркать:
— Опять за старое?!
— Да ладно тебе… Как у Паштета с химией продвигается? — Я откусил от ватрушки с повидлом и сделал пару глотков молока.
Углы Светкиных губ чуть дрогнули вниз, и она немного потускнела — видимо, надеялась на другую тему. Ах, любовь, что ты, подлая, делаешь…
«А может?..» — Я чуть вздрогнул от внезапной мысли и окинул Зорьку оценивающим взглядом — тем, что, пыхтя, бросают на штангу примеривающиеся к ней атлеты. Может, по силам?
Секундное напряжение воображения, и я разочарованно сбрасываю мысленный вес. Нет, не получится сделать счастливыми обеих одновременно. Несчастными — легко. Увы, это не книжка, это — жизнь.
Да и вообще о чем я думаю, когда светит мне дорога дальняя да ночкой лунною? Надеюсь, у Зорьки получится «с глаз долой — из сердца вон». Немного мне осталось ей глаза мозолить…
