Федор Вихрев - Третий удар. «Зверобои» из будущего
Начальник аналитического отдела пожал плечами:
— Думаю, что ничего. Обратить внимание на новую тактику при обучении и инструктажах личного состава. Выдать рекомендации по противодействию, основываясь на имеющемся опыте. Этого будет достаточно для успешного противостояния. Потери от таких ударов и сейчас принципиального значения не имеют, а при условии выполнения наших рекомендаций — тем более.
— Есть другое мнение на этот счет?
— Так точно. Рапорт приложен к настоящему докладу.
— Ваше мнение об этом предложении?
— Излишне. Создавать особую авиагруппу для охоты конкретно на «охотников за колоннами» не имеет смысла — времени потратим много, а толку чуть. Ну, поймаем мы их, ну уничтожим — и что? Немцы новую группу сварганят и ее снова придется ловить. Поэтому мое мнение остается прежним — лучше исправить выявленные огрехи во взаимодействии авиации и наземных войск, исправить недочеты в тактике действий зенитных самоходок. Не спорю, это сложнее, и немедленного эффекта не даст, но в дальнейшем сильно снизит потери и среди зенитчиков, и в маршевых колоннах.
Закончив свой монолог, аналитик немного подумал и добавил:
— А вот схему эшелонирования, возможно, стоит перенять. И приемы тесного взаимодействия истребительной, бомбардировочной и штурмовой авиации — тоже, хотя оба эти вопроса требуют более детального анализа…
Саня
— Внимание, Сокол-34! Квадрат… группа новых штурмовиков.
— Принято! — Борис Глинка покачал крыльями своего «суперрояля», как называли немцы ЛаГГ-7. Все двенадцать ЛаГГов, форсируя двигатели, с набором высоты пошли в названный квадрат. Несколько отставая, туда же устремился целый полк Яков.
Ника
После четырех дней полноценного отдыха мозги опять затребовали работы. Происходящее в партизанском отряде выглядело странновато на фоне моих сведений про деятельность партизан и диверсантов в тылу у немцев. Еще зимой в Центре произошли кардинальные изменения в тактике. Группы стали разделять на диверсионные и разведывательные, и не потому, что было много народу, а из-за разницы в функциях. Разведка — это, прежде всего, работа с агентурой, подбор кандидатов, фильтровка и анализ данных, наблюдение и еще раз наблюдение. До рези в глазах, до одури. Диверсант же — это акции, умение «выстрелить из палки» и «взорвать кирпичом». Требовать от партизан, которые в большинстве своем «от сохи», работу разведки и диверсии было, на мой взгляд, непрофессионально. Благо, что Старинов и Судоплатов меня в этом активно поддержали. На момент Выборга, по моим скромным данным, в тылах работало более трех тысяч диверсионных групп и около тысячи двухсот агентурных. Из них почти две трети — выпускники Центра и ускоренных курсов при Центре. Отказ от «рельсовой войны» и передача диверсий на железных дорогах Литовцеву стали поворотным пунктом в партизанской войне. С полетевшим к черту графиком подвозки резервов немцы не решались выйти на оперативный простор, постоянно оглядываясь в ожидании выстрела в спину. Диверсионно-снайперские группы были страшным сном немецкого командования. Наша последняя акция была верхом наглости, но по сути ничего сверхъестественного мы не сделали. Тут все получилось благодаря слаженной работе отряда Мельникова и разведки Кузнецова. А мы только приехали-постреляли-уехали. Делов-то!
К моменту, когда Центр переименовали в Училище, состав преподавателей расширился почти втрое, а число «студентов» в восемь раз. Появились кафедры десантников, морпехов, морских диверсантов — последние, правда, пока еще только занимались общевойсковой подготовкой, но в скором времени должны были начаться занятия по моим наработкам. В первую очередь внимание уделялось подготовке командного состава, выработке понимания тактики этих специальных частей, умению мыслить собственными, нестандартными категориями. Эти мальчики должны были не только уметь сражаться, но еще и побеждать в самых безвыходных ситуациях. И они это делали. Недавно был взорван завод по изготовлению авиабомб в Гданьске — я была точно уверена, что выстрел с километра по заложенной на чердаке взрывчатке был выполнен одним из учеников Освальда — предел возможного. Вышедшие из Училища не знали слова «невозможно».
В этом же партизанском отряде время будто остановилось. Не было ни заложенных «схованок»-баз, ни графика подрывов, ни агентов, которые снабжали сведениями по передвижению немецких частей. Не было ничего. Были только слова да подрывы наобум. Я оказалась в замедленной съемке — люди бесцельно ходили, разговаривали, умирали, и всем было все безразлично. Болото. Жизнь среди болот. Спокойная, несуетливая. Она затягивала. Хотелось расслабиться и забыть, что рядом, в нескольких километрах, война. Кто-то приходил иногда, как брошенный в воду камень создавал круги, но камень тонул — и болото успокаивалось. Несколько раз у меня возникало впечатление, что сейчас я обогну пригорок, зайду за дерево и окажусь в нашем времени. Обратно — в будущем. И там, также неторопливо и ирреально, пройдет мимо толстая повариха Галя и незлобно окликнет: «Ну чо стала? Ходи давай домой!» И голубое небо так же безразлично будет смотреть на чужую женщину, растерянно стоящую у векового дуба.
Ника
Откуда взялась эта «белокурая бестия», я даже сначала не поняла. Вроде бы и не спала же! Смотрела во все глаза на резвящееся подрастающее поколение, которое с утра пристало ко мне на тему: «Тетенька, а вы правда фашиста голыми руками завалили?!» Попыталась отшутиться. Вот только шучу я еще хуже, чем готовлю. Пришлось успокаивать перепуганную партизанскую пацанву и в акт доброй воли и хорошего расположения духа показать несколько простых подсечек и уходов от захвата. Когда-то, давным-давно, в добрые мирные времена, эти уходы были первым, чему я научила свою четырехлетнюю дочурку. Красавицу, совсем не похожую на мать, со светлыми пшеничными локонами и огромными карими глазищами. Я ее обожала. И страшно за нее боялась. Боялась именно не успеть защитить, опоздать на один краткий миг — поэтому моя доченька очень хорошо освоила технику «большого пальца». Все очень просто — надо вывертываться в сторону большого пальца руки. Неважно, держат ли тебя за руку или за шею, всегда хват слабее именно там. Теперь эти простые приемы я и показала мальчишкам. А они рады стараться! Вон уже валяют друг друга, выдумывая такое, что я и не показывала, интузазисты, блин!
А этот появился на поляне в одно мгновение ока. С той стороны бугор с редкими соснами — весь на просвет. Еще секунду назад между деревьями кроме солнечных лучей ничего не было и вот те на — стоит! Лет шестнадцать на вид, худой, впрочем, как и все здесь и сейчас. Волосы в таком художественном беспорядке, что хочется протянуть расческу. А цвет — именно такой, чтобы прикусить губу от сжавшего сердце воспоминания о своей «солнышке». Где она? Как она там, без мамки?
— Чего приперся?
Что-то не замечала я за мальчишками такого хамства. А тут — вызверились, как взъерошенные волчата. С чего бы это?
Парень только не по-детски серьезно хмыкнул и, не обращая внимания на пацанов, прошествовал через поляну ко мне.
— Здравствуйте!
— Здравствуй, — поздоровалась в ответ я, все еще недоумевая, откуда взялся этот белокурый и почему я его раньше в отряде не разглядела.
— Пожалуйста, — с места в карьер взял парень, — возьмите меня в свой отряд!
Вот те раз! И как это разрешите понимать? Я что, начальник рекрутского набора малолеток в ряды Красной Армии?
Я ему так и сказала, только чуть в других выражениях. Жадно слушавшие нас мальчишки тут же расхохотались. Из их комментариев я уяснила, что белокурый — позор всего партизанского движения, а также тупой, дурной и вообще неизвестно откуда выползший… А вот это мне явно не понравилось. Смеяться можно, а вот унижать человека — не сметь. Не люблю я этого… с детства.
— Имя, фамилия? Откуда?
— Руслан Щипачев. Я из Хабаровска.
— А что ты тогда в Белоруссии делаешь, Руслан?
— Отдыхал я. На лето. У бабушки. Всей семьей. Теперь никого нет. Я один.
— А в Хабаровске родственники есть?
— Нет. — Из того, как он это произнес, я поняла, что если и есть родственники у Руслана в Хабаровске или еще где-то, видеть он их не хочет. Да и вряд ли сможет в ближайшее время.
— Пусть не врет! Он не на лето к бабке ездил, он от япошек сматывался! А бабка их видеть не хотела! Япошка он!
Опаньки! Это что ж, межрасовый конфликт?!
— А ну, герой, иди сюда! Ты японцев хоть раз в жизни видел?
Мальчишка независимо пожал плечами:
— Нет, ну и что? У нас все село знало, что его отец с япошками дружил!
— Это правда?
Парень поджал губы, размышляя, что лучше, соврать или быть честным до конца.
— Да.
