Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку

Антон говорил еще что-то, но смысл плохо доходил до Воронцова из-за внезапно навалившейся огромной усталости, безразличия, из-за мучительного звона в голове. Похожее ощущение он испытал, когда в трале взорвалась мина и его здорово приложило ударной волной о щит кормового орудия.

Только одна мысль сохраняла отчетливость в его перенапряженном мозгу.

«Эх, ребята, — думал он, обращаясь так к Антону и прочим его друзьям и коллегам. — Вы-то своего добились, а вот как же мне теперь поверить в ваш сверхразум, гуманизм, бескорыстие, порядочность? Рад бы, ей-богу рад, но — как?..»

Антон догадался о его состоянии.

Он встал, будто король, объявляющий аудиенцию оконченной.

— Понимаю, осознать все сразу трудно и тебе… Отдыхай пока, а завтра начнем разговаривать всерьез.

…Свет утра проник сквозь сомкнутые веки, и Наталья Андреевна с усилием открыла глаза. Опять этот дождь на улице, толпы раздраженных спешащих людей в метро и автобусе, этот бесконечный рабочий день.

А сон — длинный, яркий, необыкновенно подробный, ускользал.

Кажется, вот-вот сейчас все вспомнится, надо только сделать совсем маленькое усилие.

Но чем старательнее она пыталась вспомнить хоть что-то, тем более неопределенным, смутным и расплывчатым становилось то, что там, внутри сна, казалось таким отчетливым и логичным.

Ну хоть бы какая-нибудь зацепка… Только бы вспомнить — это казалось ей отчего-то очень важным.

Но одна за другой рвались тонкие нити, еще связывавшие сон с реальностью, его яркая узорчатая ткань расползлась, превращаясь в серый туман…

Только осталось ощущение, будто как-то все там было связано с Дмитрием, мичманом Димом. Древность какая, господи… А больше ничего.

Разве только непонятная фраза: «Мавр сделал свое дело. А ты?»

Да зачем стараться, вспоминать? Будто других забот нет. Мало ли что приснится. Бывает такое, что потом весь день болит голова и кошки на сердце скребут.

Она встала, накинула на плечи халат, включила свет в ванной, автоматически, продолжая думать все о том же, принялась за привычные утренние дела.

Причесавшись и нанеся на лицо легкую дневную раскраску, Наташа пошла одеваться. И поймала себя на том, что делает это необыкновенно тщательно. Словно собирается на свидание. Выбирает из того, что есть, самое лучшее. Кстати, вспомнила услышанную на днях грустную шутку: «В наших условиях шикарная женщина — это та, кто надевает под джинсы новые колготки». Неужели сон вновь возродил в ней надежды на светлое будущее?

Наверняка девчонки в мастерской не преминут подколоть: «Ой, Наталья Андреевна, ты не иначе как влюбилась! Ну и кто же, если не секрет? …? или …? А может сам …?»

Да в конце-то концов, а почему бы и нет? Пока еще, слава богу, не самые худшие в институте мужчины оказывают ей недвусмысленные знаки внимания. И не скрывают готовности разделить с ней постель. Как минимум… И сказал бы кто, что ей мешает согласиться?

Непривычно долго она всматривалась в отражение в зеркале, будто стараясь найти что-то необычное в своем облике. И ничего не нашла. В меру интересная, неплохо сохранившаяся женщина тридцати с чем-то лет. Разве только глаза слишком блестят? Пошла на кухню, развела в чашке кофе покрепче, чем всегда. И пока пила, все не оставляла ее неясная тревога. В памяти настойчиво крутились незнакомые цифры, похожие сочетанием на номер телефона. Только чей?

На всякий случай она записала их — 284–39–55 — прямо на обложке журнала с новым романом Пикуля.

Роман-то, по еще одной странной случайности, тоже о моряках, крейсерах, сражениях, романтической любви и офицерской чести.

Она его читала до полуночи, так, может, потому и всплыл из глубин подсознания именно Дмитрий?

А по «Маяку», наверняка, чтобы стимулировать трудящихся на очередные победы, передавали настолько разухабисто-патриотические песни, что она с раздражением выдернула шнур из розетки. Совсем это не соответствовало ее настрою. Уж лучше бы «Лунную сонату» послушать…

Закончив скудный завтрак, вышла в прихожую, взяла в руки плащ с вешалки. Постояла, словно не зная, что с ним делать, и вновь повесила на крючок.

Вернувшись в комнату, торопливо стала перебирать книги в шкафу, отыскала наконец на самой верхней полке бог знает когда, еще в замужние времена, засунутую за второй ряд фотографию в узкой металлической рамке.

С тонированного сепией листа картона на нее смотрел, улыбаясь иронически, слегка склонив голову, совсем молодой лейтенант, снятый на корабле, среди надстроек, шлюпок, орудийных башен. Наверное, в тот день был какой-то праздник, потому что на нем парадная форма при кортике и белые перчатки в левой руке.

И она вдруг заметила — впервые — что вид-то у него здесь совсем не лихой, а скорее невыносимо печальный. Будто храбрится мальчик, изо всех сил старается показать, какой он мужественный и бравый, а глаза выдают. Прямо просят: «Ну посмотри на меня внимательно! Ну догадайся же, как мне без тебя плохо. Приезжай, или хоть напиши что-нибудь ласковое, хорошее…»

Как она сразу, еще тогда, этого не поняла и не услышала? Впрочем, тогда ей было ведь не столько лет, как сейчас, и совсем другой жизненный опыт…

Наталья Андреевна перевернула снимок. На обороте четким, почти печатным шрифтом — строки из стихотворения:

Давай с тобой так и условимся,Тогдашний я умер, бог с ним,А с нынешним мной остановимсяИ заново поговорим…

Ниже дата, название далекого портового города и корабля, где служил Воронцов, размашистая подпись.

Последняя его фотография. Дмитрий прислал ее вместе с письмом, в котором с отчаянной, но уже напрасной надеждой пытался изменить то, чего изменить было уже нельзя.

Глядя на эту самую фотографию, она и написала показавшиеся ей тогда очень остроумными слова о белых офицерских перчатках, при воспоминании о которых стыдом вспыхнуло сейчас лицо. Почему-то тогда именно его щеголеватый вид и эти самые перчатки особенно ее разозлили. На самом деле, как она поняла сейчас, в глубине души и тогда ей была ясна, скажем так, неэтичность ее поступка, и резкостью слов она пыталась заглушить, выражаясь старинным стилем, «голос совести», переложить вину на него, якобы не желающего войти в ее трудное положение…

Наталья Андреевна вздохнула и поставила фотографию на полку, лицом к двери.

Выходя еще раз, оглянулась. «Вот и стой так. Хоть какой мужик в доме».

Пожала плечами, удивляясь сама себе. И заспешила.

До работы полтора часа, а ехать через весь город, и с пересадками. Как бы не опоздать.

Торопясь, Наташа шла, почти бежала в сгущающейся перед входом в метро толпе, невыспавшейся, раздраженной, норовящей наступить на ногу, столкнуть в лужу, ударить под коленки узлом или чемоданом, обругать без повода.

А сверху все сыпал и сыпал мелкий, серый, нудный дождь.

Совсем как там.

Во сне…

Часть вторая. На далеком берегу

И кажется, в мире, как прежде, есть страны,

Куда не ступала людская нога,

Где в солнечных рощах живут великаны

И светят в прозрачной воде жемчуга.

Глава 1

— Надеюсь, ты все же примешь правильное решение, — сказал Антон. — Но в любом случае ты абсолютно свободен в выборе. — Он сидел на полукруглом диванчике у окна и рассеянно перелистывал какую-то книгу в картонном, под мрамор, переплете.

— Сначала скажи, а что все же с Натальей? — спросил Воронцов. Он с удивлением отметил, что не испытывает больше вчерашнего раздражения и злости. Как будто ничего и не было, и просто встретились они с Антоном в очередное свое сухумское утро.

— Абсолютно ничего, — пожал плечами Антон. — Проснется у себя дома, может быть, со временем кое-что вспомнит, если сама этого сильно захочет. А нет — так нет. Мы никому ничего не навязываем.

— Но она сказала, что хочет помнить…

— Это она тебе так сказала. А на самом деле она в этом совсем не была уверена. Женщина, что ты хочешь… — И Антон развел руками с самой что ни на есть естественной улыбкой. Ничуть не выходя из своего человеческого образа. — Как спалось? — тут же, без связи с предыдущим, спросил он.

— Будто не знаешь…

— Для чего мне знать? Я не гувернантка. И в то, что меня не касается, не лезу… без крайней необходимости.

— Пусть не гувернантка. А кто? Надзиратель? Вербовщик? Дьявол, желающий приобрести очередную безгрешную душу?

— Безгрешную… — хмыкнул Антон. — Впрочем, по большому счету, пожалуй, и так… Если же всерьез говорить, мы с тобой на сей момент просто союзники.

— Интересное дело. Союзники… Против кого или в чем? Не сочти за труд пояснить.