Инженер Петра Великого 10 - Виктор Гросов
В дорожном? Ничего не понял. Какая дорога, когда до отъезда в Европу мало времени — каждый час на вес золота? О Государь приказал — ничего не поделаешь. Я направился к императору.
У ворот дворца меня ждала картина, от которой все тревожные предположения показались мелкой суетой. Вместо привычного громыхания повозок и ругани возниц — почти полная тишина. И посреди этой тишины, на фоне заиндевевших стен, стояли легкие открытые сани, запряженные четверкой вороных в начищенной до зеркального блеска сбруе. А рядом, переминаясь с ноги на ногу, маялся сам Государь. Щегольской охотничий костюм из зеленого сукна, отороченный мехом, сидел на нем, как на корове седло. Он выглядел так, словно его нарядили для балаганного представления.
— А, явился, — пробасил он, заметив меня. В голосе сквозила какая-то вселенская, мрачная усталость. — Садись, соколиный глаз. Поохотимся.
Чего? Охота? Сейчас? Это было не просто странно — это отдавало откровенным безумием.
— Государь, дела… — начал было я, но он отмахнулся, словно от назойливой мухи.
— Данилыч настоял, — Петр кивнул в сторону кучки аристократов что-то бурно обсуждающих. На мгновение мелькнула дородная фигура Меншикова. — Говорит, перед поездкой надобно вспомнить обычаи предков, дабы не ударить в грязь лицом перед ихними королями. У них, вишь ты, без псовой охоты и аристократа-то нет. Вот и едем на эту потеху. Негоже, мол, Императору дикарем выглядеть.
Он смачно сплюнул на нетронутый снег. Все это — наряд, сани, вымученная бодрость — было спектаклем. Кажется, я только что получил в нем одну из главных ролей. Молча забравшись в сани и укрыв ноги тяжелой медвежьей полостью, пахнущей псиной и морозом, я приготовился ко всему.
Полозья визгливо запели, вгрызаясь в наст, и нас швырнуло на спинку саней. В лицо ударил колючий воздух. Город остался позади, превращаясь в частокол шпилей, протыкающих низкое, свинцовое небо. Некоторое время мы неслись молча. Петр, откинувшись на спинку, уныло смотрел на проносящиеся мимо пейзажи, и желваки перекатывались под его обветренной кожей. Он ненавидел эту пустую трату времени, и эта ненависть почти физически ощущалась в воздухе.
— Спектакль, Смирнов, — произнес он наконец, не поворачивая головы. — Вся наша затея с этим посольством — такой же балаган. Только вместо зайцев гонять будем ихних министров. А вместо своры псов у нас… ты.
Чего это я? Я удивленно повернулся. Он по-прежнему смотрел на дорогу, но говорил уже для меня.
— Ты думаешь, я твои станки им показывать еду? Телеграфы эти, машины паровые? — он горько усмехнулся. — Железо — это так, для купчишек да для люда простого. Приманка. Настоящий товар, который мы им везем, — это ты сам.
Скрип полозьев по уплотненному снегу стал единственным звуком. Очень неожиданное признание. Я ждал, пытаясь уловить, куда он клонит.
— Они там, в своих Венах и Лондонах, уже все уши прожужжали. Барон-чернокнижник, колдун, что изрыгает из земли огненных змеев и летает на небесных колесницах. Для них ты — диво, чудо-юдо, непонятная и страшная сила. Они боятся не пушек, Смирнов. Они боятся твоего разума, который эти пушки родит. Ты знаешь сколько убийц к тебе посылали?
Он наконец повернул ко мне свое потемневшее лицо. В глазах усталость.
— Мы едем пугать. И интриговать. Я хочу, чтобы каждый их король, каждый банкир, глядя на тебя, видел нечто, что они не могут ни понять, ни измерить, ни купить. Чтобы они глядели на тебя и думали: «А что еще этот дьявол придумает завтра?». Чтобы у них икотка начиналась от одной мысли, что будет, если мы всерьез разозлимся.
Так вот оно что… Старый лис. Везет дубину, завернутую в бархат. И я — та самая дубина. Главный аргумент. Красиво. М-да уж, и до чего же паскудно.
— Посему запомни, — его голос стал жестким. — Советников у меня без тебя хватает. Ты едешь как мой главный довод, живое оружие. Каждое твое слово и взгляд будет под лупой. Одно неверное движение — и вся наша затея развалится. Твоя безопасность — отныне дело государственной важности. Ушаков твой пусть хоть в твою постель залезет, но чтобы и комар без его ведома к тебе не подлетел. Понял?
Я смотрел на этого гения политической интриги, который только что превратил меня из своего главного инженера в главный инструмент психологической войны. Моя свобода, мои проекты и заводы — все отошло на второй план. Теперь главной моей задачей было просто быть. Быть пугалом для всей Европы.
Но самое обидное, я его понимал. Не соглашался, но понимал.
— Понял, Государь, — тихо ответил я.
— Вот и славно, — он снова отвернулся к дороге, и на этом разговор, казалось, был исчерпан.
Мы выехали на широкую, заснеженную поляну на опушке соснового бора. Вдалеке уже виднелись фигуры егерей, доезжачих, слышался нетерпеливый лай собак. В воздухе запахло дымом костров. Вся эта суета, казавшаяся мне нелепой и неуместной, теперь обрела смысл. Это репетиция, эдакий генеральный прогон перед главным спектаклем.
— Приехали, — без всякой радости констатировал Петр, когда сани остановились. — Ну что, барон, поглядим, как тут все устроено.
Егеря уже спускали с поводков огромных, поджарых борзых. Собаки, почуяв волю, закружились, вздымая вихри снежной пыли. Где-то в глубине леса тоскливо, протяжно запел охотничий рог, ему тут же ответил второй, третий.
Мы медленно двигались вдоль кромки леса. Позади осталась суета псарей и нетерпеливый лай собак. Петр, казалось, совершенно забыл, зачем мы здесь. Он смотрел куда-то вдаль, поверх заснеженных полей. Он явно не об охоте думал. Да и я тут был с такой же постой миной. Ох, не охотники мы с ним, не охотники.
Слухи о триумфальном, почти бескровном завершении южной кампании уже несколько недель гуляли по столице, обрастая самыми дикими подробностями. Но меня, как инженера, интересовали факты. Я должен был знать, как сработал мой механизм. Поэтому, чтобы развеять скук, ч решил узнать все у того, кто лучше всех знал те
