Корея. 1950 - Даниил Сергеевич Калинин
Удивительно — но уже после войны меня стали догонять награды, представления на которые до того неизменно терялись в штабах. Хотя сам я грешил на отметку «окруженец» в личном деле… На момент окончания уже Японской кампании в Маньжчурии мою гимнастерку украшала лишь медаль «Партизану Отечественной войны» второй степени. А потом вдруг пришел орден «Отечественной войны» второй степени за «Тигра» (подбили мы его в 44-м, когда победа над «кошкой» была уже не столь ошеломляющим результатом), следом поспела «Красная звезда» за последнюю схватку с эсэсманами…
А потом совсем неожиданно — «Красное знамя» за Японскую! Причем за не столь и значительный, казалось бы, эпизод. Тогда бронетехника и пехота «самураев» ударила из засады по маршевой колонне РККА — причем случилось это уже после официальной капитуляции Хирохито… Но ведь легкие японские танки жгли не только мои пушки, но и бронебои стрелкового батальона! Однако свидетелем короткой схватки стал кто-то из больших командиров, сам едва ли не угодивший под разрывы осколочных снарядов. Нет, ну а что? По командирскому виллису «самураи» действительно могли бы отстреляться… И вот я получил одну из высших боевых наград СССР, серьезно повлиявшую на дальнейшую мою службу — в том числе и в Корее, в качестве военспеца.
К слову, при прорыве пограничных укрепрайонов Маньчжурии было куда жарче, а моя батарея «набила» куда больше. Но за эти бои, в целом рядовые по меркам Отечественной, меня награды обошли стороной — хотя парочку моих представлений на артиллеристов все же удовлетворили… Выходит, прав оказался капитан Боев, отрядив меня на Дальний Восток — тут ордена было действительно легче получить!
Хотя ведь не за награды же воюем… Это в госпиталях, когда немного оклемаешься и пойдешь на организованные для выздоравливающих танцы, очень приятно нацепить на грудь награды, надеясь произвести впечатление на девушек из медперсонала или местных женщин, также изредка заглядывающих на танцы.
Но пока шла Отечественная, наградами фронтовиков особо не жаловали, набор из одной-двух медалей (особенно, если «Отвага», ее ведь вручали за конкретные отличия на поле боя) и ордена считался вполне себе внушительным. Но опытных бойцов, как правило, узнавали по нашивкам за ранения… Зато практически все штабные писари щеголяли медалями «За боевые заслуги»! Отчего котировки последней в войсках довольно быстро упали… Но после войны заработанные своей и чужой кровью ордена стали «догонять» тех, кто их действительно заслужил.
Однако это уже было после войны. В которой, повторюсь, мы дрались не за награды — а за жизнь, свою и близких. За жизнь всего советского народа… Хотя по совести сказать, больше всего ведь досталось белорусам, русским — да чуть в меньшей степени, украинцам. У последних, в свою очередь, куда сильнее пострадали восточные и центральные районы — в то время как запад немцы поберегли, учитывая лояльность местных коллаборационистов…
Что же касается именно моих близких — по завершению Маньчжурской кампании я получил отпуск и съездил домой, надеясь хоть что-то узнать про семью. Увы, наш пригород в Воронеже буквально перестал существовать в ходе упорных боев. И немногие уцелевшие соседи так толком и не смогли мне рассказать, что случилось с родителями… Может, знали, да не решились открыть правду? Но и я не стал настаивать, пытаясь добиться истины — проще было оставить соседям адрес новой части в надежде на лучшее. В надежде что родители, покинув город с началом боев, сумели где-то закрепиться, выжили, что они вернуться — и, узнав мой адрес у соседей, когда-нибудь напишут.
Так действительно проще — когда остается хоть крошечная надежда…
Как с пропавшими без вести младшими братьями, переставшими писать летом 42-го — аккурат, когда немцы рванули к Сталинграду. Как правило, в этом случае «без вести пропавший» означает, что погибший в бою родственник хорошо, если похоронен в братской могиле, а документы его утеряны… В худшем же раскладе его останки никто толком и не хоронил.
Хотя ведь случаются же чудеса, когда вдруг оказываются живыми те бойцы, на кого пришла похоронка! Может, спутали с кем, а может был ранен — и оказался на оккупированной территории… Пока освободили, пока прошёл фильтрацию, а там уж и родные сменили почтовый адрес. И свидится удалось только после войны… Так что надежда остается — пусть даже и не было ни одного письма за все эти годы. Но ведь и соседи могли потерять адрес! Да и часть я сменил уже третью по счету — и на почте могли что попутать.
Так что надежда живет… Все эти годы, пока я служил в составе советских войск в Корее, а после и военспецом. Большую роль в новом назначении сыграл тот факт, что я кадровый военный и закончил полный курс военного училища еще до войны. А кроме того, награждение «Красным знаменем» за Маньчжурию — и, как ни странно, факт участия в партизанском движении… Но ведь Северной Корее большинство высших чинов имеют партизанское прошлое! В общем, служил я не тужил, ждал обещанного еще летом подполковника… А теперь бы выжить в закрутившейся круговерти вдруг грянувшей войны — еще и развивающейся по самому худшему для нас сценарию!
Ох, не зря Иосиф Виссарионович так долго медлил с началом этой войны, ох не зря…
Собственно, сама Корея оказалась под японской пятой еще с 1905 года — бой с «Варягом» и «Корейцем» у порта Чемульпо фактически совпал с высадкой на севере полуострова 1-й японской армии барона Куроки. В дальнейшем именно Корея служила одним из плацдармов японского наступления в Маньчжурию. Так, на пограничной с Китаем реке Ялуцзян случилось первое крупное полевое сражение русско-японской войны, известное как «бой на реке Ялу».
Впрочем, с 1905 по 1910 года Корея существовала как государство-протекторат, и только в 1910 японские радикалы пошли на прямую оккупацию полуострова… Откуда я это знаю? Прожив в Пхеньяне последние несколько лет, невольно увлекся местной историей.
И уж если капнуть совсем глубоко, оккупация Кореи началась еще в 1894 года с японо-китайской войны — развернувшейся, в том числе, на территории полуострова. Стоит вспомнить и про убийство японцами королевы Мин в 1895 году — ведь корейская королева вела курс на сближение с Россией.
Но, несмотря на смерть Мин, в 1895 году под общим давлением Российском империи, Франции и Германии (инициатором выступил как раз Николай II),
