Товарищ «Чума» #2 - lanpirot
Причем, я это отчетливо видел по изменению цветов ауры во время разговора. Я постепенно приноравливался и приспосабливался к своей особенности, превращая её в этакий полиграф — детектор лжи. И временами у меня отлично получалось.
Конечно, мне бы очень пригодилась способность по-настоящему читать мысли людей. Проворачивала же такой фокус со мной старая колдунья. Но, пока мой номер шестой — у ворот постой. Не пробудились еще у меня метальные способности. Но я надеялся, что это уже не за горами.
Пока я пребывал в отрубе, партизаны взяли Тарасовку без шума и пыли. Практически без стрельбы, сопротивляться в деревне, по сути, было уже некому. Моё проклятие оказалось куда сильнее, чем ожидали мы с мамашей. Моя «дрисня» оказалась намного действеннее, чем это происходило «у обычных» ведьм. Всего лишь час-другой, и оккупанты, откушавшие пищи, зараженной проклятым мною поваром, либо «поручкавшись» с ним, отправлялись прямым рейсом в ад. Без какого-нибудь варианта на реабилитацию. То-то меня так плющило, аж до потери сознания!
За утро, благодаря целой кучи фрицев, отошедших в мир иной в жутких мучениях, мой ранг ведуна ощутимо подрос. До третьего чина, правда, дотянуть не сумел, но второй взял с ходу, даже этого не заметив.
Партизаны же в освобожденной от фрицев деревне развили бурную деятельность — уничтожили на корню всю логистическую инфраструктуру. Разобрали железнодорожные пути, подорвали подвижной состав, разрушили здание вокзала и подсобные сооружения и не оставили камня на камне от железнодорожного моста.
Починить всё это за короткий срок не представлялось возможным. Да и со временем для восстановления всей инфраструктуры нужно было задействовать такие глобальные силы, что немцы поневоле задумаются: а стоит ли овчинка выделки? Либо проще задействовать какие-то иные пути сообщения.
Пока партизаны занимались вынужденным вандализмом, жители деревни спешно собирали манатки и разбегались кто куда: по близкой и дальней родне, в другие деревни, расположенные как можно дальше от Тарасовки. Львиная доля мужиков с железки, не мобилизованных, и не успевших свалить до нашествия оккупантов, влились в ряды партизан.
Поэтому к обеду Тарасовка практически обезлюдела. Мы тепло распрощались с партизанами, особенно с дедом Маркеем, товарищем Суровым и его правой рукой — товарищем политруком. Они оказались отличными мужиками и отчаянными борцами за свободу и независимость нашей Родины. Честь им и хвала! Ведь именно благодаря таким несгибаемым людям и была выкована наша Победа.
Они ушли, а мы — остались. Вот уже вторые сутки я валялся на своём прежнем месте в горнице, Глафира Митрофановна ковырялась в потайном убежище, чтобы хоть немного подготовить его к длительному комфортному проживанию. Две ночи, проведенные в лаборатории, мы жутко мерзли, но терпели, понимая, что немцы, рано или поздно, обязательно прочешут окрестности в поисках свидетелей произошедшего. А попадаться к ним в лапы нам не стоило.
Поэтому мамашка старалась всеми способами прогреть убежище, а Акулинка всё это время дежурила на чердаке, чтобы не пропустить появление фашистов в нашей Ведьминой балке. Она и не знала, что мой ручной злыдень, бегает вокруг выселок на куда большем расстоянии, чем она сможет рассмотреть с крыши. Но сообщать обю этом я не спешил — пусть делом будет занята.
Моё состояние всё еще оставляло желать лучшего — сказались два ранения, и получение менее, чем за одни сутки сразу двух вед. По словам Глафиры Митрофановны, такой рост — это вообще нечто невообразимое! Я реально мог в любой момент откинуть копыта от передозировки собранной силы. Да и мой организм оказался абсолютно к этому не готов.
Хотя, моё хиленькое тело оказалось не готово даже к простеньким физическим нагрузкам, не говоря уже обо всём остальном. Я даже еще не успел им заняться, как оказался на «больничной» койке с пулевым ранением, большой потерей крови и, в связи с этим, в полном упадке сил, продолжающемся вот уже два дня. Я едва волочил ноги, едва-едва умудряясь дотянуть до уличного туалета. Ходить в ведро, как предлагала Глафира, я не соглашался.
Но к настоящему моменту я чувствовал, как изменяется не только моё физическое тело, но и аура — поглощенные отражения печатей проклятия тоже как-то на меня повлияли. Я ощущал, что стал намного сильнее в ведовском плане, вот только пока не понимал, как это оценить. Первый день моего пребывания в этом времени был просто сумасшедшим, и у меня не выдалось ни одной свободной минутки, чтобы даже открыть лету — наставления потомкам древнего колдуна, родоначальника ведьминской семейки Акулины. Ведь именно их семейный дар волею случая оказался у меня.
И вот, теперь это время появилось. В отличие от самого первого раза, когда страницы леты показались мне совершенно пустыми, теперь её листы оказались заполнены текстом, выписанным убористым витиеватым почерком. Глаз царапнули непривычные «еры» и «яти». Чтобы нормально и вдумчиво прочесть текст, нужно будет основательно постараться.
— Ш-шо ш-шитаеш-ш, х-хос-сяин? — Из стены дома неожиданно высунулась уродливая зубастая харя Лихорука, заставив меня непроизвольно вздрогнуть.
— Гребаный аппарат! — выругался я, поскольку оказался совсем неготовым к подобным «шуткам» моего «подопечного». А о его возможностях проходить сквозь стены, даже не задумывался. — Напугал, черт страшенный!
— Я не ш-шорт, х-хос-сяин, я с-слыдень, — с довольной донельзя харей, поправил он меня. Видимо, эпитет «страшный» был ему весьма по душе, хотя я и сомневаюсь, чтобы она у него когда-нибудь была.
— Больше так не делай, харя протокольная! — строго предупредил я своего подопечного. — Прокляну! Или вновь загоню под зачарованный камень на сотню лет, пока твоя клятва верности не выдохнется! — В шутку пригрозил я ему.
— Не х-хуби, х-хос-сяин! — А вот злыдень перепугался не на шутку. — Не х-хочу под камень!
Я припомнил недавний допрос, который устроил этому существу еще находясь в Тарасовке.
— Так кто ты, дядя? И откуда такой прыткий нарисовался? — спросил я его тогда.
— Так это, Лих-хорук я, — произнес зубастик, растянув рот в жуткой улыбке едва ли не до самых ушей. — С-с-слыдни мы…
— Злыдни? — переспросил я, поскольку из-за странного «дефекта речи» не совсем разбирал некоторые слова, произнесенные этим существом.
— С-с-слыдни- с-слыдни! — Тварь закивала огромной головой, посаженной на тонюсенькую шею. Я даже испугался, что его чердак сейчас нахрен оторвётся — уж слишком непропорциональными
