Сень - Квинтус Номен
— И это всё, что вы мне хотите сказать?
— Нет, не всё. Очень даже не всё, но пока… думаю, время какое-то у нас есть?
— Я и до утра могу легко с вами говорить…
— Значит, я где-то полчаса у вас займу. Потом пойдете спать: сон — это часть терапии. А зачем она вам сейчас необходима… Видите ли, вы, скажем, не молоды. Стариком вас тоже назвать было бы неправильно, но организм ваш сильно изношен. Позавчера инсульт случился… если я не ошибаюсь, уже не первый. Думаю, года четыре назад вы уже ощутили такое счастье.
— Ну… да.
— Первый врачи купировали медикаментозно, и у них получилось в целом неплохо. Я имею в виду, что вы живы остались, но лично я бы за такое лечение врачам руки поотрывала бы и им в задницу засунула, имбецилам недоделанным.
— А что означает это ругательство?
— Это не ругательство, а констатация факта. Имбецил — это олигофрен, но не совсем законченный. И вот ваши врачи… я неправильно, конечно, их так обозвала, но они очень многого просто не знают. Опыта у них маловато.
— А у вас, Татьяна Васильевна, опыта много?
— Зовите меня тогда просто Таня: меня при рождении так назвали.
— А в прошлый раз вы сказали, что вас зовут Тень.
— Тень — это мое официальное имя… я вам попозже все подробно расскажу, а сейчас просто времени нет, так что лучше вы про процедуру излечения послушайте. В результате плохого… нет, все же неполного излечения у вас несколько затормозилась мыслительная деятельность. Немного, но, думаю, окружающие заметили, что вы стали более раздражительным и нетерпеливым. Это — плохо, но плохо в первую очередь для вас: мозг ночью не успевает отдохнуть, вы не высыпаетесь, появляются спонтанные головные боли.
— Последние два дня я вроде прекрасно высыпался, да и голова…
— Еще раз: это действие регенерата. Укрепились стенки сосудов головного мозга, кровоснабжение его улучшилось, кислорода поступать стало больше. Но нужно еще убрать последствия предыдущего лечения, вот эта микстурка для этого и сварена. Где-то за неделю ваша голова полностью придет в норму… то есть восстановится состояние, бывшее в сорок пятом году.
— И всё?
— Нет, просто после этого можно будет заняться не только головой, но и всем остальным организмом. Вы, конечно, организм свой подзапустили, так что сделать из вас двадцатилетнего вряд ли получится — хотя я и попытаюсь. Но вот вернуть вас к состоянию лет на сорок проблемы не составит.
— Вы так интересно рассказываете…
— И показываю. Я делаю, что умею — но на Земле вообще никого больше нет, кто умеет делать хотя бы одну десятую из того, что умею я. А раз мне нужно, чтобы вы были здоровы и веселы…
— То сопротивление пациента будет бесполезно, я понял. Единственное, что я еще не понял, так это почему вы так уверены в результатах своих… действий.
— Потому что я — врач-регенератор, хотя всего лишь и второй категории.
— Реаниматор?
— Нет, реаниматор — это техник… вроде фельдшера… я потом объясню.
— Тогда последний вопрос: а почему вам нужно, чтобы я был здоров и весел?
— Это долго объяснять… но я обязательно это сделаю. В следующий раз, а сейчас мне просто уже пора идти. Я к вам загляну где-то через недельку. Нет, специально сидеть тут и ждать меня не нужно, я зайду когда вам будет удобно.
— А как я вам сообщу…
— Мне не надо сообщать, я узнаю, когда можно будет зайти. В принципе, зелья на десять дней хватит, но я постараюсь пораньше. До свидания, выздоравливайте!
Гостья встала, протянула руку к сумке, лежащей на диване позади нее («вот откуда она бутылку-то достала», — подумал еще Иосиф Виссарионович), попыталась накинуть длинную ручку на плечо — но та отстегнулась и сумка полетела в угол комнаты. Сталин проводил ее глазами — но куда сумка упала, не увидел. А повернувшись к дивану, понял, что не увидел и куда делась Таня Серова. Куда делась Тень…
Лаврентий Павлович рапорт майора Ахмедова прочитал, когда ехал с подмосковного аэродрома домой. Операция прошла в целом удачно, хотя кое-что майору не понравилось — да и товарищу Берии тоже: в двух схронах отряды МГБ явно ждали. Что, впрочем, бандитам не помогло: снайперы, вооруженные новенькими винтовками с тепловыми прицелами, работу выполнили на отлично, а вот кто виноват в потерях — это еще предстояло выяснить. И почему-то у Лаврентия Павловича не вызывало сомнений, кто именно поможет сотрудникам МГБ это выяснить…
Глава 3
Октябрь сорок девятого года в политическом плане был весьма напряженным: закончились аресты в Ленинграде. Уже самые первые материалы расследования доказали массовое воровство руководителей Ленинграда и области, но эти факты в общем-то никого особо и не удивили. Высокопоставленных воров в стране было, в армии, например, десятки генералов были за это осуждены. Но Иосифа Виссарионовича больше всего интересовали материалы расследования работы Всероссийской оптовой ярмарки, уж больно необычными и неожиданными оказались ее результаты. То, что в Ленинграде сгноили продовольствия на четыре миллиарда, само по себе тянуло на расстрельную статью, однако это было лишь вершиной экономического айсберга: в южные республики было продано остродефицитных товаров, причем за бесценок, как «не пользующиеся спросом», почти на семь миллиардов, а промышленной продукции (в том числе и сырья, в котором очень нуждались заводы и фабрики) еще на столько же. С учетом потерь на производстве, по подсчетам Струмилина, чистый урон народному хозяйству превышал двадцать миллиардов.
Иосифа Виссарионовича больше всего поразил тот факт, что устроив такое разбазаривания народного добра ленинградские руководители получили взяток всего около трех миллионов…
Берия, который в последние дни активно вмешался в расследование (второй секретарь обкома Капустин, как выяснилось, оказался британским шпионом), пришел к Сталину с докладом:
— Я тут немного Абакумову помог разобраться со шпионами. Очень интересная картина вырисовывается…
— Виктор Семенович мне еще в августе докладывал о шпионе в Ленинградском обкоме. Вам удалось обнаружить что-то новенькое?
— Кое-что — да. Там на расстрел больше двух десятков товарищей наработали: знали ведь, суки продажные, что шпиону информацию сливают, но за мелкие подачки душонки свои вонючие продали и не поморщились. Сами признались, мрази.
— Ну, что сами признались — это не доказательство.
— Доказательство. Вы уж извините, Иосиф Виссарионович, но я был вынужден использовать специальные методы допроса…
— Тем более не доказательство.
— Да не эти! Я к допросам привлек нашу девочку…
Сталин мгновенно вспомнил соответствующий фрагмент давешней беседы с Лаврентием Павловичем:
— Как я говорил, в качестве врача она вообще чудеса творит, и ей абсолютно безразлично, перед ней наш боец или немец. Она всех вылечивает, но есть один момент не совсем понятный. Она довольно много немцев — причем после того, как они выздоравливали — передавала в НКГБ. И передавала их с подробным описанием преступлений против советского народа, которые те совершали. С подробным описанием где, когда и как эти сволочи убивали и мучили советских людей. Злодеяния эти в сопроводиловках описывались так, как будто эта девочка там рядом стояла и все, что видела, записывала. А на вопрос наших сотрудников, откуда дровишки, она говорила, что немцы ей сами все подробно рассказывали…
— Что-то я не очень представляю ублюдка, подробно описывающего свои преступления, тем более маленькой девочке.
— Я тоже, да и следователи наши поначалу сомневались. Но она не просто говорила, она несколько раз следователям это показывала. По ее словам человек, отходя от наркоза, в какой-то момент становится очень разговорчив и, что особенно важно, не в состоянии говорить неправду. Просто момент это очень короток, а она мол, может его точно определить. Как — рассказать не в состоянии, да и, говорит, кто не умирал, тот просто этого не поймет. Но факт имеет место быть: человек рассказывал все и с такими подробностями, что просто диву даешься. А еще у нее и память феноменальная: она просто слушала, а на бумагу все потом переносила, по памяти. Мы проверяли: она может через сутки, а то и больше, по памяти дословно пересказать двухчасовой разговор с пятью-шестью собеседниками. Правда, говорит, что дня через три-четыре она все это полностью забывает — но если успевает что-то зафиксировать, то мы можем быть уверены, что ни малейших ошибок она не допускает. Мы позже с этими немцами поработали: все, что Серова о них нам сообщила, было
