Полеты на Марс и наяву, или Писатель-функционал - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
Но девушка за толстенным стеклом растянула губки в улыбке «последняя надежда» и незамужне махнула на дальнюю дверь с надписью «Полёты на Марс и наяву».
Водкин сухо кивнул раскрасневшейся даме и побрёл навстречу загадочному пространству, такому манящему, такому зовущему, но зовущему не его, а чьи-то другие чужие инстинкты. «Жизненный советчик» в кармане робко пискнул незамысловатой фразой:
– Сцышь, козел? – а через секунду разродился целым предложением: – Подискутируем на тему брака?
Но Ивану было не до того, ведь впереди его ждала совсем другая, космическая жизнь… в какой-то там баллистической капсуле. Лишь бы эта капсула была скроена без брака.
Советчик хмыкнул и написал: «Не сцы, прорвёмся!»
За загадочной дверью писателя встретил небритый стюард, он пожал Безделкину руку как родному и представился:
– Инструктор Падалкин.
Падалкин деловито забрал у новичка пассажирский билет, прочёл ФИО, хмыкнул и повёл совсем оробевшего Ивана по длинным коридорам, а по дороге весело рассказывал о предстоящем полете и о том, что ничего страшного в этом нет.
– Вероятность падения теоретически равна тринадцати процентам. Но в этом то вся и фишка! Тринадцать – число роковое, несчастливое. А когда трагическое число становится коэффициентом самих трагедий… пардон, неудач, то оно антагонизирует само себя, превращаясь не то чтобы в счастливое число, а просто-напросто навсегда исчезает в пространстве. Поэтому у нас неудачных полётов нет и быть не может. Понятно?
Иван ничего не понимал, но машинально кивнул.
Инструктор продолжил:
– Вес капсулы десять тонн, дальность полёта – восемь тысяч километров, средняя скорость – шестнадцать тысяч километров в час, максимальная высота подъема капсулы над землей – двести километров, траектория – дуга, а угол запуска – восемьдесят восемь градусов. И неспроста, ведь восемьдесят восемь – одно из очень сильных чисел, оно обозначает практичность, надежности, мощь, стремление, потенциал, достижение успеха. Мистическое значение числа восемьдесят восемь соединяет в себе два символа бесконечности. Однако, здесь существует опасность того, что в своём вечном движении по замкнутому контуру, оно тормозит прогресс и развитие, а в конечном итоге…
Падалкин не договорил про конечный итог и снова переключился на инструктаж:
– Получив поступательную скорость в вертикальном направлении, баллистическая капсула с помощью программного механизма, из вертикального положения переходит в наклонное. Двигатели работают только в самом начале старта, после чего капсула летит уже по инерции, описывая почти эллиптическую траекторию. На нисходящем участке траектории скорость полета постепенно увеличивается. При снижении в плотные слои атмосферы, аппарат летит с максимальной скоростью. При этом происходит сильный разогрев обшивки и её последующее сгорание в атмосфере. Но до этого момента капсула успевает выплюнуть пассажира. Он какое-то время снижается в свободном падении, находясь во второй капсуле, поменьше, а потом вторая капсула раскрывает свой парашют. И мягкой посадки вам, Иван Петевич! Приземление произойдет в западной зелёной зоне, приблизительно в километре от космодрома.
Иван Петевич почти в предобморочном состоянии ковылял за бодрым стюардом, диспетчером или инструктором – неважно. Громадьё переходов, наконец, закончилось, и они попали в комнату «Старт-блок», нашпигованную аппаратурой. Посреди комнаты блестел цилиндр диаметром приблизительно в два метра, и было видно, что он начинался ниже этого этажа, а заканчивался выше, то есть прорывал помещение насквозь и устремлялся, наверное, в небо. На стене под стеклом висел самый настоящий космический скафандр.
«Вау!» – хотел было выразить свои эмоции писатель, которых уже почти не осталось, но промолчал.
Стюарт подмигнул Водкину, отодвинул стекло и достал скафандр.
– Одевайте, – сказал он так легко и просто, как будто это была экскурсия на аттракционы, а не реальные полёты в космическом пространстве термосферы.
Иван проникся спокойной уверенностью стюарда и кое-как впялил себя в неудобное снаряжение.
– Не волнуйтесь! – Падалкин похлопал Ивана по плечу. – Система всё сделает сама, перегрузки отключены, вы ничего не почувствуете, садитесь поудобнее.
И он открыл цилиндр. Там чернело вертикальное сидение, повторяющее формы человека в скафандре. Иван, пыхтя, влез. Он уже не мог видеть, как Падалкин аккуратно упаковывает его верхнюю одежду, обувь, личные вещи и утрамбовывает их в какие-то ниши капсулы: под тело и ноги новоиспеченного космонавта.
Глава 3. Поехали
Капсула захлопнулась, послышался громкий шум, рокот, сильная вибрация, а далее толчок и свист. Но после этого ничего не произошло, Безделкин ничего не ощущал, а слышал всё тот же рев и свист. Через десять минут звездолетчик догадался, что он летит. Страх ушел.
– Будь что будет! – вслух подумал он. – Интересно, а как снаружи выглядит моя капсула?
Иван вспомнил, что улыбающаяся девушка обещала ему полчаса полёта, поэтому надо было хоть чем-то занять свои мысли. Занять руки не представляло никакой возможности, ведь его маленькое обитаемое пространство было чересчур узкое. Окна наружу тоже не было, лишь голубой свет освещал то, что было перед лицом – гладкую металлическую поверхность, на которой сверкали красненькие буковки «Счастливого пути, лётчик-испытатель!»
От этой надписи испытателя затошнило… ну или от перегрузок… и он закрыл глаза, полегчало. В голове закружился, завертелся детский стишок:
Размечта-мечта-мечталось
перед этой красотой:
длинноногими шагами
ходят звезды надо мной!
Иван загрустил, вспомнил о своих не рожденных детях… всех пяти.... нет, шести. А впрочем, неважно.
– Выживу, женюсь! – нарочито громко сказал Ваня и подождал знакомого писка «Жизненного советчика», но тот сиротливо молчал.
– Связи нет, – догадался космонавт и загрустил ещё больше, но не выдержав своей грусти, попытался о чём-нибудь подумать. По его внутренним подсчетам время полёта как бы уже и вышло. Иван зажмурился. Ух!
Водкин-Безделкин почувствовал сильный толчок и всё затихло. На самом деле толчок о землю шарообразной капсулы был очень серьезный, её даже перевернуло два раза и немного сплющило, но в салоне сработала навороченная система амортизации, поэтому Водкин особо и не почувствовал перегрузок, как и обещал ему диспетчер Падалкин.
– Ну, а дальше то что? – размышлял путешественник, тоскуя внутри аппарата.
– Посадка у космодрома Восточный! – дурным голосом озвучила факт приземления бесчувственная автоматика и открыла дверь наружу.
На Водкина тут же обрушился солнечный свет, троекратно усиленный белизной из-за отражения лучей от кристально чистого снега. Мужчина зажмурился. Нежно-голубое небо ворвалось под стекло его шлема, под скафандр, в тело, в кости, и попало в самую душу.
– Вот тебе и зелёная зона! Наверное, я в раю, – уныло предположил Иван. – Хотя… Разве я его заслужил? Я ведь в жизни ни одного доброго дела не совершил… А с другой стороны, отсутствие хороших поступков – ещё ни повод не пускать человека в рай. Ведь и дурных поступков у меня тоже не было… Я что-то вроде
