Адвентюра наемника - Евгений Васильевич Шалашов
Но ехать в одиночку я не рискну, потому что время года не самое лучшее. Это в Швабсонии, пусть там и зимы суровее и снега наметает больше, зато в пределах ежедневного перехода, непременно отыщется хотя бы один постоялый двор или трактир, а то и городишко, где оных трактиров несколько, с комнатами для постояльцев и конюшнями для лошадей. И сам поешь, и конь сытый будет. В Силингии же все придется переть на себе, проверено. И что я упру? Мешок сухарей, да торбу с овсом? А сено мы где станем брать? Снега немного, но трава насквозь проморожена, такую и я бы не стал жевать, а не то, что мой Гневко. Конечно, если припрет, жеребец станет щипать и такую, но кто знает, может, если отъехать подальше, пойдут сплошные сугробы? Гневко из-под снега корм добывать не приучен, я — тем более.
Значит, если мы доедем до Шварцвальда за день, от леса до столицы останется три дня, то сколько нужно припасов? Ага, как же… Кладем на дорогу неделю. Зимние дни короткие, а по ночам ездить — себе дороже. От Черного леса до Силинга должна быть хотя бы какая-то харчевня, но не факт. Стало быть, нужна телега, куда и станем загружать все нужное, а к ней возчик, он же слуга. Лучше бы иметь и верхового слугу, и возчика на подводе, но на телегу столько припасов не влезет.
Слугу — крепкого, чем-то напоминавшего моего мостоблюстителя, подобрал Томас. Сказал, что отец у парня не шойзель, а как есть человек, да еще и свояк, добропорядочный пейзанин. Старик и сам бы отправился в дорогу, отдохнуть от любимой, но сварливой супруги, но у Томаса, по зимней поре, и спина не гнется, и дают знать старые раны, включая ту, что он сам себе причинил. Нет уж, пусть лучше дома сидит, косточки греет, слушает Курдулу, да за Кэйтрин присматривает. За ней, за моей невестой, еще обещал присматривать брауни, это надежнее, нежели Томас. Слугу-то она не очень послушает, а вот домового уважает даже больше, нежели будущего мужа.
Я всегда с подозрением относился к тому, если пейзане отдают сына в солдаты или в слуги. Толкового и работящего никто не отдаст, такой самим нужен, но по зимней поре работы в деревне нет, рады любому приработку.
Слуга крепкий, откликался на имя Генрик. Костер в снегу разжигать, нехитрую снедь сготовить умеет любой деревенский мальчишка. Главное, парень лошадей любит, а про остальные его умения и навыки в дороге узнаю.
Мы ехали молча, немного ежась от ветра. Я порадовался, что зима здесь гораздо мягче, чем по ту сторону гор. Там бы пришлось напяливать плащ, подбитый мехом, и шапку с наушниками, а здесь и суконный неплохо греет, и уши не мерзнут.
Сумерки начали наступать раньше, чем я планировал. Усмотрев неподалеку деревья, за которыми должен скрываться ручей, собрался остановиться на ночлег, но впереди замаячил едва заметный огонек, не похожий ни на костер, ни на пламя пожара.
— Там что, жилье появилось? — спросил я Генрика, но тот лишь с недоумением повел плечами.
Кто это такой смелый, чтобы обосноваться в пяти милях от Шварцвальда? И пусть проклятие Черного леса мы с цыганами сняли давненько, года полтора назад, но широко это не афишировали, а народ, по старой памяти, еще боялся призрачных обозов и всего прочего. Но если имеется жилье, то лучше напроситься на ночлег, чем спать зимой у костра. Терпеть не могу ночевать, если один бок нагревается, а второй замерзает. Ворочаешься всю ночь с боку на бок, не выспишься. Нет уж, надо под крышу. Авось, хозяева будут столь любезны, что пригласят в гости. А нет, так мы их вежливо попросим.
Пришлось проехать еще мили полторы, пока не увидели в свете луны длинный фахверковый дом с коновязью, колодец, навес для лошадей, а сзади несколько копен сена. Неужели постоялый двор? Да, именно так. Вон, даже вывеска есть — на двух кронштейнах болтается деревянный щит, на котором намалеваны окорок и огромная пивная кружка. А художник хорош. Окорок, даже в сумерках выглядит как настоящий, а пена из кружки прямо-таки готова выплеснуться на ближайший сугроб.
В ответ на наш стук из-за дверей раздался мужской голос:
— Кон дый[1]? — О чем спрашивают, я не понял, но язык показался знакомым, как и голос. — Закѐр[2]!
Второе слово я уже опознал и рявкнул:
— А ты уткѐрдо сделай, старый хрен, не то я дверь высажу!
Во те раз! Кого меньше всего ожидал здесь увидеть, так это Зарку-цагана. Я-то думал, что он пребывает в Швабсонии, обманывает там честных бюргеров, или его уже успели повесить за конокрадство. Не разобрав, о чем нас спрашивают, весело проорал:
— Бахталэ[3] Зарко!
Раздался лязг щеколды, и в полутьме появился смеющийся цыган.
— Баро Артакс, сколько можно тебе талдычить, — когда ты по-нашенски пытаешься говорить, пузо от смеха лопается.
Из-за плеча старика выглядывало любопытное личико Папуши. Она мне очень лукаво подмигнула, а я отчего-то смутился и попытался скрыть смущение суровостью:
— У тебя здесь постоялый двор, или что? Что за хозяин двора, если гостей гонишь? Давай, шевелись, у меня гнедой проголодался.
Гневко я расседлал сам, сам же засыпал ему овса, а хозяин постоялого двора не возражал. У него с моим гнедым сложные отношения. И не то, чтобы старый цыган боялся моего жеребца, но уважать уважал. Верно, помнил его копыта. Ну, хотя бы воды принес, и то хорошо.
— Ну как, ничего? — поинтересовался я у гнедого. Навес навесом, но стенок-то здесь нет, дует.
— Го-го, — мотнул Гневко гривой, давая понять, что все в порядке, не холодно, а я могу уходить и не мешать ему есть.
— Вот и ладно, — кивнул я, посматривая, как Генрик обихаживает свою кобылку. Гнедой к ней интереса не проявлял, это хорошо. И драться он с кобылой не станет, это совсем прекрасно.
Мы сидели перед очагом, на котором что-то шкворчало, а Папуша разливала горячий травяной отвар, я спросил:
— Как тебя сюда занесло?
— Э, баро Артакс, сколько можно дороги мять, кибитки ставить? Пора уже и осесть. И дети просят —
