Пятнадцать ножевых. Том 2 - Алексей Викторович Вязовский
— Уже решил. Объявлю голодовку у Мавзолея.
— Так арестуют же!
— Тогда даже не знаю, что делать... — я развел руками. — Есть еще одна идея. Мне ее в КГБ озвучили. На собеседовании.
Толпа вокруг меня стала еще больше, люди вставали на цыпочки, чтобы расслышать.
— Что за идея то?
— Давай, говори, не томи!
Нет, до чего же все-таки народ в Советском Союзе наивный. По-хорошему наивный. И потом на этом простодушии будут паразитировать разные экстрасенсы, черные и белые «маги» и прочие мошенники.
— Половину — десять миллионов — отдаю государству. А остальное могу забрать себе.
— Конечно!
— Соглашайся!
— Товарищи! Что здесь происходит? — старшая фельдшерица Галя словно ледокол прошла через толпу, воззрилась на меня с негодованием. — Андрей, тебя же заведующий ждет! Ты чего тут концерт по заявкам устраиваешь?
— Галина Васильевна! — загудел народ. — Скажите Лебензону, что так себя вести нельзя! Панов герой, у него грамота из Моссовета!
Я важно покивал и по пробитому фельдшерицей проходу прошествовал в коридор. Оттуда в сопровождении народа уже к кабинету Ароныча. Тот, само собой, был на взводе. Начал орать, только я переступил порог:
— Сколько можно ждать, Панов!
— Видите, как завидует! — прошептал я, повернувшись к коллегам. — Не отпустит. Плакали мои доллары.
Плотно закрыл за собой дверь, я резко осадил Лебензона:
— Прекратите на меня орать! Я вообще ни в чем не виноват.
— А бензин? А амортизация автомобиля? А прогул в рабочее время?
Ароныч привстал в кресле, потом болезненно схватился за эпигастрий, начал шарить на столе. Найдя под бумагами таблетки, засунул в рот сразу две. Так это же антацид! А у главврача язва. Или гастрит. Вот почему он такой злой постоянно.
— Если бы не звонок... — посмотрев на потолок, тем временем продолжал выговаривать мне Лебензон, — я бы вас уже всех уволил. Пусть внутренние органы разбираются...
— Кстати, насчет внутренних органов, — я без спросу сел в гостевое кресло, положил ногу на ногу. — Лев Аронович, у вас же язва!
— Ну допустим. Не меняй тему разговора!
— А я недавно написал статью с профессором Морозовым насчет язвы.
— Ты? С профессором?
Я кинул на стол благоразумно взятый с собой журнал с закладкой на нужной странице. Лебензон быстро просмотрел статью, кинул на меня удивленный взгляд.
— Так это вот про кого писали в «Медицинской газете»!
— Да, про нас. Вот не идем мы ленинским курсом, хоть убейте. Я тут на досуге просмотрел полное собрание сочинений Владимира Ильича... И знаете что обнаружил? — я поддал в голосе страха.
— Что? — Ароныч опять аж привстал.
— НИ-ЧЕ-ГО! Нет у Владимира Ильича никаких указаний насчет язвенной болезни. И у Павлова нет! Представляете?
Лебензон уселся обратно, еще раз посмотрел статью. Похмыкал.
— Ну готовься, будут травить. Про кибернетику поди слышал...
— И про генетику тоже, — вставил я.
— А что, насчет этой бактерии? Как собираетесь лечить, если все подтвердится?
Ага, главврач то на глазах добреет. Я начал рассказывать про наши опыты, Ароныч вставлял дельные замечания. Видно, что для человека актуально — вот и увлекся. Расстались мы если не друзьями, то вполне приятственно. Но уже уходя, я не смог удержаться от выходки:
— Ах, да, чуть не забыл, — я вернулся от двери, достал железный рубль из кармана. Положил его на стол главврачу. — За потраченный бензин.
* * *
Вот она, прелесть «Скорой» — все давятся в очередях за елками, мандаринами, а мы катаемся. Вот на заправку заехали. Пока ждали Харченко, неожиданно для себя я продекламировал стихи про осаду прилавка из-за кофейной халвы. Странное дело, я до этого поэзию не очень любил. Знал, что она есть, скажем так. А тут Бродского наизусть шпарю:
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд...
— Никогда не слышала раньше, — повернувшись ко мне, сказала Лена. — Это ты написал? А почему не Новый год, а Рождество?
— Потому что не я автор. Это же Бродский, — ляпнул я и тут же прикусил язык. Только эмигрантов-антисоветчиков мне не хватало.
— Никогда не слышала, — пробормотала Томилина. — Андрей, а давай к нам на Новый год, а? У нас ёлка, весело будет. К ребятам сходим, песни попоем. Ну что ты в своей общаге делать будешь? Тебе пить всё равно нельзя.
— Подумать надо. Я же Давиду обещал.
А еще Лизе. Та тоже звала меня встречать Новый год с родителями. Налаживать мосты. Или строить? Даже передала приглашение от мамы — представляю, сколько сил ей стоило выбить это разрешение.
Что тут делать — совершенно не ясно.
* * *
Последним вызовом, получается, головная боль была. Ну и ладно, на часах без чего-то там семь, пока туда-назад — и пересменка. Хорошее время. Харченко вон, успокоился, даже тупой анекдот про русского, англичанина и немца рассказал. Лебензон его почти простил. Сказал, что выговор всё равно будет, но в следующем году. Чтобы на премию годовую не повлияло.
И Томилиной прилетело, но символически. Даже без выговора. Замечание. Типа послабление молодому работнику. Но тоже в январе. Надеюсь, это всё же новости с фронтов борьбы с язвенной болезнью повлияли. Или новогоднее настроение.
Только вылезли из машины, как меня угораздило попасть в собачье дерьмо. Миша, гад, остановил именно так, что я вляпался в свежую кучку, выпрыгнув из салона. Пока я чертыхался, Лена забрала у меня сумку и пошла на вызов. Правильно, что время терять? Пока я ботинок почищу, она давленьице померяет. Странно, конечно, что не дама в летах, а мужик молодой, тридцати еще нет, так, может, вчера последние триста грамм неправильной водки лишние были. Вот и мается, скорую вызывает, надеется на волшебный укольчик.
Харченко стонал, что я опять ветошь из машины уволок, а я мужественно протирал ботинок. Даже перекисью промыл для надежности. Вот поэтому я и не заведу никогда собаку. Очень уж от них отходы дурно пахнут, ужас просто.
На этаж я поднимался не спеша. Пусть молодая докторица опыта набирается, а то привыкла за моей широкой спиной тяжелее ручки и стакана ничего
