Стефан Геймс - Книга царя Давида
– Мне казалось, что мой господин также находится в одном из царских летних домов, – сказал я, – на берегу моря или на склонах Ливана, где ручьи, текущие с вечных снегов, орошают шелестящие кедры.
– Шелестящие кедры. – Ванея неожиданно рванул колесницу с места, и я едва удержался на ногах. – Кто защитит мирного агнца от лютого медведя, от рыкающего льва или от шакала, если я уеду из Иерусалима?
Я видел перед собою лоснящиеся крупы лошадей и белые жезлы скороходов; вокруг снова и снова раздавалось имя Ваней, сына Иодаева. Тут сошел на меня Дух Господень, и я понял, сколь сладка человеку власть.
Рука Ваней, державшая вожжи, была крупна и жилиста; он гулко расхохотался и проговорил:
– Мой отец был рабом в Израиле, он работал на медных рудниках, там нажил чахотку и умер. А я, Ванея, его сын, обучился грамоте, и твои глиняные таблички не составляют для меня тайны. Я беру тебя под мою защиту, Ефан, пока ты будешь писать то, что угодно мне и царю Соломону, но если у тебя возникнут крамольные мысли и если ты вздумаешь их записать в свои таблички, то я воздену твою голову на кол, а тулово пригвозжу к городской стене.
Я заверил Ванею, что далек от любой крамолы, более того, как глава семейства, я весьма почтительно отношусь к государству и всем его учреждениям, военным, административным или религиозным.
Колесница остановилась.
– Дальше тебе придется идти пешком. – Ванея ткнул пальцем в улочку, которая сужалась настолько, что и двум ослам не разойтись. – Этот город не рассчитан на езду в колесницах.
Я соскочил наземь, поблагодарил Ванею и пожелал, чтобы Господь наградил его здоровьем и богатством; казалось, он не слушал меня. Он заставил коней попятиться и каким-то чудом исхитрился развернуть колесницу; потом вновь послышался бег скороходов, топот копыт, стук колес. В наступившей тишине мне пришло в голову, что стоило бы попросить у него денег. Его подпись наверняка бы подействовала.
Жара спила. Начался праздник Кущей, город пьянел от вина и запаха мяса, которое жарилось на жертвенниках.
В царских виноградниках Ваал-Гамона, как всегда об эту пору, были поставлены кущи, то есть шалаши, напоминающие об исходе из Египта, в шалашах обнимались парочки – нередко одного и того же пола. Казалось, ханаанские боги Ваал и Астарта празднуют свое воскрешение.
На украшенном гирляндами кресле восседал увенчанный-виноградным венком Аменхотеп, главный евнух царского гарема, видимо, он мнил себя верховным жрецом этого празднества. По-египетски изящным мановением руки он отправлял пышногрудых дев и узкобедрых юношей в тот или иной шалаш, а вслед за ними – рабов, которые несли туда мехи с вином и блюда со сладостями.
– Ефан, сын Гошайи? – спросил Аменхотеп гортанно, как говорят жители берегов Нила, на что я утвердительно кивнул. – Почему же ты не захватил никого из своих женщин?
Он был, по слухам, новоприобретением двора, подарком фараона царю Соломону; Аменхотепа, тонкого знатока женщин, успели оценить в царском гареме за изысканные манеры, выгодно отличавшие его от здешних надзирателей, грубых и неотесанных.
– Честь и без того слишком высока для меня, – ответил я, – приглашение застало меня врасплох, поэтому я решил, что оно не распространяется на кого-либо еще.
– Да, приглашение и впрямь необычно. Некая весьма высокопоставленная особа желает познакомиться с тобой.
Он улыбнулся и повернул голову, его профиль четко вырисовался в ярком свете факела. Аменхотеп был на редкость худощав для евнуха; лишь дряблая кожа под подбородком да срывающийся порою на высокую ноту голос свидетельствовали о предпринятой некогда операции.
Аменхотеп подал знак факельщику, я последовал за ним. Ночь наполнилась голосами, пахла спелым виноградом. Кто-то запел, мелодию подхватила флейта
– чуточку фальшиво, но с чувством, чей-то смех раздался и тут же смолк.
Я споткнулся и едва не упал. Меня подвели к шалашу, где на низеньком ложе, облокотясь, сидела стройная женщина в закрытом до горла строгом, темном одеянии. Факельщик исчез, но тут горел маленький светильник, да и лунный свет просачивался тонкими полосками сквозь ветки навеса. Женщина повернула ко мне лицо, на котором время оставило свой след, я разглядел в полутьме большой подкрашенный рот и большие подведенные глаза. Я пал ниц
– Принцесса Мелхола!
Я никогда не видел ее, зато, как и все, много слышал о ней, дочери Саула, которой довелось пережить поочередную гибель всех ее близких вплоть до хромца Мемфивосфея; дважды становилась она женою Давида, однако осталась бездетной в наказание за то, что как-то раз посмеялась над ним.
– О светоч глаз моих, к ногам вашим припадает раб ваш, пес презренный,
– слова легко слетали у меня с языка; было в этой женщине нечто такое, что внушало смиренность. – Моя госпожа повелела мне явиться сюда, в такой час?
Опираясь на локоть, она приподнялась. Выглядела она старее, чем я представлял себе по рассказам: руки худые, кожа да кости, а зубы – точнее то, что от них сохранилось, – совсем пожелтели.
– Значит, это ты будешь писать историю Давида?
Голос ее еще доносил отзвук былой звонкости.
– В лучшем случае, принцесса, я лишь сведу воедино то, что поступит ко мне от других, однако и это будет делаться только с одобрения мудрейшего из царей Соломона.
Меня оборвал повелительный жест.
– Что известно тебе о Давиде?
– Не считая нынешнего престолонаследника Соломона, он, несомненно, был величайшим государственным мужем Иудеи и Израиля, избранником Божьим; недаром Господь заключил свой завет с Давидом, извел его ненавистников и обетовал, что семя Давидово пребудет во веки веков.
– Другими словами, – снова царственный жест, – тебе ничего не известно. Я промолчал.
– И у тебя хватает самонадеянности писать о нем или хотя бы сводить воедино то, что поступает к тебе от других?
– Человек велик легендой, создаваемой о нем. – Ее губы скривились. – Вы хотите разрушить легенду, моя госпожа?
– Я хочу, чтобы кто-нибудь узнал о нем правду, когда меня не станет. Я ждал.
– Он был очень хорош собою, – проговорила она, – но не такой рослый, как мой отец или Ионафан, на вид даже нежен: он был рыжеволос и смуглолиц. Он пришел к нам со своей музыкой и стихами…
ЗАПИСЬ БЕСЕДЫ ПРИНЦЕССЫ МЕЛХОЛЫ С ЕФАНОМ, СЫНОМ ГОШАЙИ, СОСТОЯВШЕЙСЯ В ШАЛАШЕ ЦАРСКОГО ВИНОГРАДНИКА В ВААЛ-ГАМОНЕ
Вопрос: Двор вашего отца, царя Саула, был, вероятно, не так велик и роскошен, как нынешний. И все же – неожиданно в нем появляется сын некоего
Иессея из Вифлеема. Даже если допустить, что этот Иессей был человеком знатным и состоятельным… Ответ:…таковым он не был. Это позднее, ради благоприятного впечатления, распустили слух, будто Иессей владел многочисленными стадами, имел большой дом, будто голос его был весом в совете Иудеи, а род его восходит к праотцам Иуды. На самом же деле Иессей был худородным и бедным крестьянином, народившим сыновей больше, чем мог прокормить. Трое из них пошли служить в войско, а Давид еще долго пас бы нескольких тощих овец, если бы вифлеемские священники не подметили, какими чарами наделены его тело и голос. Вопрос: Священники взяли его в учение? Ответ: Когда он появился у нас, то прекрасно умел держать себя. И своей речью он вовсе не походил на простого пастуха. Он великолепно играл на гуслях, знал старые песнопения и слагал новые. А главное, он подобрал ключик к моему отцу, царю Саулу.
Вопрос: Помнит ли моя госпожа, кто его присоветовал, выбрал, оставил при дворе? Ответ: Давид никогда не рассказывал мне об этом. Он уклонялся от таких разговоров. Вопрос: Может, в свое время вы слышали об этом от кого-либо другого?
Ответ: Не помню. Ведь мне в ту пору не исполнилось еще и тринадцати, я была влюблена в моего брата Ионафана, дворцовые сплетни меня не интересовали.
Вопрос: Поведайте рабу вашему все, что сохранила ваша память.
Ответ: Господь поразил моего отца, царя Саула, тяжким недугом. Мы созвали левитов, врачей и знахарей. В ход пошли травы и кровопускания, жертвоприношения и заговоры. Кто-то предложил испробовать музыку.
Вопрос: Разве прежде не было при дворе музыкантов?
Ответ: Сколько угодно. Чего они только не делали: бренчали, дудели, колотили в барабаны, в конце концов, отец обругал их и приказал вытолкать взашей. Песни Давида оказались совсем иными. Их мелодия и слова утишили боль, наполнили душу неизъяснимой печалью; взор моего отца снова умиротворился, лик стал покойнее, судороги отпустили его, и впервые после многодневного безумия он смог заснуть.
Вопрос: Что же это был за недуг? О т в е т: От Саула отступил Дух Господень, и стал его возмущать злой дух от Господа. Вопрос: Нельзя ли описать, в чем это выражалось?
Ответ: Это было ужасно. Прошло столько лет, но те страшные картины преследуют меня до сих пор. Великан, который возвышался среди битв вроде крепостной башни, забивался от страха в угол, лепетал что-то бессвязное, кусал себе руки, или глядел часами в одну точку, внимал голосам, слышимым только ему одному, или же бесновался с пеной на губах.
