Сергей Синякин - Владычица морей (сборник)

— Ах, кабы на этой подводке не мины таскать да лазутчиков перевозить, а наукою заняться, — вздыхал Яков. — Сколько же невозможных открытий было бы сделано во славу государства Российского!

— Погоди, — успокаивал брата Иван. — Вот побьем шведа да турков, разберемся со всеми, кто государю палки в колеса ставит, вот тогда и займешься ты, Яшка, своею наукою. А по мне — нужное дело делаем, изобретению Курилы великое будущее уготовано!

— Тебе б все стрелять, Ванечка, — с сожалением глянул мичман Раилов. — Не грабежами да войною будет произрастать в грядущем государство Российское, а просторами вот этими подводными, что от глаз всех живущих на Земле пока еще сокрыты!

Гребцы помалкивали, но на Якова глядели с одобрением, нравились им весомые слова Раилова. Причин тому было много, гребцы люди мирные. Рыбу ловить, мир познавать — на это они согласны, а вот кровь безвинную человеческую проливать — не желали.

— А может, время такое придет, когда подводки Курилы по всем морям да океанам плавать будут, — с мечтательностью сказал Яков. — Столько тайн мирового океана людям откроется! Такие подводки будут! На сто весел!

— Это ты хватил, — засмеялся Иван. — Чтоб такую ораву гребцов прокормить, с этакой подводкой целые амбары с харчами придется нырять заставить!..

Постепенно выявлялись и прибавлялись к открытым достоинствам подводки различные и многочисленные недостатки.

В холодные дни внутри судна не могло быть искусственного жара, и одеваться приходилось тепло всем, за исключением гребцов, которых весла грели. Спертый влажный запах дерева и пота пронизывал все. Подводку постоянно качало, глубина ее погружения была менее той, при которой волнение на поверхности не оказывало бы на судно никакого влияния. Едва можно было читать карту, так как единственный канделябр, допускавшийся на столике штурмана, света давал не шибко много, но еще более мешало, что от качки глаза не могли держать в фокусе написанное.

Однако главным недостатком была сырость. Да, подводка не пропускала внутрь себя морской воды, и вследствие того от дыхания на потолке быстро сгущались капли, которые падали сверху неприятным холодным дождем.

— Да, братцы! — удрученно сказал Иван, ежась от капель, попадающих ему за шиворот. — Ежели бы Курила и от этакой пакости нас оберечь сумел, цены бы нашему тектону не было! Недодумал корабельщик, в малостях не сообразил!

Один из гребцов самовольно усмехнулся.

— Смейся, смейся! — ухмыльнулся и Иван. — Хорошо тебе, братец, — голым по пояс сидишь, потом своим умываешься! — Он сунулся глазом в подзорную трубу, и щеголеватые пшеничные усики его снова дрогнули в озорной улыбке. — Глянь! Маркел по берегу скачет! Чистый гардемарин!

Яков приподнялся, ласково, но настойчиво подсунул Мягкова в сторону.

— Дай-кось гляну, — мягко сказал он.

Коричневыми и белыми зубцами по берегу торчали скалы, выше которых стояли, украшая зеленою хвоей безжизненность камня, высокие и стройные сосны.

Море отошло, оставив прибрежную полоску дна. В мокром иле копошились, шевеля водоросли, горбатые бо-коплавы. Под валунами в лужицах пыжились разноцветные асцидии. Местами распускали свои лучи яркие актинии, задыхаясь и виясь от воздуха. Голубые в темную крапинку яйца чаек фарфоровыми цветами пестрели по склонам утесов и скал. Среди бурых пучков водорослей медленно изгибали свои лучи морские звезды. Прибрежная полоса была усеяна разноцветными валунами — красными, белыми, черными, сизыми… Одни напоминали спящих на берегу медведей, другие — согнувшихся человечков, один вообще походил на диковинную двугорбую животину, задравшую вверх зубастую бугристую морду.

Меж валунов на лошади осторожно пробирался Маркел Плисецкий, не выпуская из виду рожок подзорной трубы, оставляющий за собой по ходу подводки узкие расходящиеся усы.

Заметив блестящее стеклышко и сообразив, что за ним наблюдают с подводки, Маркел что-то восторженно завопил, вскинул победно руку и едва не упал с лошади, шею которой немедленно охватил, но уже обеими руками. Видно было, как негодующе вскинулась и заржала лошадь.

— Чистый гардемарин! — ухмыльнулся Яков, неохотно уступая место у подзорной трубы своему капитану.

Мягков долго смотрел в подзорную трубу, потом сказал:

— Что-то Маркел нам сказать хочет… Табань! — скомандовал он. — Грузы на дно! Пустить в пузырь воздух!

После затхлого обездвиженного воздуха подводки свежий соленый морской ветер казался сладким. Иван Мягков выбрался на палубу, огороженную почти игрушечными леерами, встал, чтобы лучше слышать корабельщика.

…ааа… ееер! — донеслось с берега.

— Чего он? — высунулся по пояс Яков.

— Не пойму, — пожал плечами командир подводки.

— …не-е-ер! — снова донесся с берега прерывистый крик.

— Не пойму, — досадливо двинул плечами Иван.

— Что тут не понимать, — сказал, выбираясь на палубу догадливый Яков. — Минер наконец прибыл. Кончились наши игрушки, пора уж и делом заняться!

Глава третья

Минер был из донских казаков и плавал как рыба. Может быть, даже лучше рыбы. Иная рыба жирна да ленива, омута за жизнь не покинет, казак же не таков. Был он невысок, кряжист, черноглаз, волосат и по-южному говорлив. Звали тридцатилетнего минера Григорием Суровикиным, и происхождением он был из тех хозяйственных и храбрых поселенцев, что обосновались в свое время на реке Чир. Казачьи кровя Суровикина угадывались и в прищуре жгучих глаз, и в легкой кавалерийской кри-воногости, и в том, как лузгал он тыквенные семечки, держа руку на отлете и с ловкостью закидывая те семена в рот на довольно большом расстоянии.

Был Суровикин природным балагуром и обожал компании, где сыпал прибаутками и разными забавными историями, не забывая, однако, вовремя опрокинуть чарку и с охоткою закусить. Куда в него лезло, только Бахус мог сказать, да и то с натяжкою. В подводку Григорий Суровикин без штофа не грузился, объясняя это тем, что вода холодна и организм требует сугреву. Мягков по сему поводу ворчал, однако же до времени мирился. Пару раз в Холмогорах Григорий садился за стол со славными своим умением выпить английскими корабельными мастерами и повергал их, доблестные победы над собутыльниками одерживая. Даже Джон Биггз — и тот после возлияний с Суровикиным три дня из дому не выходил, душу причесывал, джином да виски помаленьку отпаивался. А Суровикин уже на следующий день как ни в чем не бывало расхаживал по поселку, от чарочки не отказывался и зазывно помигивал вдовушкам, а увидев Анастасию, усы распушил, как кот, сапоги с особым скрипом надел, и только прямое вмешательство мичмана Мягкова казака малость вразумило. Как ни ловок был Григорий Суровикин, а не, ему с Мягковым тягаться, да и не решился он поперек указаний прямого начальства идти. Тем более что начальство то ему прямо объяснило, что с ним, нахалом, случится и чем дело закончится. Видит Григорий — не в себе человек и в отчаянности от того необычайной, раз по стенке грозится размазать. Он и отступился, ибо приезжим был недавним, и как оно все сладилось у Анастасии с графе-нышем большелобеньким, не знал и не ведал.

Какое его дело? Нырять да мины учиться закладывать. Григорий и нырял. Правда, пока-то без мин подводных. Учился, стало быть. Тому везет, кто умеет.

Странно было видеть казака в обтягивающей тело одежде из нерпичьей шкуры с прослойкой из гагачьего пуха да в кожаной шапке со стеклянными глазами, от которой к подводке отходил длинный пустотелый трос из провощенных и смазанных изнутри гусиным жиром бараньих кишок. Канат этот пустотелый подводился к каморе с секретным артамо-новским составом, выделяющим воздух. Время от времени Яков доливал в камору тайной жидкости, тому способствующей. Только поначалу никто не верил, что Суровикин под Водою дышать сможет. Гребцы даже бились об заклад, через которое время казак задыхаться начнет. А он — дышал. И не сразу, но скоро довольно научился до двадцати минут за бортом находиться. Особенно интересно было из окон подводки наблюдать, как движется казак сквозь воды, листья морской капусты в стороны раздвигая да надоедливых каракатиц размахивая.

Выходил он из подводки следующим образом: сначала в каморке своей скрывался, а когда та таинственным образом водой забортной заполнялась, Григорий открывал люк и, шевеля руками и ногами, выбирался наружу. Далее ему надо было следить за тем, чтобы пустотелый канат его не спутался в движении за бортом, иначе Сурови-кин немедля задыхаться начинал и поначалу даже два раза шапку с себя кожаную сдирал и на поверхность спешил, чтобы воздуха свежего вдохнуть. Сия неловкость в баталии или при тайной высадке на берег, неприятелем занятый, весьма неразумной была.