Александр Баренберг - Голем из будущего. Еврейский "крестовый" поход
Снаружи послышались приближающиеся шаги, и я быстро лег на пол, изображая из себя тяжелобольного. Вот и пришло время проверить свои теоретические построения на практике.
Послышался грохот снимаемого запора, и после того, как закрывавшая вход криво сбитая доска была отодвинута в сторону, в мою «темницу» ворвался поток яркого утреннего солнечного света. Тотчас же в появившийся проем просунулась круглая упитанная морда, обрамленная копной густых рыжих волос, и, мигая зенками, уставилась на меня. Я глухо застонал и приоткрыл глаза. Морда удовлетворенно ухмыльнулась и радостно сообщила новость кому-то снаружи. После чего подалась вперед, увлекая за собой остальное, довольно-таки внушительное широкоплечее тело. С некоторым трудом протиснувшись сквозь входное отверстие, «рыжий» остановился в метре от меня, опираясь на немаленьких размеров дубинку. Надо полагать, это охранник. Значит, сейчас заявится евойный босс.
Так и произошло. В проеме появилась еще одна морда, на этот раз бородатая, в которой я сразу же признал давешнего «председателя». С некоторой настороженностью косясь на меня, он также проследовал внутрь, впрочем, не выражая желания приближаться к пленнику вплотную. Этим составом, как оказалось, высокая комиссия по контакту с гостем из будущего не ограничивалась. Вслед за дедком в конуру вплыла весьма дородная бабища, в опрятном длинном платье из тонкого сукна — довольно сильно отличавшемся в лучшую сторону от виденных мной тут ранее одеяний крестьянок. Небольшая проблема тетки заключалась лишь в принципиальном отсутствии даже намека на талию, посему характерное средневековое приталенное платье смотрелось на ней не лучше, чем на любой корове из местного стада. Жена «председателя»? Очень может быть. Тогда понятно, почему тот по девкам бегает!
Итак, собравшись в полном составе, члены комиссии обменялись короткими репликами и принялись буравить меня изучающими взглядами. Я решил перехватить инициативу, не дожидаясь, пока те придут к каким-либо, возможно, неприятным для меня, выводам, и принялся играть роль сильно ударенного по голове:
— Где я? Кто вы такие? — вопросил я как можно более слабым и измученным голосом на немецком, стараясь, тем не менее, произносить слова по возможности четче и медленнее. Авось поймут.
Судя по оживлению в рядах комиссии — поняли. Дедок приосанился и выдал короткую фразу. Скорее всего, название деревни, но разобрать ничего не удалось — слишком быстро он говорил. Выдержав небольшую паузу, «председатель», в свою очередь, задал какой-то вопрос, в котором я понял только слово «ты». Хотя смысл вопроса, естественно, лежал на поверхности: «Кто ты сам-то такой?» Так что я мог бы и продолжить эту милую светскую беседу, но, во-первых, отвечать мне было нечего — не рубить же правду-матку о межвременном переносе, во-вторых — даже если бы мне было что сказать, то все равно сложные фразы на столь далеком от нынешнего языке они не поймут, ну а в третьих — у меня совсем другие планы насчет дальнейшего течения разговора. Поэтому вопрос я проигнорировал и жалобно простонал:
— Пить! Воды! — пить действительно очень хотелось.
Видимо, как минимум одно из этих слов соответствовало местному аналогу, так как коровоподобная тетка сразу же полезла в принесенную с собой плетеную корзинку и достав оттуда деревянную флягу, приложила ее горлышко к моим губам, наплевав на предостерегающий жест «председателя». Когда я напился, тот, как попугай, повторил в точности свой вопрос. Вот привязался! Не видишь — человеку плохо! Пришлось разыгрывать следующую заготовку:
— Не понимаю! Ничего не помню! — на всякий случай я повторил эти же фразы и по-английски, со стоном трогая голову. Если не поймут значения, то хоть убедятся, что я иностранец. Не уверен, правда, что это пойдет мне на пользу — немцы всегда славились неприязненным отношением к чужакам, а уж в те времена — и подавно. Еще не хватало объявить, что я — еврей! Тогда моя участь будет предрешена. К счастью, благодаря способу моего попадания сюда, никаких внешних следов, указывающих на этот факт, не осталось.
Тут же получил и подтверждение своих опасений. Настороженно переглянувшись с мужем, тетка перекрестилась сама и неуверенно перекрестила меня, второй рукой держась за висевший на шее медный крестик. Нужно было срочно отреагировать соответствующим образом. Призвав на помощь все имевшееся в наличии лицедейское искусство (когда-то в юности недолго занимался в театральном кружке), я сделал вид, что пытаюсь нащупать якобы с детства висящий на шее крестик. Естественно, не преуспев в этом, я сделал опечаленную физиономию («разбойники, гады, даже крестик отобрали!») и, по возможности точно, повторил жест бабенции. Еще бы сказать что-нибудь соответствующее. Кто они тут — католики? Надо что-то про божью матерь, кажется…
Я лихорадочно порылся в памяти. На ум лезла почему то только «Матка Боска». Польский-то тут причем, блин! Мне немецкий нужен. Стоп! Почему немецкий? У католиков же все на латыни! Как там это… а — «Аве, Мариа!»[3] Так как продолжения этой молитвы я, само собой, не знал, то после этих слов сделал вид, что поперхнулся.
Мое дилетантское представление имело, тем не менее, оглушительный успех у зрителей. Настороженные выражения их лиц в один момент поменялись на благожелательные. То есть, если я после крестного знамения не сгорел, корчась, синим пламенем, значит — свой. Вот такие нюансы средневекового мышления.
Теперь все изменилось. Дедок, панибратски похлопывая меня по плечу, принялся что-то втолковывать, а вот тетка, взглянув на мои ступни, проворно достала из корзинки коробочку с каким-то снадобьем и принялась их смазывать. От неведомой мази в исколотых ступнях начался зуд. Так она тут еще и доктор, оказывается. Будем знать. Я благодарно улыбнулся тетке. Та тоже добродушно улыбнулась в ответ. Вот и пошел налаживаться контакт! Только вот «председатель» мне уже все уши прожужжал. Пришлось еще раз напомнить ему, что я «не понимаю» и «ничего не помню». Тот прервался на полуслове, махнул рукой и вместе с рыжим поволок меня к выходу. Судя по развитию событий — явно не на виселицу…
Меня вынесли наружу, и тут, наконец, представилась возможность впервые рассмотреть деревню — ведь в первое свое «посещение» я сюда так и не добрался. На человека, привыкшего видеть опрятные и красивые, словно сошедшие с рекламного плаката, современные немецкие деревни, это зрелище производило удручающее впечатление. Большая часть лачуг — а иначе язык не поворачивался их назвать, имели покрытые трещинами глиняные стены грязно-серого цвета и соломенную крышу. К некоторым из них были пристроены сараи из кое-как соединенных между собой необработанных стволов, типа того, из которого меня только что извлекли. В центре деревни, куда мы и направлялись, группировалось несколько домов побогаче — из более-менее ровно отесанных бревен, щели между которыми залеплены тоже чем-то вроде глины. Кровли же были крыты не соломой, а узкими деревянными планками. Сразу видно — тут обитает местная деревенская элита, к которой относится, разумеется, и «председатель». Еще в самом центре, на пересечении обеих имевшихся в деревеньке «улиц» (на самом деле — кривых бугристых тропинок шириной метра два) стояла деревянная же часовня. Более общественных строений в поселке не наблюдалось. Не говорю уже про трактир — возможно, деревня находилась в стороне от торговых путей, и проезжих было не густо, но хотя бы банальный кабак могли бы себе построить! Скукотища же тут, в глуши!
Что меня поразило больше всего, так это практически полное отсутствие окон в домах! В тех, что победнее, их не было вообще — глухие стены со всех сторон, только в фронтальной вырезан проход, прикрытый грубо сколоченной дверью. Хуже, чем тюремная камера, честное слово! Интересно, а как же они топят зимой? Понятно, что по-черному, но куда выходит дым? Только когда меня проносили совсем рядом с такой хижиной, я заметил крупные, ничем не прикрытые щели между крышей и стенами. Вот, значит, как устроена у них вентиляция. Жуть! В богатых домах окно имелось. Одно. Закрытое не стеклом, понятное дело, а каким-то полупрозрачным холстом. Надо будет потом рассмотреть поближе, что это такое.
Окружавшая нашу процессию толпа зевак тоже ничуть не скрашивала окружающий пейзаж. Большинство, как мужчины, так и женщины, были одеты только в грубые мешкообразные рубахи неопределенного грязно-серого цвета, спускавшиеся ниже колен и перехваченные веревкой у талии. Головы их прикрывали широкополые соломенные шляпы или тряпичные чепчики, а ноги (далеко не у всех) — плетеные башмаки с деревянной подошвой. Детвора же поголовно бегала босиком, а совсем мелкая — и вовсе голышом. Более зажиточные индивидуумы одеты в холщовые блузы и штаны, а их жены — в длинные платья, из-под подвернутого по случаю жаркого дня подола которых виднелись белые (очень относительно) нижние юбки. В кожаных штанах тут щеголял, видимо, только один «председатель».
