Станислав Смакотин - Цусимский синдром
Тот нервно расхаживает между койками, теребя бородку.
– Но ведь наоборот, надо всем рассказать об этом как можно скорее! Можно ведь что-то придумать? Изменить?
– Господин Матавкин… – Стараюсь говорить сдержанно. Как бы тебе объяснить-то? Так, чтобы сразу дошло? Когда там восстание на «Потемкине» было? До, после Цусимы? Наверное, все же после… У Новикова ничего о нем не сказано. – Вы понимаете, что произойдет, – продолжаю я, – если о скорой гибели эскадры прослышит команда? – стараюсь тщательно выговаривать каждое слово. – Особенно нижние чины? – делаю упор на слово «нижние».
Матавкин останавливается, напряженно морща лоб. Массирует виски. Лицо отражает внутреннюю борьбу. Между долгом и здравым смыслом. Побеждает последнее.
– Хорошо. Разговор остается между нами. – Его плечи опять опускаются. – Но тогда?.. – Он разводит руками. – Оставить все так, как есть?..
Эх, Матавкин… Думаешь, я вот так просто дам тебе помереть? И всем остальным? И себе?! Что я тебе, самурай? Хоть ты и думал так двадцать минут назад…
– Нет, Аполлоний Михайлович! – стараюсь выдавить улыбку. Получается однозначно не очень, но уж как есть. – Мы обязательно подумаем с вами, как сделать, чтобы этого не случилось. Только для этого мне надо думать и вспоминать. Вспоминать и думать! Ферштейн? – Опять я зря… Что там у России с Германией было?..
Но Матавкин, к его чести, не реагирует на очередную глупость. Лишь согласно кивает в ответ.
И кстати… Мне до каких пор здесь голышом бегать? А, Матавкин?
– Послушайте, – дублирую вслух свою мысль, – может, дадите хоть какую-то одежду?.. Господин младший врач?
Тот, охая, хватает свертки и почти бежит к выходу.
Пока его нет, я усаживаюсь на кровати и вновь задумываюсь.
Решено. Разыгрываю потерю памяти. Ничего не помню, ничего не знаю. Амнезия, мол. Память отшибло. Упал, очнулся – гипс. Возвращают сюда – то же проделываю с новым врачом. Жду выхода Матавкина, советуюсь с ним. Пока валяюсь – придумываю хоть что-то стоящее. Может, сейчас еще сможем пообщаться?..
С надеждой смотрю в сторону двери.
Он одежду принесет, сядем, и…
Однако поговорить, похоже, не получается… Со стороны выхода ко мне понуро шагает Матавкин, рядом незнакомый офицер. Кажется, тоже в форме лейтенанта. Точно, две звезды. Причем вид у последнего явно недружелюбный. Похоже, мне пора собираться? А вещи? А шашлык?.. Ага, Матавкин несет… Не голым пойду – и на том спасибо.
Поднимаюсь им навстречу, уже по привычке подтягивая свою простыню.
То, что притащил мне Матавкин, – ни в какие ворота. Вот же удружил… С трудом напяливаю тесные белые штаны с тесемками. Такая же узкая рубаха со стоячим воротничком.
Это нижнее белье? И белые тапочки, хоть в гроб ложись. Еще не хватало…
Хотя чего это я… Действительно, не офицерский же китель мне выдавать! Я хоть и лейтенант запаса, коллеги вы мои, но это когда будет…
Одеваясь, украдкой поглядываю в сторону «новенького». Молча стоит, наблюдает. Пока не произнес ни слова.
Матавкин стоит рядом с участливым видом. Вот-вот кинется мне помогать. Не надо, Аполлоний, обожди. Ты лицо незаинтересованное, таким и оставайся. Это нам с тобой еще может оч-чень пригодиться…
Улучив момент, когда новый лейтенант отвернулся, тихонько шепчу:
– Бирки с одежды срежьте! – делаю при этом страшные глаза.
Тот поначалу не понимает, но потом доходит. Незаметно кивает в ответ.
Не хватало еще лишних вещдоков… Нашли-то меня в одежде? И очень могут ею заинтересоваться. А по-русски там – ни гу-гу. Да что там бирки… Не срежет же он «Wrangler» с джинсов… Или срежет? И пуговицы с заклепками?!..
Ну, пожалуй, все. Я одет. Немного жмет в плечах, однако терпимо. Куда там идти? В какое отверстие ругаться?
Все так же молча проходим лазарет, выходим в предбанник. Ничего нового – матрос навытяжку, склянки…
И тут:
– Аполлоний Михайлович, будьте любезны вещи арестованного!
А вот это уже новости! Я что, арестован?..
Обалдело смотрю на лейтенанта. Лицо того остается бесстрастным. Матавкин удивлен не меньше.
Только виду не подавай, Матавкин! Ты меня не знать, я тебя не знать! Мир, дружба, жвачка… Банзай! Одежду давай неси ему, а не стой тут как истукан! Но только одежду, Матавкин! Ничего лишнего!..
Словно услышав мои мысли, врач пулей вылетает за дверь. Пока мы ждем, от нечего делать начинаю беззастенчиво разглядывать сопроводителя. На вид лет тридцать. Лицо загорелое, обветренное. Небольшие усики, держится уверенно, подтянут… А вот взгляд наглый, я бы даже сказал – конкретно борзый. На штабиста явно не тянет… Внутренне одергиваю себя: «Ага, добавь еще к описанию: «характер нордический». – Штирлиц недоделанный!..»
А вот и Аполлоний Михайлович вновь пожаловали… С вещами, как говорится. Надеюсь, с правильными вещами? Молодец!
Врач вручает конвоиру сверток, виновато глядя на меня. Ладно, чего уж там… Буду думать, как выкручиваться.
Делаю уже шаг к выходу, когда меня останавливает лейтенант:
– Стойте. По команде!
Покорно останавливаюсь, жду.
– Идите!
А вот это уже похоже на издевательство! Кто я тебе здесь? Характер решил показать?
Тем не менее, молча перешагивая металлический порог, я выхожу в коридор: «Так уж и быть… Ты ведь тоже считаешь меня шпионом…»
Лейтенант следует в шаге позади. В надежде повернуть на верхнюю палубу делаю движение к трапу.
– Прямо!
Прямо так прямо… Так бы сразу и сказал, а то: «Пря-амо»… Ладно хоть руки не назад.
Пока идем по широкому коридору, с интересом рассматриваю обстановку. Никогда не был на военном корабле не то что старом, но и современном. В Питере хоть и бывал, но на «Авроре» так и не пришлось. Зато сейчас – гляди не хочу.
Справа, слева – двери. На каждой табличка с названием. На ходу не прочесть, а головой не верчу – мало ли что на уме у товарища… Коридор выкрашен все той же мышиной краской. Что у вас, цвета другого не было? Стены собраны из металлических плит, прикрученных болтами. Шляпки наружу… Похоже, о красоте тут мало кто заботился. Какие-то металлические шкафы на стенах. У самого пола и под потолком тянутся кабели в изоляции, изогнутые трубы с большими вентилями… От одной идет ветка к пожарному гидранту… Почти как у нас!
– Налево!
Поворачиваю и аккурат вписываюсь макушкой в такую чугунную засаду. При моем росте за метр девяносто ходить здесь… Звон гулом разносится по голове. Шишка наверняка будет…
Вот и трап. Наверх, вниз? Замедляю шаг…
– Наверх!
Нет, ты мне поразительно уже надоедаешь. Эх, будь мы с тобой не на твоем броненосце, а в моем веке… Начав подниматься, я чуть позорно не съезжаю обратно, едва успевая схватиться за поручень. Кстати, а шум двигателей стал значительно тише. Значит, лазарет на корме, а мы идем к центру… Ну да, Матавкин говорил, что под его каютой машинное…
– Направо!
Чуть не проскакиваю нужный выход. Освещено все ужасно, ни черта не видать…
Как они служат здесь вообще?..
– Прямо!
Наконец встречается хоть кто-то. Матросик – синий китель, тельник, бескозырка. Моет… То бишь «драит» палубу. Похоже, проштрафился. При виде нас вскакивает, вытягиваясь. Отдает честь. Поскольку я первый, рука сама поднимается в ответ, но вовремя спохватываюсь: «Не тебе, балда! Да и к пустой-то голове!..»
– Налево!
Да сколько можно уже?.. Это не броненосец, лабиринт какой-то!..
– Стойте.
Ну, наконец-то пришли… Оглядываюсь вокруг. Длинный коридор, красная ковровая дорожка, с десяток дверей по каждой стороне. Двери – не просто двери, а очень напоминают красное дерево. Фига себе… Роскошно! На каждой медная табличка, соседнюю можно даже прочесть: «Старший штурманский офицеръ».
Офицерская палуба? Не знаю, как правильно, но каюты однозначно именные. То есть должностные. Похоже, мы действительно на месте.
Сопровождающий проходит вперед и стучит в ту, что напротив.
– Войдите! – Голос командный.
Кивает в сторону каюты.
Проходя внутрь, успеваю прочесть табличку: «Старший офицеръ».
Большое помещение отделано тем же красным деревом. За массивным столом человек лет сорока с окладистой черной бородой. Волосы заложены четким пробором, умные глаза рассматривают меня внимательно… Слишком внимательно. Две черных полоски, три звезды, как у… Полковник? Звезды больно малы. Пусть будет старший офицер. Голову поломаешь с их флотскими званиями.
Чуть подняв глаза, внутренне содрогаюсь – с высоты взирает огромный Николай Второй, собственной персоной. Правда, из круглой рамы. Совсем молодой еще. У нас в ходу более старшая версия, ближе к Первой мировой… Рядом портреты помельче, такие же круглые. Навскидку узнаю лишь Ушакова. Еще одна дверь, видимо, ведет в жилое помещение. Здесь – рабочий кабинет.
