Наталья Резанова - Чудо и чудовище
Люди считают уродов злыми. Дарда была, безусловно, злой девочкой, и чем старше, тем злее она становилась. Но где причина и где следствие? С какой стати быть доброй, если никто не добр к тебе, включая родителей?
Ее родителей звали Офи и Самла, и были они по здешним меркам, людьми не бедными – держали стадо овец, пару коров – ради масла и молока, мула, имелся у них участок пахотной земли. Но ни рабов, ни наемных рабочих при усадьбе не было. Впрочем, таковых здесь не было почти ни у кого, независимо от достатка.
Селение располагалось на Илайской возвышенности, там, где горные ручьи вливаются в поток Зифы.
Но усадьба Офи находилась в стороне, на другом берегу реки, у самого подножья Илайского отрога. По правую руку тянулась горная цепь, венчаемая вершинами Сефара, по левую начиналась пустыня. Место было мрачное, оттого-то, наверное, прежний владелец и продал усадьбу приезжим откуда-то из внутренних областей Нира. За годы, что Офи и Самла прожили здесь, никто не узнал о них больше, чем в первые дни, то есть почти ничего. Впрочем, кто хоть раз видел дочь Офи, тот понимал его стремление держаться подальше от людей.
Никакого сходства с родителями в ней не было. Те были с виду вполне обычные, хотя рано постаревшие мужчина и женщина. Было с чего постареть – они работали с утра до ночи. И Дарду, едва она научилась ходить. приставили к работе. Она таскала воду, полола, копала землю, потом стала помогать при стрижке овец и окоте, а едва она стала старше, отправили пасти стадо. К работе по дому ее не допускали, единственное, что Офи доверял ей – это чесать шерсть. Все остальное делала Самла – пряла, ткала, шила, готовила, сбивала масло. Из овечьего молока она делала сыр – для семьи, а иногда и на продажу. Шерсть Офи тоже большей частью продавал торговцам, приезжавшим в селение по весне и после сбора урожая. После этого он обычно возобновлял запасы сикеры и пива. А напившись, брал палку и начинал бить Дарду.
Никогда в жизни ей не приходило в голову ответить ударом на удар или хотя бы вырвать палку – а после десяти лет у нее хватило бы на это сил. Родителей надо почитать – из отрывочных знаний о мире эту истину она усвоила твердо. Офи и Самла – те хотя бы терпели ее, а другие бы терпеть не стали. Да вообще достаточно того, что они – родители. Но от ударов она старалась уклоняться. Со временем это стало получаться. Может быть, из-за того, что пьяный Офи не видел, куда бьет.
Мать – та была мягче. Ни разу не ударила ее, чинила порванную или разъехавшуюся от ветхости одежду, и даже добавляла за обедом лишний кусок или ложку похлебки, если Офи не было дома. Но всегда отводила при этом глаза.
Как ни скромно они жили, голодать не приходилось. При начале сева Офи приносил жертвы сельским божкам – Зу-Кабдиму, хозяину посевов, и Зу-Зибану, хозяину потоков, чем, надо думать, заслужил их милость.
В селении был еще храм Никкаль. Солнечного Хаддада здесь почитали несколько умозрительно, как далекого и недоступного владыку, а о Кемош-Ларане, боге воинов благородного происхождения, даже не слыхивали. Никкаль в этих краях поклонялись как богине плодородия, и опять же по весне, и после сбора урожая (как раз тогда, когда появлялись торговцы) девушки и женщины уходили в поля – радеть богине. Но Дарда никогда не видела обрядов Никкаль, даже тех, что дозволено лицезреть малым детям и мужчинам, и не участвовала в общих молитвах. Ее и не впускали в храм, считая, что богиня оскорбится ее видом, и значит, поля перестанут родить, а домашний скот – приносить потомство. Поэтому Дарда не знала много того, что было известно любой деревенской девчонке ее возраста, пусть самой темной и глупой. Она и не искала знания такого рода. Ее занимало другое.
Она училась драться.
Вовсе не желание доказать, что она лучше других, двигало ей. И не стремление отомстить тем, кто оскорблял и унижал ее. Просто ей надо было защищать себя.
Когда Офи отправлялся в селение продавать шерсть, она обычно сопровождала его. И это бывали худшие дни в ее жизни. Офи ехал на муле, а она шла пешком, но не это удручало ее. Она могла идти целый день без устали. Однако, когда Офи торговался с перекупщиками, этого мула надо было стеречь. И тут начинался кошмар, который для деревенских детей был праздником. В нее швыряли комьями грязи и навоза, а иногда и камнями. Это были те, кто поменьше, а кто постарше, похрабрее и посильнее, норовили приблизиться к ней и ударить кулаком или палкой. И даже отбившись, она возвращалась домой в синяках и ссадинах. Жаловаться Офи было бесполезно, это она быстро усвоила. Так, постепенно она пришла к тому, что стало главным правилом ее жизни.
Жаловаться вообще не надо. Надо сделать так, чтобы никто не захотел тебя бить.
Ни за что. Никогда.
Но где она могла обучиться тому, как следует драться? Кто стал бы ее учить? Только не Офи. При всей мрачности характера, вряд ли он был склонен к дракам. Он и дочь бил лишь будучи сильно пьян, или если сильно провинится. Другие мужчины в округе – да, те дрались между собой. И даже боролись. На праздниках было принято чтить богиню таким образом – считалось, что борьба мужчин, так же, как пляски женщин, радуют Никкаль – подательницу урожая. Это делалось отнюдь не в тайне, а на всеобщем обозрении, иногда посреди деревни, иногда, если борцов выходило много – на берегу Зифы. Проточная вода считалась священной (может быть, потому что дожди в предгорьях шли редко, и Зифа с притоками была единственным источником орошения полей), загрязнять ее было нельзя, и свалившийся в реку обязан был платить штраф. Правда, падения такие случались редко, тот берег был пологий. Зато с противоположного, высокого берега происходящее было отлично видно, и Дарда внимательно наблюдала за поединками.
Схватки всерьез также случались на берегах Зифы – пастухи дрались за лучшее место у водопоя (скот был угоден Никкаль и мог мутить воду сколько угодно – это загрязнением не считалось). Тут шли в ход дубинки и посохи, и кнуты. Дарда наблюдала и за этим, иногда открыто, иногда тайно, скрываясь между камней – на высоком берегу, или в зарослях тростника – на пологом.
Странное дело – чем дольше она смотрела на эти схватки, и потешные, и всамделишные, тем скучнее ей становилось. Казалось, даже из драк малолеток, еще не вошедших в возраст, можно извлечь больше пользы. Там, по крайней мере, старались сбить противника с ног ударом кулака, или ловко подставить подножку. У взрослых же все строилось на один манер. Облапить друг друга и топтаться на месте до умопомрачения, меся противнику ребра. А ударить головой в нос или подбородок? А ноги для чего даны человеку, разве только для топтания? Нет, подножки применялись, однако столь неуклюже, что смотреть на это было тошно. Возможно, все приемы, казавшиеся Дарде уместными, были запрещены правилами борьбы, но когда эти люди схватывались без правил, дело обстояло ничуть не лучше. Посохами своими они молотили будучи трезвыми с такой же точностью, как Офи пьяный. Да, многие из этих людей обладали силой, настоящим же умением – никто. Звери и птицы были более ловкими, их повадки могли служить лучшим примером.
И Дарда, уходя со стадом в горы, следила за повадками зверей и птиц. Другие девочки ее возраста тоже пасли овец и коз, но они старались держаться равнины, и, конечно, никто не поднимался в горы так высоко, как она. Не всякий мужчина пошел бы туда, куда ходила Дарда. Единственной ее спутницей была большая серая собака по кличке Джуха. Она не была такой лохматой, как другие пастушьи собаки, и редко лаяла. Зато всякому чужому, на двух или на четырех ногах, норовила вцепиться в горло. Говорили, что в ней течет волчья кровь, впрочем, что бы ни болтали, овец она не трогала. У Офи был еще один пес, белый и брехливый – но он оставался при усадьбе. И если считать, что собака может быть другом – единственной подругой Дарды была Джуха.
Как все пастухи, Дарда носила с собой большой посох. Поначалу он был выше ее, и она с трудом тащила его за собой. Но ни разу не бросила, чтобы поменять на более легкий. Теперь она почти не ощущала его веса.
И вдали от людских глаз Дарда упражнялась в том, что усвоила из увиденного, подражая движениям людей и животных. Она прыгала и бегала, вертела, подбрасывала и перехватывала посох, и тот, кто увидел бы ее, мог бы счесть за умалишенную, но на нее смотрела только собака, да и то изредка, а овцы не смотрели вовсе. Продолжалось это часами. Боги, лишившие Дарду красоты, даровали ей взамен силу и ловкость. Она прыгала с камня на камень, как дикая коза, и лазала по скалам, как кошка. А умаявшись, сбрасывала одежду и окуналась в ледяную воду горных рек, не думая, что совершает при этом грех.
Так что, если редкие дни, когда Дарда попадала в общество людей были худшими для нее, то долгие недели на горных пастбищах – лучшими.
Днем палило жаркое солнце, и приходилось кутаться в старую овчину, которую Дарда набрасывала поверх платья. Зелено-карие глаза девочки смотрели на мир пристально и недобро. Хотя звери и птицы представлялись ей умнее и красивее людей, они покушались на овец, а оборонять овец было ее работой.
