Илья Тё - Евангелие от Ники
Наш путь от ворот Эрмитажа через заснеженный город, без конвоя сопровождения и без сановников свиты, как оказалось, влек экипаж к простой цели. Два дня назад, совершенно неожиданно из отпуска вернулся руководитель русского Генерального штаба генерал Алексеев, и сообщил, что я (вернее царь Николай, разумеется) необходим ему в Ставке, дабы переговорить «по совершенно неотложным вопросам». Ох уж эти вопросы, которые невозможно решить без монарха и нет возможности отложить!
Война есть война. Алексеев, будучи начальником Штаба и фактическим Верховным Главнокомандующим — не по должности, но по факту, имел право требовать от царя почти что угодно.
Его телеграмма, собственно, была первой, которую я прочитал в новом мире.
Первый вечер после «высадки» промчался стремительно и сумбурно. Очнувшись в императорской спальне, я встретил за дверью Каина в теле Министра Двора. Лже-Фредерикс коротко посвятил меня в курс, объяснив, что наше перемещение удалось, и мы немедленно приступаем к осуществлению задуманных им исправлений. Дата прибытия поразила меня, ведь я искренне полагал, что мы попали на самый стык двух столетий — где-то в год 1899-й, 1900-й или в 1901й. При чем тут февраль семнадцатого, я решительно не понимал. Неспешно, Каин мне пояснил мне, что именно этот год, а вовсе не придуманная людьми глупая календарная дата является истинным рубежом, на котором завершился век девятнадцатый с его отголосками благородного средневековья и начался изуродованный технологиями двадцатый.
Далее Каин-Фредерикс помог мне одеться, незаметно ознакомил с прочими, снующими вокруг царедворцами, и удалился по своим «божественным» нуждам. Следующие четыре часа прошли в одиночестве — словно во сне. Я привыкал к своему новому телу и состоянию, ежеминутно пытаясь избежать разоблачительных ситуаций. Один час ушел на шапочное знакомство с Семьей. К моему удивлению, у императора Николая оказалось четыре прелестных дочери, маленький сын и любящая жена. Они беседовали и шалили, что-то шептали мне на ухо, о чем-то просили, хвалили и укоряли, обнимали меня, называя глупым словом «Папа».
Пытаясь ускользнуть от нелепостей, почти неизбежных в подобной удивительной ситуации, я постарался сбежать из личных покоев как можно быстрей. И действительно — от конфузов с Семьей защитили государственные дела. Сменив персидский халат на строгую военную форму, я прошел в кабинет в другой половине Дворца, где принял текущие доклады русских министров.
Слушать отчеты оказалось не сложно — достаточно было состроить суровую мину и что-то коротко спрашивать или мудро кивать. Как ни странно на лицах министров я не увидел при этом ни тени сомнения, было видно, что подобное поведение государя — как совершенно несведущего в делах страны человека — являлось для них привычным.
Докладов на первый вечер было назначено два.
Первым явился некто Беляев, как оказалось, мой военный министр. Он сообщил, что начальник генерального Штаба генерал-адъютант Алексеев, срочно вызывает меня в Могилев.
Мне в руки передали ту самую первую телеграмму. В спешке или растерянности, я не обратил на нее внимания. Первый министр правительства, которого я— опять же впервые — я увидел в новой императорской ипостаси, интересовал меня больше принесенной им непонятной бумаги. Министр производил печальное впечатление. Беляев совершенно не походил на руководителя могучего военного ведомства во время жестокой войны. Скорее, он напоминал повадками хорошего секретаря, толкового, но не способного принимать самостоятельных решений. Спустя минут десять не дождавшись от меня интереса, Беляев откланялся и ушел.
Вторым явился более занятный субъект — некий господин Протопопов, мой министр внутренних дел. Высокий импозантный мужчина, со щегольскими усами и несколько нервной манерой ведения разговора, этот розовощекий хлыщ произвел на меня впечатление совершенно обратное «беляевскому». Если первый казался образцом исполнительности при полном отсутствии ума и инициативы, то второй являлся весьма деятельным и грамотным малым, вот только качеством преданности совершенно не обладал. Протопопов почти не слушал меня (мМеня, Императора!), подобострастно кивал, бросался велеречивыми верноподданнейшими оборотами, однако полностью игнорировал задаваемые вопросы. Вглядываясь в черты его лица, довольно пухлого, не смотря на стройную фигуру, я спрашивал себя, обращаясь одновременно и к своему носителю Николаю: неужели это действительно министр внутренних дел в стране, балансирующей на самом краю революции? Работа с кадрами, очевидно, была поставлена Николаем Вторым ни к черту.
Все же, в отличие от Беляева, Протопопов хотя бы владел информацией о текущей обстановке в Империи. Когда я сообщил ему о телеграмме Генерального Штаба, переданной военным министром десять минут назад, Протопопов взорвался словесным потоком. По словам министра внутренних дел, в Петербурге в ближайшее время не следовало ожидать чего-то особенного. Социалисты вроде Ульянова-Ленина или Троцкого были разогнаны жандармерией и прятались либо за границей, либо слишком далеко от столицы, и угрозы для государственных устоев не представляли. С терроризмом было покончено решительными мерами военно-полевых судов еще при Столыпине и о страшном времени, имевшем место несколько лет назад, когда бомбы взрывались в подъездах жилых домов, а министров правительства стреляли в театрах из револьвера, никто не вспоминал.
В подобной «расслабленной обстановке», по мнению Протопопова, главное, что надлежало делать царю, как Верховному Главнокомандующему вооруженными силами — отдать внимание фронту. Война, и только война является главной точкой приложения сил и деятельности Государя!
— Алексеев требует, чтобы я прибыл в Ставку немедля, — сообщил я в заключение своему главному «полицейскому», — Ваше мнение, насколько я понимаю, — надо ехать. Вы уверены, что в столице все спокойно и мой отъезд не является несвоевременным?
— Если вы отправитесь сейчас, то будете в Ставке уже следующим утром, Ваше Величество, — ответил Протопопов. — А по поводу столицы не беспокойтесь. Все обстоит прекрасно, и нет решительно никаких поводов для волнений. Если что-то изменится, Вы будете немедленно извещены!
Каков молодец, подумал я, прекрасно зная, что в ближайшие дни город вздрогнет от революционного взрыва. Мне только казалось или царя действительно выпихивали из столицы? С другой стороны, оставаясь в Зимнем Дворце, прямо в центре густонаселенного города, я не знал на кого могу положиться: Беляев и Протопопов, по крайней мере, положительных эмоций не вызывали. Из этих соображений путь в Ставку Верховного главнокомандования, казался логичным решением. В обстановке я не разбирался, людей, на которых мог бы рассчитывать не знал. Мне было приказано выжить, и значит, нужно скорей бежать из столицы, пока события, описанные в каиновском «подарке» не накрыли меня с головой. Прибыть в Ставку, неспешно и обстоятельно изучить ситуацию, разработать последовательность действий, определится с противниками и друзьями, расставить приоритеты. И только затем — отвечать. Зимний — это сердце России, однако Могилев — сердце армии. Если окружить себя лесом штыков, то как бы не развернулись события в Петрограде, двух преданных батальонов мне хватит, чтобы раздавить… Вот только что раздавить? Толпы бастующих и демонстрантов? Российскую Думу? Заговор царских родственников? Я не знал даже этого. Путь в Могилев казался лучшим решением, хотя бы для того, чтобы определиться с врагами. Армия ждала меня там. Армия, которая никогда не подводила русских царей. Надеюсь, не подведет и сейчас.
Решив воспользоваться приглашением генерала Алексеева, я отпустил министра внутренних дел, и вызвал к себе Воейкова, царского адъютанта — как выяснилось в тот день, у меня имелся собственный адъютант.
— В Могилев? — удивился офицер. — Но сборы государыни и детей займут не менее суток. Свита не извещена, а спешное отбытие автомобильного кортежа и двух рот конного конвоя по ночному Питеру произведет много шума.
— Тогда отыщите мне неприметный конный экипаж, — сказал я, — отправимся без помпы. Протопопов заверял, что я могу быть в Могилеве уже следующим утром. Значит — я должен быть там в это время.
— Будет исполнено, Ваше Величество, — Воейков браво щелкнул каблуками.
Видя, что он собирается убежать, я задал вопрос, который не успел прояснить у Протопопова, и который меня живо интересовал.:
— Скажите, Владимир, до Могилева, наверное, тысяча километров. Мы отправимся туда на аэроплане?
— Бог с Вами, Государь, — адъютант взглянул на меня удивленно. — На Царскосельском вокзале вас ожидает личный бронесостав.
Ровно через час, наскоро попрощавшись с Семьей, отказавшись от конвоя и Свиты для ускорения своего движения, в неприметной карете я выскользнул из Дворца в холодную февральскую ночь. Императрица закатила скандал по поводу столь скорого и столь необычного способа путешествия, но помня о том, что она жена Николая Второго, а вовсе не моя, я с легкостью отбил все упреки. Мягким нравом царица Александра Федоровна не отличалась, и, насколько подсказывали мне весьма скудные знания по европейской истории, именно склонность Царя к исполнению ее истерической воли во многом способствовала разложению русского государства. Впрочем, в последнем утверждении я не был уверен доподлинно, поскольку не мог судить об Александре по нашему поверхностному знакомству. Женой, как мне казалось, царица была отменной. Она родила Николаю пятерых прекрасных детей, бросила ради него родину и родителей, друзей и даже родную речь. Уже одно это могло сделать ей честь как матери и супруге. Так что подверженность Николая Второго ее влиянию я искренне оправдывал и понимал, — подарив мужу всю свою жизнь, она вполне заслуживала подобного отношения.
