Алексей Фомин - Возвращение великого воеводы
– Она не моя, матушка! – с истеричной ноткой в голосе перебил ее Сашка.
– Фленушка твоя даже умудрилась в Москве немчина-лекаря отыскать. Все одно – не помогло. – Она тяжело вздохнула. – Один ты остался, Тимофей, мужчина в нашем роду. Мамай да Микула ушли – сыновей после себя не оставили. Ты – все никак жениться не хочешь. А ведь все под Богом ходим. Ты же, Тимофей, – человек военный. Сколько раз на волосок от смерти был, сам знаешь. А как в следующий раз будет? То нам знать не дано. Смотри, пресечется наш великий род, засохнет старшая ветвь воронцовского дерева. – Она перевела дух, сурово взглянув на Сашку. – И в том не моя вина и не отца твоего. Мы трех сынов родили и выпестовали, а вы… – От огорчения она даже махнула рукой. – Нет, ты как хочешь, Тимофей, а я признаю Василька своим внуком и наследником. Пусть он и незаконнорожденный и от крестьянки рожден. И второго, если Фленушка сына родит, тоже признаю. (Сашка на эти слова лишь пожал плечами. Да пусть делает, что хочет, ему-то что?) Она, Фленушка, вообще-то неплохая бабенка. Была б она благородных кровей, пусть хоть из самого захудалого рода – женила б тебя на ней. – Сашка лишь протестующее всплеснул руками, но Марья Ивановна ничего не дала ему сказать. – Ты уехал тогда в Кострому, к князю Димитрию, а она тяжела от тебя осталась. Ну, мы с Манефой и выдали ее замуж. Муж неплохой, работящий. Крестьянин из нашего Воронцова. Я же ей вольную дала. А как родила она, так я опять ее к себе забрала, помощницей к Манефе определила. А мужика ее ты в прошлом году в ополчение забрал. Так он и остался там, на Кулишках.
– Значит, и Фленушка, и ребенок все эти годы жили здесь, в доме? Почему же я раньше их не видел? – удивился Сашка.
– А ты дома-то бывал толком? Ведь все в делах, все в делах, а потом, как времени свободного стало больше, так ты его все с Ольгой Тютчевой проводил.
– Матушка, я насчет Ольги хотел…
– А что Ольга? – вновь перебила его суровым тоном Марья Ивановна. – Я ей отдала здорового сына, умника, великого воеводу, окольничего, а кого получила? Тимошу-убогого!
– Матушка! Да при чем тут Ольга?! – взорвался Сашка.
– Не знаю я, кто здесь при чем. Знаю лишь, что Фленушка, благодаря любви своей беззаветной, уже второй раз твой разум из темноты беспросветной на свет Божий выводит. И ведь простая дворовая девка, из смердов самых что ни на есть, а такое большое, высокое чувство ей Пречистая Дева подарила… Если б эта Ольга тебя так любила, ничего плохого с тобой бы не приключилось.
Не выдержав, Сашка вскочил на ноги.
– Я…
– Сядь! – рявкнула боярыня так устрашающе, что Сашка на мгновение вновь почувствовал себя зеленым новобранцем, стоящим в строю перед грозным комбатом подполковником Кубасовым. – Я все понимаю, Тимоша, – сменила она гнев на милость. – Поедешь к ней завтра. А сегодня у меня праздник. Да и… Ты уж не серчай на меня, сынок, но дела-то, с которыми только тебе и разбираться, поднакопились. Ох поднакопились… Восьмой месяц уже идет, как я тебя от Ольги забрала да от людей прячу. Так что нет у тебя особо времени-то в Тушине прохлаждаться. Князь Димитрий в Орду собирался – за тобой прислал. Я сказала, что ты сильно болен, уже одной ногой на том свете, считай, стоишь. Посланный боярин Федор Кошка уж как добивался на тебя посмотреть, но я его к тебе не допустила. Одно дело, когда человек выздоровел после тяжкой телесной болезни, а другое – когда он впал в убожество, а потом вдруг вновь в разум вошел. Нет такому человеку полного доверия. Но я-то знала, была уверена, что Фленушка тебе разум вернет. Зачем же буду я тебя позорить перед каким-то боярином Кошкой? А он все великому князю доложит да присным его. Да приврет еще, да приукрасит… Кто ж после этого великого воеводу всерьез воспринимать будет? Так и не показала ему тебя. Князь Димитрий небось зол и обижен. Боюсь, видит он с нашей стороны большую каверзу. А тут еще Москва растет как на дрожжах. Улица за улицей, слобода за слободой. Сбегаются отовсюду людишки, строятся, ремесло свое заводят, торговлишку какую-нибудь. И ведь это все беглецы от податей государственных. А среди них, не дай бог, и смерды беглые небось есть. И все у нас в захребетниках[1] числят себя. Землица-то наша. А как с нас князь Димитрий спросит? А он точно спросит, как увидит, какой город здесь вырос? – Она сделала небольшую паузу, размышляя. На этот раз Сашка даже и не подумал воспользоваться возникшей паузой, чтобы попробовать в очередной раз выкрикнуть о своей любви к Ольге Тютчевой. – Самое простое, конечно, было – запретить вновь селиться, и тех, кто уже поселился, гнать поганой метлой. Но так поступить я не могла. Ведь сын мой основал сей город не с бухты-барахты. О чем-то он думал в тот час, о чем-то мечтал, чего-то хотел… – «Слишком хорошего мнения вы обо мне, Марья Ивановна», – отметил про себя Сашка. – Да и город этот, Москва, растет сам собою не просто так. Ведь никто в него людей не зазывал, никто никого пряником не заманивал. А люди все селятся и селятся. Значит, на то есть причины особые и Божья воля. Как же я против Божьей воли-то пойду? – «Большого государственного ума женщина. Не нам, сопливым обормотам, чета. Вот бы кому быть великим князем Владимирским», – подумалось Сашке. – Надо с Москвой что-то делать, сынок. Как-то в законное русло направить. Я уж не говорю про то, чтоб в наших владениях суд рядить, да хозяйство вести, да оброк да подати собирать – с этим сама справлюсь. – Она хитро улыбнулась. – Ну что? Нагрузила я тебя? Ничего. Глаза боятся, а руки делают. Вот отгуляем сегодня, а завтра начнем дела делать. – И без всякого перехода вдруг сообщила: – А у нас Остей гостит.
– Какой еще Остей? – удивился Сашка.
– Ну как же, ты ж с ним знаком. Сын дядьки Федора Воронца.
– Иван?
– Ну да. Крестное имя у него Иван, а я все по старой привычке семейным именем его зову Остей да Остей, чтоб со своим Иваном не путать. Он из своего черниговского имения ехал в Кострому, ко двору великого князя. Заехал к нам погостить, а я его чуток подзадержала.
– Здорово! Надо будет с ним потолковать. – У Сашки моментально родилась идея. Ему самому с Москвой возиться неохота да и недосуг. А что, если попробовать, говоря современным языком, повесить этот вопрос на ближайшего родственника, на Ивана Воронца? Идея Сашке понравилась, и он тут же поспешил поделиться ею с Марьей Ивановной. – Матушка, а может быть, предложить ему стать московским головой? Все ж таки свой человек.
– Что ж, поговори с ним, сынок, – соглашаясь, кивнула она и вновь улыбнулась. – Но Остей не единственный, кто тебя дожидается.
– Кто ж еще?
– Адаш. Неделя уже как приехал. – Вот это новость так новость! Уж никак Сашка не ожидал встретить старого друга и наставника, покинувшего московские места вроде бы навсегда. Обрадовавшись, он уже вскочил на ноги, готовый бежать, но Марья Ивановна остановила его жестом. – Погоди, сынок. Адаш с женой приехал.
– Ну?! Все-таки разыскал свою Куницу старый черт!
– И дочь-невеста с ними. Хороша девка, но… Одно плохо.
– Что?
– То, что замуж-то ее никто не возьмет.
– Почему?
– Потому что, похоже, у ее отца и гроша ломаного за душой нет. – Марья Ивановна неодобрительно покачала головой. Оставалось только догадываться, что именно она не одобряет: то ли то, что Адаш нищ, то ли то, что, будучи нищим, он посмел приехать к своим бывшим сюзеренам. – Адаш мне поклонился, тебя спросил. Но я к тебе никого не допускала, вот и Адаша не допустила. Он расстроился, уезжать хотел. Но я чувствовала, что ты вот-вот выздоровеешь, материнское-то сердце – вещун, и говорю ему: «Ты подожди, Адаш, несколько дней, я чую, знаю, что сынок мой со дня на день поправиться должен». Вот он и гостит пока у нас. – Она заметила, что сын вновь собрался сорваться с места, и остановила его. – Погоди, погоди… Не знаю я, о чем он хотел говорить с тобой, но я тебе свое мнение скажу. Нехорошо это, когда наш старый слуга, не один десяток лет за наш род пот свой и кровь проливавший, на пороге старости нищим остается. Еще тогда, когда он в Орду возвращаться надумал, я тебе говорила, что не дело это. Нехорошо.
– Так и я то же самое ему говорил, – поддержал ее Сашка.
– Поэтому хочу с тобой сейчас это дело решить. А то потом закрутимся в праздничных хлопотах, а завтра ты к Ольге своей улепетнешь… Я тут приготовила список деревень… Деревни все недалеко. Я так полагаю, что ты не хотел бы его далеко от себя отпускать. – Она открыла ящик своего рабочего стола, вытащила из него бумагу и протянула ее Сашке. – Выбирай. Вот и будет жалованье нашему Адашу.
На листе значились четыре названия. Под каждым из них находилась информация о количестве пахотной земли, количестве дворов и наличии тягла и прочей скотины в каждом дворе. Хозяева дворов были записаны поименно, а рядом – приписка о количестве детей и их возрасте. После этой информации данные об урожаях за последние три года смотрелись совсем уж обыденно. Сашке оставалось только в очередной раз удивиться организационным способностям этой женщины и восхититься ею. Он выбрал деревню, где сумма всех трех урожаев была наивысшей, и спросил:
