Алексей Кулаков - Наследник (СИ)
Два дня и две ночи пролетели для него как единый миг, ибо к неимоверно жгучему чувству вины добавились и иные муки. Обрывки чужих чувств и осколки чужой памяти выжигали свои пламенные следы в его сознании, становясь ЕГО чувствами и его памятью. Тысячеголосым шепотом в ушах, мельтешением картин — все прежние его сны были всего лишь блеклой тенью, ничтожным отзвуком того, что он переживал и впитывал. Два долгих как вечность дня, за которые он прожил целую жизнь, в которой учился ходить, играл с братом, первый раз прочитал вслух из книги целую молитву, с восторгом коснулся полированного булата отцовской сабли и капризничал, выпрашивая у няньки лишний кусок медовых сот… Все это было — как и неловкое падение с коня во время одного из занятий. А потом долгие дни и бессонные ночи, заполненные ноющей болью в спине. Противное питье и порошки, слова утешения отца, слезы матушки…
В себя он пришел от скребущего по ребрам изнутри острого чувства голода и гадостного привкуса на языке и долго пытался понять — почему он опять ничего не видит. Так ничего и не выяснив, ужасающе медленно подтянул–проволок по телу единственную послушную ему руку и кое–как смахнул с лица что–то мокрое и противное.
Шлеп!
Падение тряпки почему–то сопровождалось сдавленным «Ох», затем была удаляющаяся дробь мягких шагов. Довольно скоро вернувшихся в компании легкого шороха одежды, поскрипывания сапог и почти неощутимой волны резких запахов:
— Вот!
— Оу!
К запястью правой руки прикоснулись чужие пальцы. Затем они же ощутимо надавили на подбородок, заставляя рот распахнуться едва ли не на всю ширь, предусмотренную матушкой–природой, и царапнули по сухому языку. Довольно болезненно оттянули веки, подержали их так несколько мгновений и опять вернулись на запястье.
— Так!..
Немного скосив глаза, Виктор с легкостью обозрел того, кто всего за две минуты смог разозлить его своей бесцеремонной наглостью. А увидев, как незнакомец опять тянет свои грабли (немытые, между прочим!) к его лицу, он и вовсе брезгливо дернулся, слегка отстраняясь.
— Превосходно!!! Немедля известите великого государя — царевич пришел в себя!
За следующий десяток минут он едва не сошел с ума от бессильной злобы. Вначале шарлатан в черном кафтане продолжил свой «осмотр», залезая грязными пальцами то в рот, то в ухо, и периодически задирая долгополую рубашку едва ли не до затылка — причем как спереди, так и сзади, болезненными постукиваниями и надавливаниями «исследуя» ноги, живот, ребра и позвоночник. А потом, недолго побренчав разнокалиберными бутылочками и плошками, начал поить его «микстурой», в которой опытный травник без особого труда опознал два компонента, к тому же еще и разбавленных какой–то совершенно непонятной ерундой.
«Я только–только пришел в себя — а этот дятел уже пичкает меня таволгой вязолистной[2] и пыреем[3]? Слабительным? Да он совсем охренел, что ли! Ах ты, сука, зубы мне разжимать?!»
— Хмрф!
— Оу!!!
Вошедший в залу великий князь увидел воистину радостную картину — его сын, еще недавно лежавший при смерти, очнулся и набрался сил настолько, что смог выплюнуть целебный взвар. Причем не куда–нибудь, а точнехонько в лицо склонившегося над ним врачевателя Стендиша.
— Митя!
Приблизившись к ложу больного вплотную, государь коротко глянул на лекаря, склонившегося в поклоне, и осторожно погладил сына по голове.
— Вижу, чадушко, идешь на поправку. Умница мой!
Унизанные перстнями пальцы нежно взъерошили и без того растрепанные волосы.
— Скоро совсем оздоровеешь, поедем с тобой в Москву, к матушке. Да, сыно?
Мальчик на ложе едва заметно кивнул. Царь же еще раз взъерошил волосы и с лукавой усмешкой покосился на обтекающего лекаря:
— Вот и славно, вот и хорошо. Ах да!.. Хоть и горькое питье, да лечебное — с ним ты быстрее на ноги станешь.
Повинуясь небрежному жесту, подскочивший Ральф аккуратно влил остатки своей микстуры в малолетнего пациента.
— Умница мой! Ну, отдыхай, я позже опять тебя проведаю.
Успокоившийся мальчик проводил отца взглядом, потом с молчаливым предупреждением оглядел своего лекаря и с поистине детским интересом стал разглядывать залу. Потом его внимание переключилось на сиделку, молчаливой тенью застывшую невдалеке от его ложа, затем его глаза стали потихоньку закрываться…
— Уснул. Как проснется, позвать меня!
— Будет сделано, боярин.
«Не уснул, а видеть тебя уже не могу. Лекарь–калекарь, блин!»
Без особого труда имитируя глубокий сон, Виктор… Или уже Дмитрий? В голове по этому вопросу все изрядно перемешалось. Да, он помнил почти все из прежней жизни, но так же прекрасно он помнил и свою недолгую жизнь ЗДЕСЬ, где бы это здесь ни было. Он был и Виктором, и Дмитрием сразу, и ни одним из них. С первого свою плату взяла нереальность, сквозь которую он прошел–продрался, а со второго — смерть, забравшая личность, но оставившая изрядную часть памяти. То, что получилось в результате… В общем, теперь ему предстояло заново познакомиться с самим собой. Повышенная эмоциональность и чувствительность восьмилетнего мальчика — и зрелый разум шестидесятилетнего мужчины. Знания и опыт целой жизни, перемешанные с любознательностью и жизнерадостностью того, кто только начинал жить. Гремучая смесь!
«Теперь понятно, почему так трудно отзывается средоточие. Удивительно, как оно вообще отзывается! Ну, благословясь, попробуем».
Тепло и жизнь, наполняющие тело, стали потихоньку концентрироваться в животе, медленно и осторожно сплетаясь–сливаясь в горячую точку. Она подросла, запульсировала в такт с ударами сердца, увеличилась еще — и вот в солнечном сплетении уже и не точка, а едва ощущаемый колючий клубочек силы. Покалывающий внутренности колючими лучиками разрядов, готовый раствориться при малейшей ошибке или недостаточном усилии воли, жадно впитывающий невеликий запас жизненных сил и такой родной! Чувствуя, что надолго его не хватит, травник очистил сознание, приготовился к боли и толкнул лучики–разряды вдоль позвоночника и по рукам–ногам. И едва удержался от стона — до того были сильны болезненные ощущения в спине и левой ноге. Чуть менее сильные, но тоже очень чувствительные вспышки пришли от руки и двух ребер справа, и совсем слабо откликнулась левая рука.
«Как минимум повреждение позвоночного столба и ноги. Перелом? Оттенок боли вроде бы не тот. В отличие от трех ребер, в которых точно была трещина. Правая рука?..»
Жалкие остатки силы разрядились в руку. После чего мальчику во второй раз показалось, что он видит странную сеточку–паутинку. Только на сей раз не одну, а сразу две, занятно переплетающихся между собой, причем первая была светло–синей, а вторая, едва заметная, — багрово–красной.
«Какой у меня хороший отвар получился. Даже после смерти видения ловлю!.. Так. Правая рука — повреждены нервы и связки. Получается, что более–менее шевелить я могу головой и левой рукой. И то радость. Хм… что–то больно уж интересный набор болячек получается!..»
В голове медленно всплыло воспоминание об уроке верховой езды. Смирная кобылка Рябинка, испугавшаяся непонятно чего и резко взбрыкнувшая крупом, короткое падение на ужасно твердую землю, неприятный хруст и боль, от которой невозможно дышать, — а потом испуганные шепотки толпы и раз и навсегда укоренившаяся в спине боль.
«Бедный малыш! Как же ему было страшно и одиноко! И тоскливо, когда он понял, что даже всесильный отец не может заставить лекарей вылечить его. Он… Медленно умирал? Потеряв интерес к жизни и окружению, лежал с закрытыми глазами. Вот и причина серой хмари — сильная травма, а еще боль, тоска и отрешенность».
Непрошеными гостями полились из глаз слезы, и, поддерживая их, словно бы сам по себе влажно хлюпнул нос. Почти сразу усилилось ощущение человеческого присутствия рядом, а потом лица легким перышком коснулся платок.
— Все хорошо, господин мой, все будет хорошо.
Тихий грудной женский голос, а затем и мягкая рука, приподнявшая его голову, заставили открыть глаза. Перед носом тут же обнаружилась небольшая плошка с прозрачной водой — самое то, что ему сейчас было нужно.
— Во–от так, потихонечку…
За первой плошкой последовала вторая, за второй третья — и только тогда он довольно откинулся обратно, с удивлением ощущая, как его начало клонить в сон. Все те же мягкие и ловкие руки чуть–чуть поправили и взбили подушку, подтянули легкое одеяльце и пропали, оставив после себя слабый запах полыни.
«Бедный малыш!..»
Повинуясь легкому движению руки, мягкие женские ладони вернули рубашку тонкого полотна обратно, прикрывая выпирающие ребра мальчика.
— Хмм!..
Пока лекарь Стендиш задумчиво пощипывал свою по–европейски куцую бороденку, ухаживающая за принцем крови служанка успела привести его постель в надлежащий порядок и теперь молчаливо стояла рядом. Сам же он пребывал в сильном сомнении — стоит ли и дальше пользовать микстурами и пилюлями принца Димитрия, или уже можно прекратить? С одной стороны, лекарства явно шли ему на пользу — пациент стал более подвижен, у него появился просто отменный аппетит, да и румянец стал довольно частым гостем на впалых щечках. Был и еще ряд других, не менее верных признаков. С другой же стороны, эта его постоянная сонливость и странная худоба, при том что кормили сына правителя очень сытно и чуть ли не за двоих! Да ко всему еще и полная немота!.. За все время, что прошло со дня его чудесного исцеления, наследник не произнес ни одного слова. Да что там слова — даже мычания или стона и то никто не услышал! Вдобавок Ральфа чем дальше, тем больше тревожила неприкрытая злость в глазах мальчика, направленная именно на его скромную особу. Понятно, что приготовленные им тинктуры горьки и неприятны на вкус, и в последнее время он даже добавлял в них мед… Не в ущерб лечебным качествам, конечно. Но все же — такие чувства в столь нежном возрасте?.. Будь пациент менее знатен — он бы этим, может, и пренебрег, да только, к его величайшему сожалению, принц крови к таковым ну никак не относился.
