Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи
— Ха, корнет! — возразил штаб-ротмистр, пошевеливая угольки костра веткой. — Вы в свои двадцать с небольшим хвостиком лет нигде, кроме Петербурга и дачи в Крыму, не бывали. А вот у нас под Белостоком…
Тема оказалась заразительной, и офицеры, позабыв про чины и года, принялись горячо обсуждать достоинства родных мест и тех местностей, где удалось побывать в мирной жизни. Один воспевал родную Полтавщину, другой — окрестности Курска, третий восторгался пляжами Ниццы… Казалось, что войны нет и в помине, просто у костра — допустим, на охоте или на загородной прогулке — собралось несколько старых друзей.
— Но согласитесь, господа, — пытался свернуть разговор на интересную ему тему приват-доцент, родившийся под Вологдой и всю жизнь проживший в местах, далеких от субтропиков. — Вероятно, в данной котловине, защищенной от ветров горами, образовался собственный микроклимат. Не удивлюсь, если тут среднегодовые температуры…
— О чем вы говорите, доктор, — мечтательно заявил штаб-ротмистр, откинувшись на спину и любуясь огромными звездами, складывающимися в четкие созвездия, словно сошедшие со страниц атласа Гевелия. — Микроклимат, среднегодовая температура… А я вот помню, как в девятьсот одиннадцатом году ездил с одной дамой… Без имен, господа, разумеется… Так вот: в Париже, на рю де Винагриер…
— Стой! Кто идет! — раздалось сверху, и знакомый голос тут же перебил часового:
— Своих не узнаешь, дурак?
— Опять ротмистру Зваричу не спится, — проворчал из темноты невидимый поручик Аверин, видимо подошедший «на огонек» от своих, дувшихся в вист товарищей. — Наверное, получил афронт от дамы сердца и…
— Что бы ты понимал, Сережа, — ротмистр, тяжело припадая на раненую несколько месяцев назад, но никак не желавшую заживать ногу, подошел к костру. — Моя дама сердца далеко отсюда… Да у вас тут Ташкент, господа! — завистливо протянул он, протягивая к костру ладони. — И трава сухая… Неужели ни капли не упало?
— Вы о чем, сударь, — недовольно посторонился путеец, и тут все разглядели, что с ротмистра ручьем бежит вода. — Какие капли? Да почему вы мокры? В озеро упали?
— Вы не поверите, господа, — пробасил ротмистр, от которого валил пар. — По ту сторону — дождь, как из ведра, а у вас тут — ни капли…
— Вы что: пьяны? — повысил голос полковник. — Если вы добрались до запасов господина Привалова…
— Ах, если бы, — вздохнул гусар, выжимая фуражку. — Ни капли во рту с самого Кедровогорска. О, да у вас тут даже туч нет!
— Тогда вы бредите, ротмистр! — воскликнул Манской.
— Я не знаю, каким образом такое возможно, но я говорю правду. Если не верите, можно прогуляться до входа, юноша, — предложил гусар. — Я охотно приму там ваши извинения. Даже если дождь по ту сторону уже прекратился, то камни еще высохнуть не должны и сразу несколько десятков свидетелей подтвердят, что я прав. Вы не составите нам компанию, господа?..
Толпа офицеров, с риском столкнуть вниз друг друга, и недовольных, мокрых до нитки пулеметчиков долго толпилась у противоположного выхода, с недоумением вглядываясь в затянутое тучами небо и прикрывая лица от брызг, заносимых ветром в расселину.
— Чертовщина какая-то… — пробормотал приват-доцент, озабоченно протирая платочком стеклышки пенсне.
3
— Виданное ли дело — лошадей на веревках в гору тащить? Может, их кавказские кони к такому и привычные, а я своего Фугаса на гору таращить не дам!
Есаул с верным вахмистром Мироненко, оседлав лошадей, отправились поутру вдоль горной гряды, чтобы поискать место, более удобное для переправы в котловину, чем уже окрещенный бойкими на язык офицерами «дефиле»[3] проход.
Солнышко снова сияло вовсю, играя миллионами собственных отражений на мокрой листве и траве, и не верилось уже, что ночью тут прошел странный дождь, щедро оросивший все по одну сторону кольцевой гряды, но не уронивший ни капли по другую. Конечно, обоим были знакомы дожди, идущие «полосами» так, что в одной части станицы все залито, а в другой — сухо, но после того как всадники удалились от лагеря на несколько верст, стало понятно, что ни о каких «полосах» речи быть не может. Разве что странная туча так же, как и они, прилежно огибала котловину по ее внешнему краю. Вещь сама по себе небывалая, но загадок и без того хватало, поэтому оба, не сговариваясь, не поднимали в разговоре этот вопрос. Зато уж остальное обсуждалось со всех сторон.
— Понятное дело, Лексей Кондратьич, — продолжал вахмистр, с глазу на глаз пренебрегавший субординацией. — Мы, казаки, народ ушлый — и корову на гору взгромоздим, если надо будет. Но к чему лошадь-то ни в чем не повинную пугать? Она ведь не корова… Той-то хоть бы хны, лишь бы снова на травку. Ну, может, молоко с перепугу пропадет, да и все. А лошадь, она с понятием…
Есаул, которому переправа через горы тоже стояла поперек горла, во всем был согласен со своим бывалым подчиненным.
— Оно ведь как? — продолжал разливаться соловьем Мироненко. — Одно дело — настоящие горы. Кавказ, там, или Балканы, как в Турецкую. Там ведь в самом деле никуда. Тропа узкая, с одной стороны скала, с другой — пропасть. Хочешь не хочешь, а приходится рисковать. А тут? Да ни в жисть не поверю, чтобы в этой стенке еще одного пролома не было, пониже первого. Так ведь, Лексей Кондратьич?
Удача улыбнулась казакам где-то в часе езды от лагеря. Путь преграждала широкая, густо проросшая травой, а потому монолитная, словно мощеная дорога, осыпь. По ней, пусть и ведя лошадь в поводу, можно было подняться к прогалу в скалах, расположенному совсем невысоко, да к тому же широкому — телега с телегой разминется.
— Что я говорил? — торжествовал вахмистр. — Вот проход так проход! А они там «веревки, веревки…» Пусть друг друга и тягают на этих веревках, а мы сами, потихоньку. И лошадей не испугаем. А сопляку этому я шею намылю! Вот вернемся только… Ох и запомнит он у меня!
— Погоди, Петро, — остудил его пыл есаул. — Может, там тупик. Или еще какая пакость. Сперва, давай, проверим сами, а то на смех поднимут.
— Ничего там нет, — горячился казак. — Пройдем, не сумлевайтесь, Лексей Кондратьич!
Однако путь оказался не таким легким, как казалось. А виной всему цепкие колючие кусты, обильно заполонившие всю расселину и нипочем не желавшие пропускать людей к заповедному озеру. Пришлось рубить эту плетенку шашками, ежеминутно рискуя сломать верный клинок о прячущийся в зелени камень.
Мокрые, потные, исцарапанные в кровь и злые казаки с огромным трудом преодолели полосу препятствий, весьма напомнившую обоим австрийские проволочные заграждения под Збручем, и оказались на берегу озера.
— Видали! И никаких гвоздей! Я со своими ребятами эти кустики под корень смахну и — езжай не хочу! И вся недолга! — радовался, что не придется теперь пугать горячо любимого толстобокого Фугаса, мирно жевавшего сочную траву, вахмистр.
Ехать к лагерю порешили по «озерной» стороне, чтобы удивить всех и публично посрамить проводника.
— Гляди-ка, Петро, — Коренных перегнулся с седла и сорвал мокрую ветку. — А здесь-то ливень был.
— Ясное дело! Где ж такие чудеса виданы, чтобы везде в округе дождь был, а в яме этой — ни капли! Полосой прошел, только и всего.
Чтобы не ломать лошадям ноги по травянистому склону, поросшему тем же предательским стелющимся кустарником, всадники спустились к самой воде и ехали по галечному берегу, то и дело показывая друг другу пальцем на широкие круги от плещущейся рыбы, расходящиеся по гладкой, как зеркало, поверхности. И по всему — не мелкой рыбы.
— Эх, приедем в лагерь, надо будет ребят спроворить да бредень сплести… — мечтал вслух вахмистр. — У нас на речке бывалоча как заведешь — десять ведер рыбы. Вся станица неделю уху трескает!
— А я до Германской с удочкой любил, — вздыхал есаул. — Выйдешь поутру на реку… Туман, тихо-тихо…
— Удочка — баловство! — отмахивался Мироненко. — Детская забава. Тут именно бредень нужен, альбо вообще невод…
Разговоры сами собой сошли на нет, когда, по прикидкам обоих всадников, они проехали то место, где должен быть лагерь, но его не нашли. Никаких следов. Даже сочная трава не была примята там, где вчера пылали костры, а ни на кустах, ни на деревьях не было и следа порубки.
— Чертовщина какая-то… — бурчали себе под нос то один, то другой, пока кони отмахивали версты по озерному берегу.
Солнце уже зацепилось за скалы на западе, когда казаки добрались до того места, где гряда стала совсем низкой и пологой. Настолько, что из-за нее наполовину выглядывал кедрач, растущий на другой стороне. Лагерь словно под землю провалился или почудился во сне.
Пристыженные и понурые, оба разведчика прибыли во «внешний» лагерь лишь к самой полуночи, чтобы поведать товарищам, успевшим уже переправить за скалы всех раненых и нескольких лошадей, об очередной загадке «заколдованного места» и выслушать все их насмешки.
