Александр Мазин - Княжья русь
Словом, беда. Вот почему так охотно откликнулись Третей и Неулад, когда подступился к ним доверенный холоп знатного боярина Блуда и предложил заслужить хорошую денежку. Не какую-нибудь стопку потертых кожаных кун с черной княжьей печатью, что вошли в обиход при нынешнем князе из-за оскудения казны, а по полновесной серебряной гривне на брата.
Хотя и дело непростое. Надобно было умыкнуть из княжьего терема жёнку с дитём. Да не простую жёнку, а саму Наталию, бывшую княгиню, вдову убитого Ярополка.
Ныне, конечно, княгиня с дитём — никто. Родичей у вдовы в Киеве нет. Новый князь племянника и жену брата в род свой не принял. Живут хоть и в тереме княжьем, но в нищете и немилости. Одно слово — изгои. Хуже, чем челядь. У всякого челядина хозяин есть. Заступник. А тут — никого. И все же Наталия с младенцем — люди. Вольные. Кто над вольным надругается: умыкнет, жизни лишит или еще как-нибудь, — немалую виру заплатит. Не роду, так князю. Если о том узнают. Да узнают ли? Кому нужны вдова с младенцем, если та, хоть и бывшая княгиня, сама себе в клеть воду носит?
— Виру, если что, боярин за вас заплатит, — пообещал боярский холоп.
Но Третей с Неуладом тоже не лыком шиты и не в лапти обуты. Их вокруг пальца не обведешь. Потребовали бересту, где было б правильными резами начертано: за всё боярин сам головой отвечает, а друзья-гридни — только десница и шуйца его. Что велел — то и сделали.
Сладилось. Получили бересту. Читать они, правда, не умели. Однако были уверены, что их, кметей княжьих, обмануть не посмеют.
А через день, когда был черед друзей терем караулить, вошли Третей с Неуладом тихонько в клетушку к изгойке, связали, сунули в мешок, пригрозив, если заорет, с ней худое сделать, дитё тоже прихватили, вынесли их за ворота и сдали с рук на руки боярскому холопу, полонянку с младенцем как есть, в мешке, кинул в крытый возок с сеном и увез. А Третей с Неуладом, враз разбогатевшие, вернулись обратно в караул и до самого утра честно оберегали княжий покой от ворогов и злоумышленников.
А утром, веселые, побежали в корчму. Праздновать. Не ведая о том, какую беду навлекли на вдову Ярополка (что их, впрочем, мало беспокоило) и на самих себя, родимых (а это совсем другое дело!), поскольку Киев хоть и великий град, но — тесен, и тайное в нем часто становится явным.
Именитый боярин Блуд о последнем ведал очень хорошо, потому держать свой знатный полон в Киеве не собирался. И тем же утром, под добрым конвоем, перевез вдову с младенцем к себе в Загорское.
* * *Ты, монашка, теперь никто, и звать тебя никак. — Блуд с похотливой улыбочкой глядел на забившуюся в угол женщину.
Эх, хороша! По Блудову приказу с нее содрали все, кроме нательной рубахи. Могли бы и рубаху содрать, но так — слаще. Лакомый, лакомый кусочек! Не зря князь-покойничек из спальни не вылезал. А теперь красавица-ромейка еще более похорошела. Личико разрумянилось, груди молоком налились, глазищи огромные, влажные — так и сияют. Блуд сглотнул слюну и подавил желание кликнуть холопов, разложить ромейку, как взятую в бою полонянку, и попользовать без долгих уговоров. Но Блуд — не степняк какой-нибудь, чтоб отменное дорогое вино залпом в глотку вливать. Такое вино смаковать надобно, малыми глоточками… Не тело это сладкое ломать- терзать, а самую душу. Подчинить себе бабу своевольную, взнуздать, как норовистую кобылу… Чтобы послушна была и ласкова. Чтоб только о том и думала, как хозяина усладить-порадовать. Чтоб страх и покорность в глазах, а ручки нежные не в кулачки сжаты были, а ласкали-лелеяли. А чтоб сбылась мечта, есть у Блуда верное средство.
— О себе думаешь, — вкрадчиво произнес Блуд, нависая над женщиной, вжавшейся в уголок. — А ты вот о нем думай. — Боярин кивнул на люльку, где под маленькой иконой Богоматери спал младенец.
Наталия вскинулась вмиг, забыв о прежнем страхе:
— Ты не посмеешь! Он — княжич!
— По вашим, по ромейским законам — может, и так, — промурлыкал Блуд. — А вот по нашим он — так же, как и ты. Никто. Вот кабы принял его Владимир в род — другое дело. Но ведь не принял. Так что не княжич твой сын, а изгой безродный. Радуйся, что живой. Я б на месте Владимира его придушить велел. Зачем ему сын старшего брата? Вот в степи нынче Варяжко печенегов против Киева мутит. Хочет Владимиру за убийство Ярополка отмстить. То-то ему бы сынок твой пригодился…
— Матерь Божия Пресвятая! — взмолилась Наталия по-ромейски. — Спаси нас, грешных!
— Может, и спасет, — посулил Блуд. — Если я захочу.
И тут, вовсе уж некстати, позвал из-за дверей голос доверенного холопа:
— Господин!
— Прочь пошел! — рявкнул Блуд. — Сказано: не тревожить! Запорю!
— Не серчай, господин! — испуганно пискнул холоп. — Великий князь в Загорском! К тебе едет, господин! Блуд выругался. Вот черти принесли…
— Помолись, — бросил Блуд пленнице. — Но помни: я теперь твой бог и твой кесарь. Вот гляди сюда, — Блуд показал на горящую под иконой свечу. — Когда догорит эта свечка, ты станешь моей рабой, покорной и ласковой. Но берегись, если я останусь тобой недоволен. — Блуд несильно ударил княгиню по щеке. — Тогда попрощайся со своим детёнышем! Блуд круто развернулся на каблуках и вышел, притворив за собой дверь.
Наталия услышала, как лязгнул снаружи засов. Слезы сами заструились из глаз…
Она понимала, что бороться не сможет. Только на Божью помощь уповать и осталось. Но услышит ли Бог ту, что когда-то была его невестой? Пусть и не по своей воле ушла Наталия из монастыря, но там, на Небесах, простили ли Наталии ее короткое женское счастье?
На Блудовом подворье уже было тесно. Владимир приехал не один, а с ближней гридью: варягами Пежича и нурманами Сигурда. Может, был их черед сопутствовать князю, а может, Владимир сознательно взял с собой и тех и других, потому что нурманы и варяги весьма друг Друга недолюбливали и оттого оберегали Владимира с отменной бдительностью.
Блуд терялся в догадках. С чего бы это великий князь приехал сам? Да еще целое войско с собой привел? И сам — в панцире золоченом да в шлеме боевом…
Не к добру это…
Обеспокоенный боярин сбежал с крыльца и поклонился князю ниже обычного — земным поклоном.
Когда распрямился, князь уже передал высокий шлем, обернутый от солнца в рысий мех, ближнему гридню и глядел на боярина сверху, насупив светлые, отчетливо выделявшиеся на загорелом лице брови.
Гневался великий князь.
Блуд кинулся вперед, собрал руки ступенькой — помочь князю сойти с коня…
Владимир помощью пренебрег. Спешился сам — соскользнул ловко, по-степнячьи. Смерил злым взглядом согнувшегося Блуда, отодвинул плечом и пошел в боярский терем — будто в собственный. У Блуда сердце упало. Никого из своих рядом. Оттерли всех. Одни люди княжьи вокруг. Что им Владимир велел — неведомо. Кончат боярина прямо тут — и не поможет никто.
Однако не тронули. И когда перепуганный боярин бросился вслед за Владимиром, мешать не стали. Правда, кто-то за спиной засмеялся обидно. Волки они все, что нурманы, что варяги. Страх нюхом чуют…
Блуд догнал Владимира только в думной палате, обставленной боярином с особой любовью и роскошью. Здесь, посиживая в высоком резном кресле из черного дерева, привезенном из самого Константинополя, развалившись на удобных подушках, потягивая бесценное заморское вино с медом и пряностями, придумывал боярин самые свои замысловатые хитрости.
Теперь в роскошном кресле сидел великий князь. Шелковые подушки с дорогой шемаханской вышивкой Владимир небрежно смахнул на пол. Ему и на голом дереве удобно.
— Сядь! — сурово бросил князь. — Сядь и рассказывай!
— Что, мой государь? — Блуд осторожно опустился на лавку у стены.
Что разрешил сесть — это хорошо. А все остальное — плохо. Что же он такое успел пронюхать? Неужели кто-то из дурней-смольнян проболтался о похищении вдовой княгини? Не дай Бог…
Увы! Все оказалось намного хуже.
— О чем? — Владимир сузил глаза, оскалил ровные зубы и стал очень похож на своего отца Святослава. Тот в гневе тоже скалился… Страшен в гневе был покоритель Булгарии и Хузарии. Мог собственноручно в Ирий отправить…
— О чем? Да о том, как князя своего ограбить вздумал! Говори, боярин! И не вздумай лгать — язык вырву!
— Я… Мне… Княже! Да я только о твоем благе и пекусь! — воскликнул боярин, лихорадочно пытаясь сообразить, что же такое стало известно князю. — Денно и нощно!
— Ах денно и нощно? — страшным голосом рявкнул князь. — А вот это — что? — Владимир швырнул под ноги Блуду пергаментный свиток. — Благодари своего ромейского бога, что я прежнее добро помню! Не то висеть бы тебе в пытошной!
Блуд осторожно, будто ядовитую змею, подобрал свиток, развернул…
— Читай, читай, — прорычал Владимир. — И ищи, чем оправдаться, потому что железо для твоей кожи уже калят… Уж мои-то нурманы сумеют тебя разговорить!
