Хамелеон 3 - Константин Николаевич Буланов
— А звать-то вас как? — проследив за тем, как собеседник запихивает его паспорт в один из внутренних карманов своего плаща, мистер Робинсон наконец-то сообразил, что тот за все время их беседы ни разу не назвался.
— Зовите меня своим другом, — грустно, то ли хмыкнул, то ли издал смешок, Александр, прежде чем развернуться и постараться поскорее скрыться с глаз своих новых знакомых. Теперь оставалось напроситься на скорейшую отправку себя любимого в Испанию, в противовес тому, что он буквально только что плел «американцу» о возможных сроках покидания Советского Союза. Ибо дезинформацию всех и вся в подобном деле еще никто не отменял, коли имелось желание уцелеть.
[1] Чичиков — главный персонаж поэмы Н. В. Гоголя — «Мертвые души».
Глава 19
Дяденька, отпусти, а!
На календаре значилось 19 декабря 1937 года, прошла ровно неделя, как состоялись первые парламентские выборы в СССР, проведенные на основе новой конституции, и Александр уже точно знал, что Робинсоны благополучно покинули страну, сев на какой-то товарный пароход в Одессе. Спасибо за те сведения стоило сказать проживавшим в одном с ними отеле американским журналистам, которым в свою очередь поведал о злоключениях одной американской супружеской пары второй секретарь посольства, с кем они вместе пьянствовали. Пардон, культурно отдыхали. А вот с работниками пера уже сам Геркан «случайно» пересекся на одной из улиц. Представившись швейцарским инженером, что успел познакомиться с этими самыми Робинсонами уже здесь, в Москве, он поинтересовался, не в курсе ли те судьбы его новых знакомых, с которыми он договорился о совместных походах по экскурсиям, но которые совершенно неожиданно пропали. Писаки в курсе дела были и с удовольствием присели на свободные уши, посетовав в процессе повествования на то, что упустили шикарный шанс взять интервью у соотечественников, столкнувшихся с бесчинством сотрудников НКВД. Стало быть, и для Геркана настал момент начала претворения в жизнь очередного пункта плана по своему исчезновению. И теми двумя единственными людьми, что могли посодействовать ему в этом непростом деле, являлись, как бы забавно это ни звучало, Ворошилов со Сталиным. Даже Озерову было не по чину посылать своего заместителя в воюющую Испанию. Что уж было говорить о прочих высокопоставленных командирах «могучей и непобедимой»? Но Ворошилову, в отличие от Сталина, ему нечего было сказать, дабы выбить себе очередную командировку, отчего все пути вели к «лучшему другу пионеров».
— Товарищ Сталин, пожалуйста, позвольте отбыть обратно в Испанию. — Не то, чтобы краском имел возможность в любой момент обратиться напрямую к руководителю страны, но вот оставить у Поскрёбышева просьбу принять его, вполне себе мог позволить. Ждать ему приглашения на аудиенцию пришлось не сильно долго — всего четыре дня. И вот теперь Александр собирался делать то, что редко когда позволял себе при встрече с Иосифом Виссарионовичем, а именно — просить за себя. — Вот, честное слово, там было лучше. Пусть в меня там стреляли из пушек, пусть меня там жгли в танке, пусть меня там бомбили. Но это всё делали враги! Явные враги! Враги, которых я в ответ точно также пытался уничтожить, как и они меня. И это было что ли честно, это было понятно. Здесь же, сейчас, я никак не могу взять в толк, кто друг, кто враг, а кто просто так — с боку припеку, — сразу, без какой-либо раскачки выдал Александр, стоило только словам взаимного приветствия затихнуть. Выдал и принялся пожирать собеседника твердым преданным взглядом.
— Давайте всё же сперва разберемся, что у вас произошло. А уже после вместе подумаем и решим, кто виноват, и что делать, — выслушав изрядно эмоциональную речь визитера, спокойно, словно сытый удав, произнес в ответ хозяин кабинета, пребывавший все последние дни в приподнятом расположении духа. Как бы на него прежде ни давили, какие бы каверзы ни строили, новый высший орган государственной власти — Верховный Совет СССР, оказался сформирован из тех людей, мнением которых он мог не просто манипулировать, а управлять. Отныне это была не та, старая, погрязшая в бюрократии партийная номенклатура, желавшая сосредоточить немалую часть верховной власти именно в своих руках. В совет пропихивались люди из среды трудовых коллективов, через которых теперь уже сторонники Сталина могли диктовать свои условия всем прочим первым секретарям на местах. Это стала его личная победа, к которой он шел далеко не один год. Потому не было ничего удивительного в том, что настрой «вождь» имел весьма позитивный. И, видимо, желал поделиться толикой счастья с тем, кто некогда встал на его сторону. Отчего, пусть не спешил, но и не медлил с приглашением на беседу. А тут вдруг выясняется, что соратнику стало настолько невыносимо выполнять свои обязанности в Автобронетанковом управлении, что он решил сбежать оттуда на войну. С чем, с чем, а с подобным уж точно следовало разобраться как можно тщательнее. — Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, — указал он на один из стульев близ чайного столика, принявшись тем временем набивать табаком курительную трубку. Почему-то во время бесед с Герканом его всегда тянуло курить. Видимо по той простой причине, что с обычными, какими-то рядовыми, проблемами тот к нему никогда не приходил. Вечно у этого танкиста оказывалось в загашнике нечто такое, от чего невозможно было не нервничать. — В ногах правды нет.
— Вы знаете, товарищ Сталин, — поблагодарив за дозволение присесть, продолжил нагнетать атмосферу Геркан, — в Испании, не смотря на все недостатки местных кадров, что в армии, что во власти, мне хотя бы старались помогать. Пусть далеко не все и только в меру имеющихся возможностей! При том, что эти меры там у них не особо-то великие в силу особенностей местного менталитета. Ну не любят испанцы напрягаться и рвать жилы, не любят. Они такие, какие есть. И с этим приходится мириться и считаться. Но да не о них сейчас речь. Так вот, там мне хотя бы вовсе не мешали, и это уже было счастье. Здесь же, создается такое ощущение,
