90-е: Шоу должно продолжаться – 5 - Саша Фишер
— А я не знал, что он поет, — усмехнулся я.
— Поет, скажешь тоже! — презрительно фыркнул Грохотов. — Стыдоба одна! Ты понимаешь, он к нам в исполком как на работу ходил. Не знаю уж, кто и когда ему напел в уши, что мы изнываем без свежих идей и нам нужны светлые головы… Но с населением мы работаем, конечно. Он пришел в первый раз. Пожаловаться, что он такой весь из себя молодой и талантливый, но его песни не хотят записывать и аранжировать. И запросил поддержки в отделе по культуре. А Прохоров мужик юморной. Вот и попросил его спеть что-нибудь из своих песен. И вот, ты понимаешь, стоит это юное дарование, усишки куцые только что пробились. И поет, подбарабанивая себе на крышке стола. Половина исполкома сбежалась на это чудо посмотреть.
— А потом что? — спросил я.
— В первый раз это было смешно, конечно, — хмыкнул Грохотов. — Но это дарование взялось ходить к нам как на работу. Каждый день. Поинтересоваться, как продвигаются поиски музыкантов, которые его гениальные песни аранжировать будут.
— А песни и правда гениальные? — уточнил я.
— Ой, да не смеши мои тапочки! — отмахнулся Грохотов. — Чушь какая-то, про розы-мимозы. Сначала мы его футболили по разным кабинетам. Чтобы порадовать, так сказать, коллег, кто еще не слышал это дивное пение. Через месяц это стало надоедать, а он все ходит. Тогда Прохоров попросил его записать пение на кассету. Ну, мол, ты же серьезный музыкант, должен понимать, что напеть твое творчество мы не сможем, а на переговорах понадобится материальный носитель.
— И он записал? — спросил я, едва сдерживая смех. Представил, как юный Банкин, в своем всегдашнем свитере и отвислых на заднице штанах поет что-то похожее на «Ласковый май» в кабинете какого-нибудь шишки из исполкома.
— Даже в нескольких экземплярах, — кивнул Грохотов. — И вместо обложки вставил фотографию из какого-то журнала с музыкантом. Только лицо ему приклеил свое, вырезанное из черно-белой фотографии. Ты понимаешь, да? Не поленился ведь человек, сидел из журналов фотографии вырезал.
— Так разные музыканты что ли были на разных кассетах? — спросил я.
— Разные, да, — снова кивнул Грохотов. — Какие нашел, видимо.
— Вы из-за этих кассет не подрались в своем исполкоме? — хохотнул я.
— Тьфу на тебя, мы же серьезные люди! — сверкнул глазами Грохотов. — Они пылились долго в каком-то шкафу, пока мы однажды в кабинете у Прохорова не засиделись допоздна и не решили приговорить бутылочку коньячка. Ну и дай, думаем, послушаем, что там такое наш Банкин назаписывал.
— А там? — я подался вперед, теперь уже с неподдельным любопытством.
— Ой, даже не спрашивай! — заржал Грохотов. — Его козлячий вокал мы уже слышали, а тут он, понимаешь, как бы пел с пояснениями для будущих музыкантов. «Тут надо на тарелках — дуц-дуц-дуц!» или «Виииииииууууу на синтезаторе, а потом барабаны бум-бум-бум!» И еще подстукивал себе на чем-то, вроде крышки от кастрюли. Ты понимаешь, мы так смеялись, что даже вахтера нашего напугали. И потом на собраниях шепотом перлы из этой звукозаписи говорили. Нудит какой-нибудь докладчик, делает паузу, а Прохоров, такой: «Тут надо на тарелках — дуц-дуц-дуц!»
— А у вас случайно не сохранилось экземплярчика этой кассеты? — осторожно спросил я.
Глава 22
«Ну это было бы слишком хорошо», — думал я, когда мы с мамой спускались по лестнице. Разумеется, упомянутую кассету Грохотов не сохранил. Не самая ценная штука при переездах, все-таки. Но сама история уже стоила того, чтобы ее услышать. Узнает ли он подробности основания рок-клуба, хрен знает. Поглядим. Вдруг выгорит?
На всякий случай, у меня был запасной вариант для получения информации. Василий. Он тоже имел какое-то отношение к городской администрации.
— Мам, а может все-таки в милицию? — спросил я, остановившись входа в подвальную качалку.
— Володь, ну что сейчас милиция сделает, сам подумай? — грустно улыбнулась мама. — И что я им скажу? Что придурок один намеками туманными разбрасывается?
— Ладно, — чуть помедлив, кивнул я. Подробностей о деятельности Француза я специально не узнавал. Меньше знаешь — крепче спишь. Но в целом, вроде он нормальный мужик. Вменяемый и договороспособный.
Я решительно открыл дверь. Нас сразу же окутало облако типично качалочных запахов и звуков. Внизу грохотало железо, раздавались резкие выкрики, пахло потом, резиной и чуть-чуть свежей краской. Я недавно подновлял скамейки и стойки, чтобы выглядели поприличнее.
— Здорово, Вован! — расплылся в улыбке Боба. — Что-то ты рано сегодня… О, прошу пардону! Дамочка, извиняйте, что не во фраке!
— Остынь, Боба, — усмехнулся я. — Это моя мама! Француз у себя?
— Только приехал, еще даже не переоделся, — кивнул Боба. Мы прошли сквозь качалку, периодически я пожимал руки, некоторым кивал. Мама шагала следом, и я всей спиной чувствовал ее напряжение.
Француз сидел за столом и листал страницы ежедневника. На носу — узкие очки для чтения, одет в джинсовый костюм и водолазку. Рядом на полу валяется открытая спортивная сумка.
— Что-то хотел? — спросил он, не поднимая взгляда.
— Привет, Француз, — вежливо сказал я. — Это Валентина Семеновна, моя мама. Она хотела с тобой поговорить.
Тут Француз поднял, наконец-то глаза и стянул с носа очки. Уголки его губ едва заметно дернулись, он медленно поднялся и выпрямил спину. Показалось даже, что сейчас отвесит поклон и маме руку поцелует.
— Если бы он не сказал, то я решил бы, что вы его сестра, — улыбнулся он. Ну да, подкат восьмидесятого уровня, но щеки мамы слегка порозовели. — Присаживайтесь… Или нет, подождите, я нормальный стул принесу, а то неудобно как-то такой красивой женщине
