Война - Ираклий Берг
— Лучше бы в кандалы заковали, ей-богу! — не выдержав, горячился Безобразов. — Тогда мыслей сбежать было бы меньше.
— А у вас они есть?
— Разумных нет, но перестать думать о побеге я не в состоянии. Простите за откровенность, ваше тюремное сиятельство.
Степан виновато вздохнул, но сразу добавил к раскаянию зевок, едва не вывихнув себе челюсть. Бывший гусар разъярился.
— Хоть вы его растормошите, Александр Сергеевич! Уязвите его! Ведь всё как с гуся вода, ей-богу! Эта улыбочка всезнания, признаюсь, раздражает неимоверно. На меня наш граф плевать хотел, то мне ясно. Но к вам он немного прислушивается. По старой памяти, вероятно. Той что пониже спины.
Степан рассмеялся.
— Ваше ехидство, Пётр Романович, имеет в своём корне чувство голода, простите за банальность. Под сим я подразумеваю голод умственный, голод деятельности, голод событий. Это ясно как божий день. Поверьте, я с радостью утешил бы вас предоставив желаемое, но вот сию минуту не могу. После — непременно. А пока повторю, что говорил и ранее: наберитесь терпения, наберитесь терпения, терпения наберитесь… От нас с вами все равно зависит сейчас немногое. Ждите. Нагуливайте аппетит.
— Чего именно ждать, не соблаговолите просветить в конце концов? Без запутывающих намёков?
— Все проходит, дорогой Пётр Романович, и это пройдёт. Я лично испытываю голод куда более естественного и приземленного свойства, жду ужина. Знаете, я заказал рябчиков с ананасами и белых грибов. Ностальгия-с. Боюсь, что не справятся поклонники Магомета с заказом, а именно с грибами. Придётся давиться чем есть.
— Вы снова не ответили на мой вопрос, граф. Говоря откровенно, это невежливо.
— Вы ошибаетесь, я вам ответил уже и не раз. Но вы не услышали, только и всего. Повторить мне не сложно, Пётр Романович, я ожидаю ужина. Быть может, обеда. Возможно, завтрака.
Глаза бывшего гусара сузились и что-то нехорошее загорелось в них. Степан, однако, продолжал соблюдать спокойствие олимпийца, да и Пётр знал его уже достаточно хорошо, чтобы совсем не заметить намёка.
— Пусть будет так, тем более, что выбор у меня невелик, как вы верно изволили заметить. Подождём ужина. Знаете правило военных и чиновников — когда не понимаете, то понимайте буквально. Именно так я и сделаю, ваше сиятельство. Но берегитесь, предупреждаю вас, берегитесь если тот ужин не придётся по вкусу!
— Я понимаю вас вполне. И мне не весело, но я терплю. Перемен требуют наши сердца, — улыбнулся Степан, — они настанут непременно. Быть может, очень скоро.
Граф словно в воду глядел. На следующее утро положение пленников изменилось к худшему. Безмятежность тюремщиков испарилась, сменившись агрессией. Словно опомнившись, турки устроили обыск и перевернули все верх дном, как будто впервые ворвались в чей-то дом. Вынесли и отобрали всё что можно.
— Видите, Пётр Романович, — грустно заметил Степан, оглядывая итоги погрома, — человек нередко получает то, что хочет, но не так как желает. Волки сбросили овечьи шкурки и… вы знаете сказку про трех поросят?
— Эта глубокая философская мысль, граф, предположу, что она не ваша. Сказку не знаю. — Безобразов оживился и выглядел даже довольным.
— Где мне. Слыхал от кого-то в одной ресторации. Человек заказал вина заморского для улучшения настроения, и оно вправду улучшилось, но сверх ожидаемого, что привело в полное изумление не только его, но и окружающих.
— Довольно болтать попусту, — поморщился Пушкин, — скажите лучше, что вы по этому поводу думаете.
Поэт был бледен, что означало признак с трудом подавляемого бешенства. Как и прочие, он перенёс «варварство» стоически внешне, сочтя нужным подчиняться, но не удостаивать врагов словами сверх минимума.
— Мне придётся ходить как чучело, — печалился Степан, — всю одежду распороли почти. Вот, полюбуйтесь. Золото искали. Зачем? Я бы и так отдал.
— Предположить нетрудно. Что-то произошло, нечто вызвавшее гнев у начальства этих держиморд. Неприятное настолько, что отыгрались на нас с вами, господа. Мелочность поразительная. А это значит, что произошедшее должно радовать, хоть нам и неизвестно в чем оно заключается.
— Логично, любезный граф, но не слишком приятно.
— Что делать, жизнь полна недостатков.
— По вашему рассуждению, ваше сиятельство, наибольшей радостью будет желание турок сварить нас живьём в кипятке. Ведь это будет означать, что их начальство изволит гневаться.
Следующие два дня пленники провели буквально на хлебе и воде. Ни о каких гигиенических процедурах более не могло идти и речи.
— Ну а что? — Степан брезгливо выловил муху из чашки. — В отчёте напишут, что бульон с мясом.
— В отчёте?
— Должна быть документация. В ней всё в порядке. Гяуров кормили как дорогих гостей, но они всё выбросили в пропасть.
Вооруженные тюремщики с радостным гоготом ввалились в комнату, используемую как подобие залы.
— Гулат, гулат! Рус, гулат.
— Хоть прогулки не отменили, уже что-то.
— Ты бы погодил радоваться, Степушка.
— Что такое, Александр Сергеевич?
— Кровью веет, неужто не чувствуешь? — вместо Пушкина ответил Безобразов.
Степан поежился. Смерти он не боялся, имея на то свои основания, но напряжённость затронула и его.
— Погуляли. Вот что, Александр Сергеевич, давайте пройдёмся вокруг? А вас, граф, попрошу без новых глупостей.
Безобразов заложил руки за спину и, что-то насвистывая, двинулся по дворику. Пушкин со Степаном едва заметно переглянулись и последовали примеру. В центре двора лежали аккуратно выложенные пятью рядами человеческие головы, в которых пленники сразу признали почти полный состав своего посольства. Судя по внешнему виду голов, отделены от тел они были не в этот день. Свыше десятка подданных султана рядом скалили зубы наслаждаясь произведённым эффектом.
— Вы заметили, ваше превосходительство, что турки и своих не пощадили? Наши ладно, особенно казаки… Жаль, но такова судьба. Однако, эти изверги и местных порешили, из слуг.
Степан мысленно отметил, что Безобразов едва не впервые на его памяти обратился к Пушкину «превосходительство». Вообще он заметил, что Петру, при всей напускной грубоватости вкупе с солдафонством, присуща определённая деликатность, которой нельзя научить того кто лишён её от природы. Степан ждал злых упрёков и ядовитых обвинений в части виновности гибели стольких людей,
