Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 - Саша Токсик
Хороший фотограф должен уметь “читать” людей. Поза — это лучшая иллюстрация к тому, что творится внутри. Верно и обратное, поставь человека в правильную позу, и зритель увидит на фото то, что нужно: любовь, страсть, ненависть или отчаяние.
Так вот, сейчас Лида боится. Поэтому и не уходит, ей важно понять, что я знаю, а мне — что знает она. Такая вот у нас дуэль вопросов. И будущая актриса “больших и малых театров” всерьёз надеется её выиграть.
— Помню про это и ценю, — киваю ей, — и очень рад, что ты в этой ситуации сделала правильный выбор. Но тебя не удивляет, что грабитель взял рюкзак с неизвестным содержимым и побрезговал часами, за которые можно в любом ломбарде верный полтинник получить?
— Откуда я знаю! — фыркает брюнетка, — Это ты у нас Шерлок Холмс. Или ты думаешь, что это я тебя ножом пырнула?! Так вот, знаешь, Альберт Ветров, много чести!
— Нет, не ты, — отвечаю спокойно.
— Тогда нахрена мне твой рюкзак?! — говорит она победно. — На светлую память?!
— Нет, ты взяла его, потому что ты не дура, — отвечаю. — В отличие от этого недоделанного убийцы. Вот только при этом ты совершила серьёзную ошибку. Но и за это тебя винить нельзя, я сам этого не знал… Мне Грибов объяснил.
“Не дура” в данном случае звучит как комплимент, и падкая на лесть Лида тут же на это покупается.
— Какую, — говорит она. — В чём ошибка?
Словно только что не уверяла, что не имеет к пропаже рюкзака ни малейшего отношения.
— Ты взяла его, чтобы отвести подозрение от нападавшего, — объясняю. — Если ничего не пропало, значит, нападение случилось по личным причинам. Месть, ревность, личная неприязнь… А так, если вещи пропали, значит сотворил это человек посторонний. Вот пусть и ищут его как ветер в поле, правильно?
— Ну и зачем это мне? — интересуется Лида.
— Потому что ты знаешь, кто это сделал, — говорю, — или подозреваешь, что почти одно и то же. Поэтому и возле моего дома в нужное время оказалась, и рюкзак прихватила. Вот только делаешь ты при этом “медвежью услугу”. Под статью подводишь. Разбой, штука серьёзная, — почти цитирую Грибова. — Тут и до высшей меры недалеко. А уж сидеть ЕМУ в случае пропажи вещей придётся далеко и долго. Это я тебе обещаю.
— Глупости говоришь, — отвечает Лида не слишком уверенно, — Никого я не знаю. Ты, Алик, фильмов насмотрелся. Кому это “ему”?
— Лиходеева, — говорю, — ты правда считаешь, что я, глядя в упор, лица не рассмотрел?
— Почему же тогда сказал, что не видел? — окончательно теряется она.
— Вот об этом дома подумаешь, — говорю, — А рюкзак верни. Лучше всего сама в милицию отнеси. Скажи, что ночью для сохранности прихватила, а утром от волнения забыла про него.
— Они решат, что я идиотка, — пытается спорить она.
— Лучше идиотка, чем соучастница.
На это трудно возразить, так что Лида только хмурится. Дальше разговор не клеится, на Лиходееву нападает задумчивость, а я слишком устал.
— Почему ты не сказал? — спрашивает она перед уходом.
Очевидно, этот вопрос никак не даёт ей покоя.
— Не твоё дело, Лида, — не слишком вежливо отвечаю ей, — В следующий раз в подобной ситуации просто не встревай.
— Никакого следующего раза! — передёргивает её, — как вспомню тебя в крови и неподвижного… Не вздумай умирать больше, понял?
— А то что? — подначиваю её.
— Сама прибью, — говорит она вместо прощания.
— “Советское фото” принеси завтра! — кричу ей вслед, — Или хотя бы “Технику молодёжи”!
После ухода Лиходеевой проваливаюсь в сон, но сейчас уже этому благодарен. Скучно.
Будит меня медсестра. Она приносит мне поднос с ужином из столовой. Сейчас это пухлая женщина чуть за тридцать, с мелкими кудряшками, которые выбиваются из под белого медицинского колпака. Она рассматривает меня с любопытством, словно понаслушалась до этого обо мне всякого-разного.
— Помочь тебе? — предлагает она. — Я могу покормить.
От подноса резко пахнет несвежими тряпками. На тарелке с бледно-зелёной “противоугонной” надписью “Общепит” лежат слипшиеся макароны, рядом с которыми растекается клякса подливки с мелкими и малоаппетитными комочками внутри. В классическом гранёном стакане плавают в компоте сухофрукты.
— Нет-нет, — опасливо отвечаю, — я сам справлюсь.
Она молча и с лёгкой обидой удаляется. Значит, точно сплетничали по моему поводу. Действительно, лежу в отдельной палате. Если это не бред, то кто только у меня не бывал, пока я без сознания валялся. Включая самого первого секретаря райкома, товарища Молчанова. Правда, даже ВИП-статус не избавляет от больничной еды. Интересно, как тут люди поправляются с такой кормёжкой? Или все питаются передачками из дома? Надо завтра этот вопрос выяснить.
Приподнимаю к изголовью подушку, а потом, опираясь ладонями в матрац, подтягиваюсь сам. Боли как таковой не чувствую, только при движении начинает сильно щипать в левом боку. Слабость при этом сильнейшая, руки и ноги словно ватные, а в голове от малейшего движения наступает чехарда, словно в сувенирном шаре с домиком внутри, который хорошенько растрясли.
Расстёгиваю больничную полосатую пижаму, которая напоминает чем-то наряд арестанта из старых фильмов. Грудь перетянута бинтами, самой раны не видно, но даже от мысли о ней становится неприятно.
Сантиметром выше, и каюк. Можно быть сколько угодно неумелым или нерешительным, но нож остаётся ножом. Кучу народу перебили собутыльники, или даже собственные жёны без всяких на то навыков или умений.
Полез пьяный права качать, а супруга в этот момент салатик строгала… И всё.
Может, зря я это всё затеял, и надо было сразу поделиться с Грибовым своими подозрениями? Лицо я прошлой ночью не разглядел, но помимо этого видел достаточно. Одежда, фигура… ошибиться было трудно. Да и все последующие события с пропажей рюкзака и активным участием в истории Лиды Лиходеевой укладывались в мою версию.
Я уверен на 99%, но хочу убедиться на все сто.
К макаронам, ледяным, словно их сварили на прошлой неделе и липким словно пластилин, так и не могу заставить себя притронуться. Пусть мне нужны силы для выздоровления, но не такой ценой. Так что ограничиваюсь компотом с сухофруктами и куском безвкусного серого хлеба. Когда
