Элин Хильдебранд - Пляжный клуб
– Я даже думать не могу об этом мальчишке! – рассердился Билл. – Если я о нем буду думать, то лишусь рассудка.
– У нее своя жизнь, Билл.
– Да вы сговорились, – простонал он.
– Нет, я просто…
Как объяснишь ему это чувство? Терезу беспокоило то, что при виде Габриеля ее охватило приятное волнение. Такого она от себя не ожидала. Ее дочь – живой человек, у нее своя жизнь. Когда Тереза покинула отчий дом, с ней произошло много удивительного, и в результате она оказалась здесь, на острове.
– Я думала, ее отъезд меня прикончит. А вот нет, пережила. Как видно, само ожидание было гораздо хуже. Она уехала, Билл. Все. Нам больше не надо волноваться, как ее удержать. В каком-то смысле мы свободны.
– Да ты лишилась рассудка, – ответил он. – Дорогая моя, она ведь не в летний лагерь поехала. И не в колледж. И ни в какое другое место, где относительно безопасно и где мы могли бы держать ее под присмотром. Нет! Она улетела в Бразилию, чтобы спать там с парнем, о котором мы не имеем ни малейшего представления!
– Я немного не про то. Просто я знаю, что она вернется, – сказала Тереза. – В отличие от В. Т. Сесили вернется.
Билл рухнул на диван.
– О боже, – выдохнул он.
Вдруг с лестницы послышались шаги, и в гостиной возникла миссис Хесситер. Она выжидающе смотрела на Терезу.
– Завтрак в вестибюле отеля, – сказала Тереза. – За наш счет, все бесплатно. Отправляйтесь туда и кушайте сколько захотите.
– Я уже позавтракала, – проговорила гостья. – Мне нужно вам кое-что сообщить.
Так значит, она их услышала.
– Миссис Хесситер, у нас тут семейный разговор, – сказала Тереза. – И мы, наверное, шумим. Вы простите.
– Ничего страшного, – пробормотала та и добавила, взглянув на свои руки: – Я тоже мать и все понимаю.
У Терезы возникло недоброе предчувствие.
– Вы общались с моей дочерью? Видели ее прошлой ночью?
Водянистые глаза миссис Хесситер искали встречи с глазами Терезы, потом с глазами Билла. Но едва она успела открыть рот, как Билл направил на нее указующий перст и резким тоном спросил:
– Вам известно, где наша дочь? Отвечайте.
Миссис Хесситер неспешно кивнула.
– Прошлой ночью я рассуждала не как мать. Нынешние детки так быстро растут. Мой сынок в этом возрасте был несмышленышем.
– Что вы сделали? – спросил Билл. Тереза впилась ногтями в бархатистую кожу дивана. – Что вы сделали с нашей Сесили?
Гостья набрала полную грудь воздуха.
– Я дала ей денег на поездку.
Терезу вдруг покинула вся ее благость, как будто душа отделилась от тела. Дала Сесили деньги?! Они впустили эту проходимку в дом, и та нарушила хрупкое равновесие, которое они с таким трудом поддерживали. Чаша весов перевесила, и дочурка умчалась в Бразилию с чужими деньгами в кармане.
Первым опомнился Билл:
– Я поражаюсь вашему хладнокровию. Да как вы смели?
– Просите. Я все поняла лишь с утра. Пусть бы оставалось как есть, но в тот момент меня обуяла гордыня.
– Какая еще гордыня? – возмутился Билл.
Миссис Хесситер взглянула на супругов, обвела глазами комнату. Кожаный диван, турецкие ковры.
– Я – уборщица в частной школе, где училась ваша дочь. В Мидлсексе. Прибираю в комнатах уже двадцать один год.
– Так вы ее знаете по Мидлсексу? – спросила Тереза.
– Мы не были знакомы, – ответила миссис Хесситер. – Я не знала, что у вас отель. Но когда я встретила здесь вашу дочь, то не смогла удержаться. Детки никогда меня особо не замечают. Вежливы, обходительны – да, но я все равно для них лишь уборщица. Они такие молодые, красивые, богатые. А мне хотелось доказать, что и я на что-то способна, не только постели перестилать да туалеты драить. Так что я дала ей четыреста восемьдесят шесть долларов. Эти деньги я заработала.
– Ну, надеюсь, вы счастливы! – завопил Билл. – Потому что теперь мы остались без дочери. Причем у нас совершенно связаны руки, миссис Хесситер, и все благодаря вам.
– Билл, – проговорила Тереза и стиснула его ладонь. Пожалуй, впервые за всю совместную жизнь она видела его таким рассерженным. Перед ними, понуро ссутулившись, стояла миссис Хесситер в нелепых цветастых башмаках. От мысли, что женщине в преклонном возрасте взбрело в голову доказывать что-то соплячке, Терезе стало нестерпимо ее жаль. Она всеми силами старалась не поддаваться этому чувству, но ничего не могла с собой поделать. Бедняжка отдала Сесили собственные деньги, по сути, лишь ускорив неизбежное.
– Нет ничего плохого в том, чтобы быть уборщицей, – сказала Тереза. – Я и сама уборщица и уважаю свою работу.
Миссис Хесситер стыдливо посмотрела на свои руки.
– Это другое. Вы – хозяйка всей этой красоты.
– Нет, одно и то же, – сказала Тереза. – Кстати, я хочу попросить вас об одолжении.
– О каком же?
– Мне нужно вывезти мужа из дому, и я хочу, чтобы вы с утра курировали моих горничных. Сами увидите, как много в наших занятиях общего. И, чтоб вы знали: я бы ни за что не доверила свою работу дилетанту.
Миссис Хесситер засучила рукава.
– С радостью, – ответила она. – Вот сразу же и примусь за дело.
Тереза ничего не сказала Биллу, пока они не оказались в машине, а миссис Хесситер не добралась до гостиничного холла. Тогда мать семейства завела машину, включила кондиционер и направила в лицо струи живительной прохлады.
– Я знаю, что ты на меня сердишься, – начала она, выезжая с парковки. – Но я не нашла в себе сил обвинять бедняжку.
– Да, – кивнул Билл, – я сам виноват. Напутал с номерами. Вот поэтому, Тереза, мы и не пускаем в дом незнакомцев. Им здесь не место.
– Не надо на нее сердиться.
– А ты-то хороша! Расскажи тебе слезливую историю и бери тепленькой. Теперь она у нас великомученица.
– Билл, я сочувствую людям, – проговорила Тереза.
– А нас с Сесили тебе не жалко? – проворчал Билл.
– Ты у меня всегда на первом месте, – заверила Тереза. – Тридцать лет с тобой живу, и ты для меня – самое главное. Сам прекрасно знаешь.
Она свернула на Мейн-стрит, где вовсю кипела жизнь, и нашла благодатную тему, чтобы отвлечься.
– Не припомню, когда мы с тобой последний раз были в городе в разгар лета, – сказала она, махнув рукой в сторону фермерского грузовичка. Там в разномастных ящиках пестрели овощи: красные и желтые помидоры, кабачки и тыквы, стручковая фасоль и латук в окружении самых разнообразных цветов, которые даже в этой жаре были усыпаны сочными бутонами. – Ты только оглянись – какое благодатное лето!
– Да уж, благодати выпало немало, – пробормотал Билл. – Сначала я теряю Мака, а теперь еще и единственное дитя.
Они медленно пробирались по булыжной мостовой. Тереза сидела, крепко вцепившись в руль.
– А куда мы едем? – уныло поинтересовался Билл. – Похоже, не в аэропорт.
– Так и есть.
Они добрались до кладбища на Сомерсет-роуд и выехали к могиле В. Т. Билл застонал и уронил голову на подголовник кресла.
– Сегодня что, день пыток?
– Нет, – ответила Тереза. – Я просто хочу, чтобы ты вспомнил, какова она, настоящая потеря.
Они стояли на пятачке сухой травы перед могильным камнем. Тереза прочла надпись вслух: «В. Т. Эллиотт. Возлюбленный сын, семнадцатое апреля, 1970 года». И оба, словно по молчаливому согласию, заплакали. Билл, сотрясаясь от рыданий, вытащил носовой платок. Тереза обливалась слезами, прислонившись к его плечу. В какой-то момент на нее нашло внезапное просветление, и вдруг представилась комичная картина: двое людей в годах под нещадно палящим солнцем оплакивают давно умершего человека, которого толком и не знали.
Прошло время, Тереза отпустила руку Билла. Оттянула на себе влажную от пота блузку, похлопала руками, точно птица пред полетом, и сделала пробный шажок к машине. По спине градом катил пот. Они слишком долго простояли на нестерпимой жаре. В голове вертелась мысль: вернется Сесили или судьбой им предначертано горевать у могильных плит? Несчастные родители ушедших детей.
– Знаешь, чего мне хочется больше всего на свете? – проговорила Тереза.
– Чего?
– Дождя.
В домике Лав на Хупер-Фарм-роуд было так жарко, что тест получился лишь с третьего раза. На рассвете она пописала в пластмассовую чашу и достала из упаковки бумажную полоску. Проклятая полоса намертво приклеилась к потным пальцам, словно ловушка для мух, а когда Лав попыталась ее отлепить, разорвалась надвое.
– Хорошо хоть, догадались положить еще одну на всякий пожарный.
С самого утра Лав почему-то разговаривала сама с собой. Над второй полоской она тряслась. Если окунуть в урину, полоска должна порозоветь в случае положительного результата или поголубеть в случае отрицательного. Едва полоска показалась на свет божий, она быстренько стала зеленой. Нет, вы подумайте! Лав вновь обмакнула ее в мочу, надеясь, что волшебным образом цвет изменится и лягушка превратится наконец в принцессу. Но нет, полоска осталась мутно-зеленой.
