Валерио Эванджелисти - Обман
Катерину тронули эти слова. Но у нее были свои планы: отомстить во что бы то ни стало и взлелеять надежду. Закрытая в круглой склянке, надежда булькала в бауле, слегка вспениваясь на ухабах.
— Нет, Джулия, — Она решительно отняла руки, — Отправляйся с Габриэле, у вас еще есть время стать счастливыми. Такими, какой мне побыть не удалось.
Никто из путников до этой минуты не обращал внимания на окружающий пейзаж. Они выехали из Салона ранним вечером, а теперь уже к вечеру клонился третий день пути. Обе ночи они провели в придорожных гостиницах, почти не разговаривая и часто отпуская друг другу колкости. Теперь они оказались среди изящных построек какого-то ухоженного города.
— Должно быть, мы в Вене, — заметил Симеони, — Лион уже близко, да и наше расставание тоже, — Он упер указательный палец в Катерину, — Герцогиня, будьте начеку, кража из дома Нотрдама может быть связана с необычайным риском. Это относится и к книге, и к склянке. Некоторые персоны, наделенные неслыханным могуществом, не снесут, если важные тайны попадут в руки профанов…
— Кого вы имеете в виду? — с любопытством спросил Пьетро Джелидо.
— Вам я этого не скажу. Я не желаю с вами разговаривать, — вновь разозлившись, ответил Симеони и пристально посмотрел на Катерину, — Я обращаюсь к вам, герцогиня. У меня на плече есть крестообразный шрам, который никогда не заживает. Им я обязан моему учителю Жану Фернелю. Так вот, обращаться к рукописи или пользоваться напитком могут только те, у кого на плече такой же шрам. Если вы приметесь читать рукопись, вы не поймете даже, на каком языке она написана. Если, не зная пропорций, вы попробуете напиток, вам грозит безумие или смерть. Советую вам избавиться от обоих трофеев, пока мы не достигли Лиона.
— Я не для того с таким трудом ими завладела, чтобы остаться ни с чем, — непреклонно ответила Катерина. И сразу же голос ее зазвучал почти умоляюще: — Насколько я понимаю, вы владеете ключом к тайнам, которые почитаете такими опасными…
— Только отчасти. Я, как и Нотрдам и другие иллю… — Он осекся и быстро поправился: — Как и все, у кого имеется шрам на плече, знаем только то, что нам хотел открыть один немецкий философ. Я бы, к примеру, не мог прочесть все страницы «Arbor Mirabilis», хотя и понимаю значение некоторых фигур. Я не знаю нужных доз напитка, но мне известно, что готовят его из одной почти безвредной травы — ястребиной и из другой, очень ядовитой — белены. Вторая крайне опасна.
— Нотрдам знает дозы?
— Конечно. Не все адепты его ранга их знают, но он был первым.
— Адепты чего? — вне себя от любопытства, спросила Катерина.
— Этого я вам сказать не могу. Узнать об этом для вас будет означать подвергнуться смертельной опасности. Может, вы ее и заслуживаете, но мне бы все-таки хотелось вас от нее уберечь.
Мысли Катерины еще раз обратились к Молинасу и его страшной судьбе. А потом в мозгу всплыли строки Аль-Фараби, которые испанец прочел ей в Анте столько лет назад: «Возможно также, что когда сила воображения…» Должно быть, Молинас знал гораздо больше, чем открыл ей. Знал или догадывался. Теперь же ее мучил еще один вопрос. Его надо было задать так, чтобы Симеони не удалось уйти от ответа, и Катерина призвала на помощь всю свою хитрость.
— Может, ваша тайна и опасна, но расшифровке все же поддается: однажды мне ее уже раскрыли, — заявила она нарочито безразлично, — Время можно остановить, не так ли?
У Симеони вырвался крик удивления.
— И что вам об этом известно?
— Так или не так? — настаивала Катерина.
— Так. И не только остановить: его можно повернуть вспять.
— И этой способностью обладает напиток…
— Для этого он и нужен. Но необходимо знать дозировку, иначе это яд.
Никто из путников не заметил, как пролетело время и наступил вечер. Все приникли к боковым окошкам кареты. Справа бежала Рона, освещенная молодой луной; слева громоздились лачуги ткачей и виднелись крыши мастерских. Свет лился только из многочисленных таверн, и чувствовалось, что именно там погасли последние искры недавнего восстания, потрясшего всю Францию. Окончательному же воцарению порядка должно было содействовать изгнание иностранных бродяг.
— Можете высадить нас здесь, — сказал Симеони, — Район этот скверный, но неподалеку живет наш друг поэт Морис Шеве, и мы с Джулией остановимся у него.
Немного поколебавшись, Катерина велела кучеру остановить лошадей, и карета, скрипя колесами, остановилась. В темноте Катерина нашла взглядом глаза дочери.
— Джулия, ты так меня и оставишь?
Молодая женщина тронула ее за руку.
— Я не могу больше разделять вашу жизнь, мама. Надеюсь, что мы когда-нибудь увидимся и у вас больше не будет хозяина. — Она помолчала и добавила: — Можно, я поцелую вас на прощание?
Катерина уже подставила щеку, но вдруг, повинуясь непонятному импульсу, отпрянула в глубь кареты:
— Нет, ты испортишь мне макияж.
Джулия встала с сиденья. В темноте Катерина видела ее профиль. Быть может, Джулия смотрела на нее с упреком, но выражения лица во мраке было не разглядеть. Она выпрямилась и ждала, что дочь повторит просьбу, но та молчала. Симеони открыл дверцу, они с Джулией сошли и быстро исчезли среди бараков.
— Что за чувствительная сцена! — воскликнул Пьетро Джелидо, когда дверца закрылась и карета поехала дальше, — Я ожидал взаимного раскаяния.
— Замолчите! — закричала Катерина, заткнув уши. — Вы не человек, вы сгусток вероломства!
— Что вы говорите?
Пьетро Джелидо с коротким смешком откинулся на спинку сиденья и в следующий миг захрапел. Для человека, который притворяется, что спит, он дышал слишком ровно.
Катерина спросила себя, не настал ли момент оборвать жизнь своего мучителя. Она вытащила спрятанный в рукаве платья кинжал и крепко стиснула рукоятку. Оставалось решить, перерезать сонную артерию или вонзить кинжал в грудь.
— Мы прибыли! — крикнул кучер.
Пьетро Джелидо резко проснулся, и Катерина поспешила спрятать кинжал. В глубине души она об этом не пожалела. Убийца Серве не должен был умереть так легко: он должен был страдать, страдать долго, испытывая муки человека, которого жгут на костре. Катерина не была уверена, что на том свете существует правосудие, а потому решила свершить его сама.
Она посмотрела в окно. Карета стояла напротив богатой виллы, освещенной так ярко, словно там был какой-то праздник. Кучер помог ей сойти, а Пьетро Джелидо тем временем отдавал ему распоряжения:
— Дайте лошадям отдохнуть, но не распрягайте и не отвязывайте багаж. Я не уверен, что нас здесь примут.
— Рад служить вам и нашему делу.
— Не говорите так, нас могут услышать.
Он указал на слуг, которые вышли навстречу путешественникам с факелами в руках. Человек, одетый в более элегантную, чем у других, ливрею, вышел вперед и поклонился.
— Вас ожидают, господа?
— Нет, но ваш хозяин не замедлит нас принять. Это герцогиня Чибо-Варано, а я брат Пьетро Джелидо. — Он поднял глаза на фасад здания. — А что нынче за праздник?
Усталые глаза мажордома заволокло грустью.
— К сожалению, это не праздник. Вилла так ярко освещена, потому что из Тосканы пришли дурные вести, и многие прибывают, чтобы узнать подробности. Но вам об этом расскажет монсиньор Торнабуони, — Он снова поклонился, — Прошу вас, подождите.
Недолго прождав в саду под легким и ласковым бризом, Катерина и Пьетро Джелидо были приглашены подняться на виллу. Их провели в смежную с внутренним двориком гостиную, прекрасно обставленную и украшенную картинами религиозного содержания. С верхнего этажа до них долетали обрывки оживленной беседы. Похоже, там собралось много народу. Но, как только за ними закрылась дверь, они оказались в полной тишине. Вскоре к ним вышел Альфонсо Торнабуони.
Катерина с трудом узнала епископа. С его морщинистого лица исчезло прежнее выражение нарочитого благодушия, и маленькие глаза светились неприкрытой жестокостью. Он весь словно высох. Видимо, давал о себе знать возраст, но не только в возрасте было дело. Епископ держался враждебно, и было такое ощущение, что его гложет страдание, с которым он не в силах совладать.
Он не дал гостям руки для поцелуя и остался стоять посреди гостиной, не садясь сам и не приглашая их сесть. Наконец он сухо начал:
— Этого следовало ожидать. В самый черный день для императора и для герцогства Тосканского не хватало только визита моих самых негодных и бездарных агентов.
Катерина вздрогнула, и даже Пьетро Джелидо, обычно бесстрастный, выказал какие-то признаки чувства.
— Вы имеете в виду людей там, наверху? — спросил он спокойно.
— Я имею в виду вас, и вы это прекрасно знаете.
На миг Пьетро Джелидо смешался, но быстро взял себя в руки и попытался говорить высокомерно:
