Наталья Болдырева - У обелиска (сборник)
Повисла тяжелая, неприятная пауза. Виктор вдруг осторожно взял меня за плечи и тихо, почти шепотом сказал:
– Не смей так думать. Никогда не смей. Слышишь? Даже если кажется, что выхода нет, – на самом деле он есть. Надо только поискать. Слышишь? Смерть ничего не меняет и ничего не отменяет…
Я почувствовала запах его куртки – кожа, дождь, совсем немного – табачный дым.
Он замолчал, а я боялась шевельнуться. Он ведь, похоже, решил, что я на самом деле была готова… Что он еще мог подумать, когда услышал мои путаные объяснения? Я сама бы подумала то же самое.
Наконец он опустил руки. Вздохнул:
– Это все разговоры о самоубийцах. Извини.
– Ничего.
На Татарской об этом не говорят. Но надо быть слепой и глухой, чтобы не знать, не видеть и не слышать, что происходит в городе. Та женщина на крыше, позавчера. Она не первая. И не десятая. В газетах о таком не пишут. Зато в очереди, или на почте, или в поликлинике…
Сарафанное радио работает без сбоев.
Я спросила:
– Тот следователь приехал раскрывать самоубийства? Почему это секрет?
– Максимов ищет мага, который стоит за самоубийствами. Понятное дело, он боится утечки информации.
Я поежилась. А вдруг действительно есть кто-то, кто желает городу зла?
– Хуже всего, Варь, что я и в самом деле мало чем могу помочь.
– Пойдем в дом. Будем пить чай, – сменила я тему. – Но сразу предупреждаю – кроме чая, есть только яблоки.
– Почему-то я не удивлен.
И я вдруг поняла, что не так с его улыбкой. Она лгала. Она говорила: «Мне весело», – даже тогда, когда самому Виктору было не до смеха.
– Варвара, осторожней, эта штука очень тяжелая!
Евдокия Леонтьевна причитала внизу, старательно придерживая стремянку. Шаткая лесенка знавала лучшие времена и держалась на паре ржавых гвоздей.
Мы разбирали кладовку.
Хозяйка надумала пустить в дом жильцов, но для этого требовалось оборудовать спальню. Подходящая комната в доме была, однако еще до войны в нее начали складывать разные ненужные вещи. Те, что и выкинуть жалко, и «вдруг еще пригодятся», и в гостиной держать стыдно. Обшарпанные стулья, промятая кровать, какая-то посуда. Пачки старых обтрепанных книг. Прачечный бак и откуда-то принесенные обитые дерматином двери…
Часть вещей я уже рассортировала. Стулья ждали очереди в печку. Старую одежду мы увязали в мешки и приготовили выносить («Посмотри, Варюша, это платье почти новое, может, возьмешь? Надо будет только в талии убавить!»).
Евдокия подарила мне найденную среди посуды фарфоровую сахарницу, шелковый платок с маками и большой медный будильник.
А сейчас пришла очередь антресолей, на которых в черном чехле ждал своей судьбы фотоувеличитель. Принадлежал этот дорогой прибор погибшему перед самой войной мужу Евдокии Леонтьевны и стоил немалых денег. А тут на него как раз нашелся покупатель – доктор из больницы.
– Осторожней, не урони…
Я со всей бережностью сняла тяжеленный увеличитель и установила посреди стола. Хозяйка тут же стянула чехол, принялась смахивать пылинки.
На улице звякнула калитка, и через несколько мгновений в дверь постучали. Мы поспешили навстречу гостям.
– Добрый вечер, хозяева! Здравствуй, Варя.
– Евдокия Леонтьевна, это Виктор.
Когда он вошел в прихожую, я вдруг заметила, какая она маленькая. Какие старые, деревенские вещи ее наполняют. Евдокия поспешно сунула в карман фартука пыльную тряпицу.
– Здравствуйте, Виктор. Проходите в дом! Варя так мне о вас ничего и не рассказала.
– Да что там рассказывать. Человек как человек! Ну, где там ваша непосильных размеров мебель?
Старый шкаф и щелястый ларь мы вытащили к дверям, насколько смогли. Евдокия Леонтьевна, хоть и знала, что Виктор специально пришел помогать, все равно всплеснула руками:
– Ой, вы поможете? Спасибо вам большое!.. Вот… Вот эта мебель.
– Ну что же. Не так и много. Приступим!
Он опять старался выглядеть веселым и беззаботным. И я бы в это даже поверила, если бы не было предыдущих наших разговоров.
Последний шкафчик вынесли на двор, когда было уже совсем темно.
Невидимый в темноте, накрапывал мелкий дождь.
– Хорошая она женщина, – утратившим наигранную жизнерадостность голосом заметил Виктор. – Варь, ты ее давно знаешь?
– Примерно с тех пор, как здесь живу. Я обещала за ней ухаживать. Помогать по дому. Сейчас-то она уже ничего, даже сама в магазин выбирается. А летом слегла, ноги отнимались. Я почти жила в ее доме.
– У нее кулон приметный…
– Да. Это от сына памятка. Он погиб в Польше.
Он несколько секунд пристально всматривался в темноту за моей спиной, потом нехотя сказал:
– В нем магия. В кулоне.
– Да?
Нахмурился. Мы стояли на перекрестке, у самого фонаря, и потому я заметила.
Потер ладонями виски. И словно в продолжение какого-то незаконченного разговора произнес:
– …а может, и в правду из-за лекарств мерещится.
– Виктор, вы…
– Так и будешь ко мне всегда на «вы»?
Я осторожно попробовала в уме сказать ему «ты». Как будто кто-то дверку приоткрыл в чужую комнату и дал на миг посмотреть, что в ней.
Фонарь чуть покачивался на ветру. На ветках березы мерцали капли.
– Мне показалось, ты о чем-то беспокоишься. Из-за кулона?
– Нет, Варь. Не из-за кулона. Хотя теперь и из-за него тоже. Все сложно.
Под ногами поблескивали в желтом свете опавшие листья. В темноту идти не хотелось, и я медлила, ждала, что он скажет.
– Я не чувствую магию. Я могу ей пользоваться, но интуитивно, неточно. Это как внезапная слепота. Поэтому иногда…
После некоторой паузы продолжил:
– Вчера ты сказала про серый коридор без окон, ведущий во тьму. Это то же самое. То же ощущение. Я говорю это, только чтобы ты не боялась. Только не меня, хорошо?
Поджал губы:
– Здесь, на Татарской, это особенно заметно.
– Мне здесь уютно. Иногда до слез не хочется уходить домой. Я ведь очень плохо помню то, что было до Энска. Как-то обрывочно. Иногда кажется, что это и вовсе не мои воспоминания. А на Татарской живут славные люди. Мне с ними легко, и они мне рады.
– Интересно. Но что-то же ты помнишь?
Я нахмурилась. Почему-то я очень редко думала о том, что было раньше. Так безопасней. Спокойней. Может, я нарочно старалась все забыть? Может, там, в глубине моей памяти, хранятся события настолько страшные, что лучше и не пытаться их беспокоить? Что? Например, война. Лагеря смерти, пытки, кровь… Алая, чужая. На расколотых камнях… разбомбленные остатки древней крепости… синее весеннее небо в пятнах облаков; сестра с повязкой на рукаве, «Держись, браток», носилки, усталый военный маг с перевязанной рукой… «Мама, как больно…»
– Не хочешь говорить?
– Не в этом дело, просто не помню. Не помню точно. Возможно, у меня была контузия… Эшелон шел на восток, был авианалет… Кажется… Мы бежали к лесу по насыпи, и… не знаю, Вить, не помню. Не спрашивай. Лучше расскажи про кулон Евдокии Леонтьевны. Что с ним?
– А этого не знаю я. Пока. Как узнаю – сразу скажу. Пойдем?
Мы шли по Краснознаменной. Эта улица появилась пред самой войной, многоквартирные дома мерцали желтыми окнами, а летом, наверное, здесь было красиво и светло.
Где-то играла радиола. Далеко, на грани слуха: «Утомленное солнце», «Рио-рита». Кто-то боролся с тоской и одиночеством, но здесь, снаружи, было холодно и даже собаки не лаяли, стояла полная тишина.
Он взял меня под руку. Странным образом вот так, чувствуя рядом его локоть, идти было спокойно. Тишина не казалась натянутой струной, она просто была где-то неподалеку. В двух шагах, но не рядом. Не заглядывала в лицо.
Внезапно Витя сбился с шага.
Перехватил меня за руку, потащил вперед. Стало страшно, я попыталась вырваться, но вдруг услышала:
– Варька, тихо! Давай быстрей…
Свернули в проходной двор.
Пробежали мимо недостроенного сарая, пересекли еще один двор.
Только в темной арке новостройки мы остановились.
– Прости, Варь, за пробежку. Но за нами кто-то шел.
– Да кому надо-то…
– Тсс!
Мы прижались к стене арки, как какие-нибудь шпионы. Но двор оставался пустым и темным.
– Может, потерял нас… – неуверенно шепнул Виктор.
– Может, ему просто надо было в ту же сторону?
– Всякое бывает.
Однако на Краснознаменную мы выйти не успели. Совсем чуть-чуть. Шли мимо складской территории большого магазина, закрытого на ночь. У служебного входа тускло горел фонарь, я успела порадоваться этому свету. В темных дворах было жутковато.
И тут Витя буквально затащил меня в тень от старой липы, а сам побежал куда-то назад, вдоль магазинной ограды. Я увидела слабую вспышку магии, потом что-то темное отделилось от тени забора, упало, оттуда раздалось сопение и глухой всхлип. Витя склонился над упавшим.
