Андрей Захаров - Перекрёсток времён. Бородатые боги
– Ну что, Галдан? Жива? – спросил подбежавший Уваров.
– Жива, командир! – радостно сообщил бурят. – Дышит. Сознание потеряла. Контузия, однако.
Будаев открыл флягу с водой и аккуратно умыл девушке лицо. Она тихо застонала и приоткрыла глаза.
– Прикрой ее, Галдан. И перевяжи раны. Парню уже ничем не поможешь, – приказал Олег, оглядев полуобнаженные тела. – А я помогу вождю разобраться, что здесь произошло.
Будаев кивнул головой и проворно скинул со спины свой вещмешок-сидор, сняв с него свернутую в скатку шкуру убитого им ранее матерого самца пумы. Бережно прикрыв шкурой тело спасенной девушки, Галдан принялся отпаивать ее водой.
Все это происходило на глазах безмолвной и ничего не понимающей толпы местных жителей. Они пришли в себя только тогда, когда заметили приближающегося к ним разгневанного Синчи Пума, главного чиновника – оно-курака – в этом районе провинции. Все как один упали на колени и склонили головы в низком поклоне.
– Где староста? – грозно спросил вождь. – Привести его ко мне.
Синчи Пума давно знал старосту селения – пачака-курака – управляющего сотней семей по имени Таки. Правда, вождь бывал здесь не часто, но хорошо относился к старосте, так как тот выполнял все работы, собирал налоги и старался заботиться о своих соплеменниках. Погибший юноша был его младшим сыном. Когда к вождю, уже севшему на заботливо подставленную походную скамейку, обозначавшую его высокий ранг, подвели старосту деревни, тот еще не отошел от смерти сына и туманным взором посмотрел на Синчи Пума.
– Таки, кто эти люди и почему они убили твоего сына?
Услышав обращение к нему, управляющий вдруг заплакал и упал на колени перед вождем.
– Таки, ты же старый воин и не раз был со мной в битвах. Встань и возьми себя в руки. На тебя смотрит вся община, – сказал Синчи Пума, но уже спокойно и тихо. Так, чтобы было слышно только старосте. – Я знаю. Он был твоим любимым сыном. Его смерть – великое горе. И я разделяю его с тобой. Почему ты не послал ко мне гонца?
– Это люди Атука, пичкапачака-курака – управляющего пятью сотнями семей, главного чиновника над нашим и соседними селениями, – немного успокоившись, рассказал Таки. – Мой четвертый, младший, сын Куюк похитил у него девушку по имени Айра, она родом из нашей айлью. Они любили друг друга с детства. Но Атук отобрал красавицу Айру в «дом избранных женщин» и хотел отправить ее в Уануко, столицу нашей провинции. Я не успел сообщить тебе об этом, мой господин. Они пришли незадолго до вашего появления. Старший из них по имени Чунка сказал, что Куюк нарушил закон и поэтому должен умереть, чтобы не навлечь гнев Сапа Инки на нашу общину.
К ним подошел Уваров.
– Парень умер мгновенно, но девушка жива. Будаев ее отпаивает. Скоро поправится, – ответил Олег на немой вопрос в глазах вождя.
– Таки, пошли людей в помощь. А мы поспрашиваем об этом других. Сомнения закрались в мою душу, – произнес Синчи Пума. Вождь вспомнил, как когда-то и его любимую дочь Куси отбирали в «дом избранных женщин». Но тогда приезжал специальный чиновник из Хосхо, и только он мог забрать с собой местных красавиц. Это право не распространялось на чиновников, к которым в настоящий момент принадлежал Атук. – Приведите ко мне Чунка.
– Великий вождь! – официально обратился к нему Олег. – Разреши я со своими ребятками допрошу исполнителей казни. Может, что новое и необычное узнаю.
Синчи Пума кивнул в знак согласия и гневно посмотрел на еле живого толстяка, которого воины бросили к его ногам. Трясущийся от страха побледневший Чунка подтвердил слова старосты о поводе своего прибытия в селение. Он также добавил, что причиной приговора к смерти через побитие камнями Куюка и Айры послужило и то, что юноша в любовном порыве лишил свою возлюбленную девственности. Это являлось одним из самых страшных действий по отношению к «избранным девам». За это полагалась смерть обоим.
– О великий вождь! – взмолился толстяк. – Я ни в чем не виноват! Они совершили преступление против Единственного! Я только выполнял приказ! Пощади меня, о мой господин!
По установленному в империи порядку Чунка был в общем-то прав. Не он принимал решение о казни, и Куюк с Айрой совершили одно из самых тяжких преступлений. Чунка и его люди являлись простыми исполнителями. Но то, как они это сделали, возмутило Синчи Пуму. Вождь чувствовал, что здесь было что-то другое, что не соответствовало рассказанной ему официальной версии. Его догадки подтвердил подошедший Уваров. Допрос исполнителей казни у него не занял много времени. После предварительной обработки ребятами Юску к палачам не потребовалось дополнительных мер воздействия. Они от страха за свою жизнь в один голос рассказали всю подноготную этой печальной, но короткой истории.
Как-то в одном из своих инспекторских обходов подконтрольных селений чиновник Атук приметил красавицу Айру. Он решил сделать ее своей наложницей. С этой целью Атук придумал трюк с «домом избранных женщин», намереваясь в дальнейшем держать девушку в отдаленном селении и «пользовать» ее по мере возникновения желания. Поскольку сам не мог провернуть такое дельце, то его подельником стал особо приближенный Чунка. Атук обворовывал беззащитных пуриков, недодавая им со складов продукты, одежду и орудия труда. Получая таким образом излишки, он с помощью Чунка обменивал их на рынке, увеличивая свои богатства. Атук надеялся подкупить богатыми подарками вышестоящих чиновников и перебраться из глубинки в провинцию, а может быть, и в сам Хосхо. Занимаясь такими делами, оба махинатора не обращали особого внимания на мелких исполнителей их затей, полагая, что те, получив свою небольшую долю дополнительных благ, будут молчать. Но своя шкурка дороже, чем чужая. Видя, как воины-уаминка бесцеремонно расправились с их товарищами, другие быстренько развязали языки. Получив информацию, Олег сообщил ее вождю.
Синчи Пума гневно сверкнул глазами и протянул руку в сторону. Зная суровый нрав своего вождя, ближайший к нему воин тут же передал макану – крепкую дубинку с длинной рукоятью из прочного дерева и массивной бронзовой шестиконечной звездочкой на конце, один из лучей-шипов которой представлял небольшой топорик. Такие набалдашники были массово изготовлены для союзников в Мастерграде. Макана напоминала шестопер или булаву средневековой Европы и была более привычным оружием для уаминка, чем новые для них сабли новороссов. Другие воины схватили Чунка за руки и вывернули их так, что бедный толстяк, крича от боли, уткнулся головой в землю у ног вождя.
– Возьми макану, Таки. Эта паршивая крыса – твоя. Убей его. Отомсти за сына. – Синчи Пума протянул оружие старосте селения.
– Мой господин! Нет! Я ничего не сделал против воли Единственного! – вдруг заверещал Чунка, поняв, что сейчас его будут убивать. – Это не по закону! Вы не имеете права без суда меня убивать!
– Я здесь закон и суд. Это земля моих предков, и на ней будет так, как я сказал, – грозно произнес вождь. – Ты обманул меня. Нарушил правила, установленные нашими богами и Единственным. Бери макану, Таки. Он твой…
Старосту не пришлось долго уговаривать. Одним точным, хорошо поставленным ударом, вложив в него всю свою ненависть и боль, он расколол голову Чунка пополам.
– Таки, похорони своего сына, как настоящего воина. Он заслужил такую честь. – Синчи Пума поднялся и положил руку на плечо старосты. Затем вождь указал на трупы толстяка и убитого воинами Юску его подручного. – А эту падаль выбросьте подальше. Пусть их сожрут лесные твари. Они не достойны, чтобы их головы украшали твой дом, Таки!
«Да, нам бы, в нашем времени, так быстро решать вопросы с ворами и убийцами! – позавидовал местным Уваров. – Давно были бы порядок и спокойствие».
По предложению Олега, других подручных Чунка решили взять с собой, предварительно связав и выставив надежную охрану. Правда, вождь хотел всех публично казнить, как и Чунка, но Олег его отговорил. Те могли пригодиться, выступив как свидетели против Атука, что в свою очередь оправдало бы Синчи Пума в глазах правителя провинции и Уаскара при возможном последующем разбирательстве.
За всем происходящим безропотно наблюдали замершие в ожидании своей дальнейшей участи местные жители. Они с удивлением восприняли поступок Будаева, а тем более его внешность. Но промолчали. Когда были повергнуты палачи детей общины, по рядам прошелся одобрительный шепот, но не более. Многие из мужчин-колла ранее не раз участвовали в битвах за интересы империи и были довольно опытными воинами, ведь каждый пурик на время войн призывался императором в армию. После войны армия распускалась, и он снова становился крестьянином. Но, видно, до того забила их рабская крестьянская доля, что помышлять о каком-то сопротивлении, даже столь ничтожному числу обидчиков, они не могли. Не хватало духа. Только смириться и терпеть. Тем более что сейчас они находились в окружении воинственных уаминка, каждый из которых в бою стоил десятерых.
