Провокатор - Д. Н. Замполит
Там-то меня и ждали.
Я буквально упал в руки двух крепких молодчиков, третий и четвертый, видимо, толкнувший и дернувший меня, уже шли со стороны улицы, доставая из карманов короткие дубинки.
Мысль «Ну, слава богу, какой-то местный Гастон Утиный Нос, а не охранка» была настолько неуместна в ситуации, когда меня, кажется, собрались убивать, что от неожиданности страшно развеселился и заржал в голос, чем явно обескуражил нападавших.
– Schmuck the biggest! – раздалось из-за спин первой пары, и на сцене явился тот самый нагловатый американец.
Н-да, одному что против пятерых, что четверых – никаких шансов, но внезапно раздались два хлестких удара, мелькнули падающие тела и со свирепым матом на державших меня бросился Собко, чье появление было не только крайне своевременным, но и весьма эффектным.
Двое на трое было куда как лучшим соотношением, и я со всей дури впечатал каблук с металлической подковкой в подъем стопы обхватившего меня сзади налетчика, он взвыл и выпустил меня. Нырнув под летевший в мою голову кулак, я шлепнулся на землю и подхватил выпавшую дубинку, которой наотмашь засадил по щиколотке янки.
От дикого визга прям сердце возрадовалось. А ты как думал, пендос недорезанный, – «Then conquer we must, when our cause it is just» споешь, и все под тебя лягут? Хрен во всю морду!..
И в тот же момент Вася вломил в нос третьему из нападавших, а потом еще и довесил открытой ладонью по уху четвертому, поджимавшему отбитую ногу.
Дело заняло от силы секунд сорок, но результаты впечатляли – четверо валяются без сознания, американец со слезами на глазах сидит на земле и держится за лодыжку.
Его-то я и встряхнул за шкирку:
– Кто послал?
И для пущей доходчивости еще разок ткнул носком по ушибленной конечности.
Заверещав, как заяц, побледневший янки прошептал:
– Э… э… эдисон…
Я замахнулся дубинкой.
– Врешь!
– Нет, не надо! Эдисон, он приказал пугнуть!
– Вася, собери у них бумаги и документы, быстро! – с этими словами я начал потрошить наглеца, потом бросил его баюкать отбитую кость и занялся двумя другими. Обшаривая карманы, случайно отогнул лацкан – там блеснула небольшая шестиконечная звездочка «Национальное детективное агентство Пинкертона».
А этим-то что надо?
– Вася, снимай значки под лацканами!
Мы уже заканчивали с бумагами, когда в щель осторожно заглянули два полноватых господина в приличных костюмах, неожиданно заговоривших по-русски.
– Господа, вам нужна помощь?
– Наверное, уже нет.
– Простите, мы, кажется, видели вас на выставке, железнодорожный отдел?
– Именно. Да, вот что, будьте любезны, позовите полицию, скажите, что на нас напали.
– Сей момент.
Один из них вернулся минуты через две и сообщил, что послал за ажанами мальчишку, крутившегося неподалеку, и что он и его товарищ готовы быть свидетелями нападения на соотечественников.
– А вы не могли бы забрать у нас вот эти бумаги и передать их нам на выставке?
– Разумеется, давайте.
Мы обменялись адресами, парный полицейский патруль явился минут через пять, когда двое из пинкертоновцев малость очухались. Еще через полчаса мы все оказались в ближайшем участке, где шайку американцев заперли в обезьянник, а нас засадили писать показания.
– Василий Петрович, а ты-то как там оказался?
– Да прилипла эта девица, как банный лист, а тебя все нет и нет. Я и вышел, у служителя спросил, не видал ли тебя, он указал сторону, куда ты пошел. Я туда, как раз увидел, как тебя в щель дернули, ну и побежал, в самый раз успел. А удар, с детства ставленный, родня из кубанских пластунов учила, – Собко довольно ухмыльнулся.
Вот уж свезло так свезло – и появился вовремя, и драться умеет, а ну как нет? Лежал бы я сейчас с отбитой печенью в этой щели… Надо что-то думать насчет безопасности, так ведь прибьют ни за что ни про что, и привет светлому будущему.
И неужто это в самом деле Эдисон? Вроде известный изобретатель, а тут на тебе, откровенное гопничество. Впрочем, партнеров он дурить не брезговал, да и вся американская нация выросла из отщепенцев, от которых отказалась Европа. А вот пинкертоновцы… вот если припрет, как теперь ехать в Штаты? Ладно, теперь хоть знаю, кого надо остерегаться.
Полиция тем временем вызвала целого князя Тенишева, комиссара русского отдела выставки и по нашей просьбе Жан-Мари Паскаля – засвидетельствовать наши личности. Жан вышел от супрефекта довольный и рассказал, что расклад в нашу пользу – у налетчиков нет никаких документов, зато по карманам найдены два кожаных кистеня-слеппера, не считая подобранных в проулке дубинок.
Вся возня закончилась за полночь, и мы веселой компанией двинулись на извозчике домой, хихикая над результатами похода в «артистическое кафе» – ни тебе рисунков Ван-Гога или Руссо (не говоря уж о Пикассо и Модильяни) в обмен на ужин, ни роковых красоток, ни даже досмотренной до конца программы кабаре. Мы так развеселились, что начали петь песни, отчего постовой полицейский остановил фиакр и потребовал замолчать, угрожая иначе отправить нас в участок.
– Так мы как раз оттуда! – под общий хохот ответил Жан-Мари.
Так и отправились до авеню де Малахофф, смеясь шуткам Паскаля о том, что русские возвращаются победителями на улицу, названную в честь взятия французами севастопольского Малахова кургана.
А на подносе в прихожей меня ждала пересланная из Москвы телеграмма в два слова: «Бабушка приехала».
Лето 1900 года
Это был лучший в маленькой жизни Митяя год.
После несытого деревенского прошлого, особенно тяжелого после смерти матери, работа и кормежка на стройке показались за счастье, а уж когда господин инженер определил в училище и снял Митяю комнатку с пансионом у вдовой чиновницы Аглаи Тихоновны, наступила прямо-таки сказка.
Больше всего в этой новой жизни Митька полюбил даже не гостинчики от квартирной хозяйки, относившейся к нему, как к внуку, а бывать у инженера Скамова – то каких интересных людей встретит, то Михал Дмитрич вдруг начнет рассказывать, какие в будущем будут города с домищами в сотню этажей, с самобеглыми повозками и подземными поездами, с широченными улицами и парками, то книжек даст почитать. То даст покрутить свой велосипед или покажет, как разбирать и собирать настоящий револьвер…
Эх, да что там говорить, за такую жизнь надо руками и ногами держаться, отчего Митяй вгрызался в науки и нагонял упущенное. Учиться нравилось, хотя иногда голова прямо-таки раскалывалась от свалившихся на нее знаний, порой не помогали объяснения
