Звезда заводской многотиражки 4 - Саша Фишер
Но я уже давно уяснил, что в подобных ситуациях нет ничего глупее, чем взывать к логике. С одной стороны, мы с Дашей друг другу никаких обещаний не давали. Да и вообще Даша в начале наших отношений была официальной невестой моего брата. То есть, тоже человеком с прошлым. Но попрекать ее этим мне как-то даже в голову не пришло.
Ладно, Жан Михалыч, оставь эти мысли. Они все равно ни к чему не приводят. Кроме того, Даша скорее всего опять куда-то исчезнет. Чтобы я помучился…
Кольнуло беспокойство.
Она ко мне переехала так-то не от хорошей жизни. Вряд ли Игорь остыл и забыл, как она его унизила. Как бы это ее «крутанула хвостом и уехала к родителям» не привело к каким-нибудь непоправимым неприятностям…
Но Даша неожиданно оказалась дома.
Одетая в короткий халатик стояла над плитой, а по комнате разносился головокружительный аромат жареной картошки.
– Иван, у меня для тебя отличные новости! – сказала она. – Я успела ухватить две пачки твоего любимого молотого кофе!
– Так ты поэтому так быстро убежала? – с некоторым облегчением выдохнул я.
– Ну да! – Даша невинно посмотрела на меня. – А ты что подумал?
– Неважно, – я тихо засмеялся и обнял ее. В ресторан. И кольцо купить. С каким-нибудь камешком розовеньким. Милая, выходи за меня замуж, давай жить долго и счастливо.
Нет, я все еще ее не мог сказать, что влюблен в Дашу. Никаких сводящих с ума чувств или чего-то подобного не охватывало меня, когда я на нее смотрел. Но я все-таки уже давно не идеалистичный юнец, чтобы понимать разницу между сиюминутной сносящей крышу страстью и долгими прочными отношениями. Для второго страсть – это даже лишнее…
Даша прильнула ко мне. Подняла лукавый взгляд. Интересно, она сама придумала так себя повести, или ей мудрая Дарья насоветовала? Почти услышал голос хозяйки квартиры, который внушает ей что-то вроде: «Нужно ласковой кошечкой быть, а не склочной мегерой!»
– Ой, у меня же картошка сейчас подгорит! – спохватилась Даша и принялась шерудить в ароматной массе на сковороде металлической лопаткой.
Феликс остановил свою «пятерку» рядом с унылым зданием из серого кирпича. На всех окнах – решетки. Вокруг – сплошное белое «нигде». На горизонте – полоса леса, которую сейчас был не видно. В недалеком будущем город дотянется до этих мест, и вокруг вырастут облицованные весленькой плиткой многоэтажки. Сейчас же здание психиатрического стационара находилось практически за городом. Почти сразу за ней – еще необжитый дачный поселок. И в отдалении горит одинокий фонарь над конечной автобуса номер сто пятнадцать. Единственного с трехзначным номером в нашем городе. Кстати, до сих пор не знаю, почему именно этот номер. Маршрутов в Новокиневске было сильно меньше сотни.
– Так, ты же помнишь, да? – очки Феликса сверкнули. – Никому не говори, что ты журналист! Ты мой практикант, и я хочу проверить, что ты усвоил.
– Я помню, Феликс Борисович, – кивнул я, и мы выбрались из машины.
Интересно, почему психушки всегда такие мрачные? Ладно, фиг с ними, с решетками везде, где только можно, это скорее для безопасности самих же больных. Чтобы они из окон не сигали в помутнении или, там, не пытались устроить героический прорыв на свободу. Но эти стены? Эти мрачные коридоры? Будто душевнобольным и так зашибись живется, что снаружи нужно устроить такой ад?
Как положено прилежному ученику, я стоял в сторонке, пока Феликс о чем-то шептался, сунув голову в окошечко регистратуры. Потом он своей чуть пританцовывающей походкой вернулся ко мне и подал белый халат.
«Кто первый халат надел, тот и доктор…» – вспомнил я, наблюдая, как дюжий санитар с лицом Валуева возится с замком на решетке. Дверь со скрипом открылась.
Запахи и звуки сразу же сменились. Остро пахло процедурным кабинетом и хлоркой, за которой едва угадывались нотки нечистот.
Что-то ритмично стучало. Глухо так. Будто чья-то голова об стену. Вдалеке кто-то тянул заунывную песню. Навстречу нам, ссутулившись настолько, что почти согнувшись пополам, прошла худая растрепанная старушка в линялом фланелевом халате. Поравнявшись с нами она подняла лицо с пустыми глазами. Отвисшая нижняя губа обнажала ряд желтых зубов заядлой курильщицы.
Я встретился с ее затуманенным взглядом. Мне стало как-то не по себе. Даже поймал себя на том, что хочу немедленно убежать. Показалось на секунду, что когда я попытаюсь выйти наружу, санитар оскалится в ехидной улыбке, а из темных ниш вынырнут два его брата-близнеца со смирительной рубашкой.
– Ну чего ты встал? – потормошил меня на рукав Феликс. – Нам в третью палату, это в том конце коридора!
Я тряхнул головой, отгоняя идиотское видение. Почему-то убогая закорская психушка не производила такого давящего впечатления. Будто в ответ на мои мысли из-за ближайшей двери раздался заунывный вой. Тот самый, который я сначала принял за песню.
– Здравствуйте, девочки! – приветливо сказал Феликс, остановившись на пороге. К счастью, в этой конкретно палате не было никаких признаков психушки, кроме решеток на окнах и привязанных к раме одной кровати посеревших вафельных полотенец. Из десяти кроватей заняты всего четыре. На одной кто-то спал, накрывшись с головой одеялом. Судя по высоте и объему бугра, женщина была весьма героических пропорций. В углу рядом с окном сидела этакая девушка-бабушка. Хрупкая фигура в полосатой пижаме была лет на двадцать, а вот лицо… С лицом был непорядок. Темные грязные волосы собраны в пучок, а лицо похоже на печеную луковицу. Она медленно раскачивалась с довольно большой амплитудой. И иногда билась затылком об стену. На нас она не обратила ровным счетом никакого внимания. На кровати в центре второго ряда поверх одеяла лежала типичная такая домохозяйка средних лет. Сумасшедшей она не выглядела, и даже одета была не в замызганный бесконечным количеством стирок халат, а в югославский спортивный костюм. Незанятые кровати сверкали пустыми панцирными сетками. Матрасы были скатаны в рулоны.
– Ваня? – удивленно сказала четвертая женщина. С кровати, которая была ближе всех к двери.
– Вы знакомы? – воскликнул Феликс и тоже посмотрел на меня.
Знакомы? Я всмотрелся в лицо женщины. Да, я ее уже видел… Буквально вчера во сне. Еще в памяти всплывали какие-то смутные обрывки и осколки. Силуэт на фоне большого окна. Книжный шкаф темного дерева во всю стену. Кольцо… Черненое серебро, зеленый камень с мутными пятнами внутри. Женщина смеется…
– Татьяна? – осторожно спросил я.
Да, я ее помнил. Точнее, не я помнил, а где-то в глубине извилин мозга осталось туманное эхо воспоминаний настоящего Ивана Мельникова. Которого с этой женщиной немало связывало.
