Кровавый снег декабря - Евгений Васильевич Шалашов
Повозки маркитантов и маркитанток следовали за полком давно. Торговцы как шакалы набрасывались на каждую тряпку, выброшенную из ранца и представляющую хоть какую-то ценность. А уж сколько они заполучили в Люблине, не хотелось и думать! Но сейчас обвинять торговцев в мародёрстве ни у кого не хватало совести. Поэтому из фур вытащили весь запас водки и разлили его в походные баклажки. То, что в баклажки не вместилось, выпили прямо на месте. Офицеры, которым фляги не полагались, заполнили водкой медные чайники, которые тащили денщики. После привала жизнь показалась не такой уж и поганой. Но всё же все понимали, что когда опьянение пройдёт, будет ещё хуже. Поэтому во время всего пути Шухтовский полк упорно «надирался». А когда адъютант Паскевича, объезжавший войска, попытался выразить своё недоумение полковому командиру — подполковнику Алферову, — то был отправлен по известному всем адресу. От изумления адъютант не то что на дуэль подполковника не вызвал, но даже забыл доложить о беспорядках главнокомандующему. Повторюсь, что полки на марше почти не взаимодействуют друг с другом. Но вот этого «почти» хватило на то, что вся дивизия 2-го корпуса, узнав о пьянке сослуживцев, пожала плечами и последовала их примеру. Благо найти водку было несложно. Маркитанты следовали не только за Шухтовским полком. И уже к вечеру вся дивизия, за исключением разве что старших командиров, была в стельку пьяной.
Командование корпуса, которое узнало об инциденте гораздо раньше Паскевича, предпринять уже ничего не могло. Единственное, что сделал корпусный начальник барон Розен, — приказал оставить солдат на днёвке ещё на один день, а командиру дивизии и командирам полков сделал внушение. По мнению генерала, за это время господа офицеры вкупе с унтерами должны привести подчинённых в более-менее пристойный вид. Удивительно, но барон даже не пытался ни ругаться, ни угрожать подчинённым ему офицерам. Все разборы было решено оставить «на потом». Потом кого-то можно и чином обнести, и к ордену не представить. Но, как справедливо полагал барон, после случившегося в Люблине офицеры не будут особо гнаться за регалиями и наградами. Дивизия, находящаяся на днёвке в военное время, представляет собой меньшую опасность, нежели в походной колонне или в самом начале боевой позиции. Дивизия пьяная — ещё меньшую угрозу. Но всё же — даже деревенский мужик бывает опасен в пьяной агрессии. И ещё более опасен, нежели в его руках кол или топор. А дивизия в составе двух бригад, каждая из которых состоит из двух полков? И если учесть, что в каждом полку находится по две тысячи вооружённых людей. Да и к тому же, не могла вся дивизия упиться целиком и полностью. А батальонное каре, в которое русский пехотинец встанет в любом состоянии? Тут уж, наверное, всякий противник подумает: а стоит ли атаковать дивизию, имея сил раз в пять меньше?
Командир кавалерийской бригады Завишевский, числивший среди своих предков самого Завишу Чёрного, гонористый шляхтич, но толковый командир, имел в строю только три тысячи сабель и одну неполную конную батарею из трёх лёгких орудий. И будь это в другое время, он, безусловно, не рискнул бы атаковать русскую пехоту. Если бы один из его эскадронов не побывал в Люблине сразу же после ухода Шухтовского пехотного полка. Посему, когда бригадные разъезды наткнулись на нетрезвых русских солдат, он счёл случившееся подарком судьбы. По приказу полковника горнист дал сигнал к атаке. В бой были отправлены три эскадрона. Один из эскадронов и батарею командир оставил в резерве. Польские уланы напали со стороны заходящего солнца, мешающего пехоте целиться. Кавалерия, раскинувшись веером, рубила и колола. Пехота, сбиваясь в кучки, огрызалась короткими залпами и штыковыми ударами. Один из батальонов, более вменяемых, нежели остальные, сумел построить каре. К нему стали отходить и группами, и порознь. Ещё немного — и удача повернулась бы лицом к русским: пехотинцы, вливаясь в плотный строй, усиливали и расширяли каре, превращая его в живую крепость. И ещё бы чуть-чуть — рядом с первым встало бы второе каре. А потом, ведя плотный огонь, пехота легко перейдёт к атаке и опрокинет кавалерию. Но Завишевский, предвидя подобную ситуацию, выдвинул артиллерию. Все три орудия дали картечный залп в ребро живого квадрата. В образовавшуюся брешь немедленно устремился резервный эскадрон, вырубая не успевшую опомниться пехоту.
Через несколько минут началось самое страшное — паника. Русские солдаты бросали ружья и разбегались. Офицеры, пытавшиеся их остановить, оказывались вовлечёнными в общий поток беглецов. Уланы в азарте боя преследовали солдат и рубили, рубили…
Бой прекратился только тогда, когда солнце уже полностью зашло. Ночью, при факелах, по полю ходили местные крестьяне, добивая раненых и уцелевших. Из семнадцати тысяч спаслись немногие. Кому-то посчастливилось дойти до расположения основных сил. Кого-то укрыли монахи ближайшего монастыря, не смутившиеся, что прячут иноверцев. Кое-кто, сумев укрыться, сменил военную форму на мужицкую свитку, подался в дезертиры или в войско батьки Кармалюка. Русская армия несмотря на потери ещё оставалась достаточно сильной. По численности она по-прежнему превосходила польскую. Но она уже проиграла кампанию. Лучшее, что мог сделать генерал-фельдмаршал Паскевич, — это увести людей обратно. Но он этого не сделал, тем самым обрекая на гибель и позор четыре корпуса.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
ЗВЁЗДЫ ЗАКАВКАЗЬЯ
Весна-лето 1826 годаАббас-Мирза начал выступление, едва дождавшись, пока реки вернутся в отведённые на то русла. Сорокатысячное войско, остриём которого был отряд Самсон-хана, с ходу форсировало реку Аракс и вторглось в Карабах. Реденькие казачьи разъезды и отряды Эриванского
