Анатолий Матвиенко - Эпоха героев и перегретого пара
Чрезвычайно потешно выглядела выгрузка бронированных локомотивов. Суда, оснащённые для их доставки, оборудованы были мощными кранами, способными выгрузить боевые машины на пирс. Сейчас они спускали их в море. Движение стрелы — и громкий всплеск возвещал об утоплении очередных тысяч фунтов стерлингов.
Насилие затянулось на добрые сутки, не прекращаясь день и ночь. Зато в Босфор конвой втянулся налегке, высоко неся грузовые марки над волнами. Только почему-то никого из офицеров это не обрадовало.
Пока англичане с французами занимались увлекательным делом «Прощай, оружие», в белой беседке, живописно увитой зеленью и уютно разместившейся между высокими скалами на южном крымском берегу, высокий немолодой мужчина пригласил спутницу глянуть в телескопическую трубу, обычно используемую для наблюдения за небесными светилами. Женщина со следами былой красоты на аристократическом лице приблизилась к треноге.
— Прошу простить, но зря ты мне не верила, дорогая, что война с Англией закончится столь быстро и комично. Джентльмены приехали в гости лишь для того, чтобы свалить железные игрушки около нашего берега.
— Не скрою, впечатлена. Ты умеешь заканчивать войны непередаваемым образом. Но как?
— В подробностях — сложно. Если кратко, нужно было подгадать, чтобы эскадра двинулась на нас в наилучший момент, когда флот достиг готовности, а с Урала перелетели паролёты, о которых на Запад ещё не просочились слухи. Потрачено до миллиона фунтов стерлингов, но полагаю, — тут несимметричное лицо князя Сан-Донато озарилось полуулыбкой. — Я рассчитываю, что мы не остались в накладе.
— Господи, до чего это странно! — воскликнула княгиня. — Я увидела самое необычное действо, срежиссированное близким мне человеком. Знаешь, порой не могу отделаться от ощущения, что происходящее не реально. Помнишь, ты рассказывал мне о графе Льве Николаевиче Толстом, штабс-капитане, который служил с тобой в турецкую компанию? Фельдмаршал тоже о нём вспоминал.
— Конечно. И что наш граф?
— Да вот, читала его повести «Детство» и «Отрочество». И с удивлением узнала, что он родился в сентябре 1828 года. Выходит, в ту войну он был сущим ребёнком. Я не успокоилась, навела справки — нет больше Львов Толстых.
Строганов устало потёр ожоговый шрам. Жена настолько привыкла к отметине, что с трудом могла представить супруга с ровным лицом.
— Ты права, мой ангел. Порой и мне кажется, что всё было или сложилось бы решительно иначе. Император Николай не погиб в декабре двадцать пятого и продолжил править в Санкт-Петербурге, Демидов не стал императором, прожив гораздо дольше, Пушкина на дуэли застрелил какой-то французский прощелыга…
— Постой. А мы?
— Мне кажется, я погиб. И не в Крыму от турецкой гранаты, а куда ранее — в четырнадцатом. В сражении при Краноне мне оторвало голову прямо на глазах у отца.
— Матка боска! — воскликнула Юлия Осиповна. — Тогда я была юна, жила в Польше, и мы никогда не встретились бы. Я не желаю такого! А есть другая история, где бы мы никогда не расставались?
— Может быть. Но я её не знаю, — виновато ответил князь. — Начинает темнеть. Предлагаю на сём завершить наш пикник со спектаклем английской труппы и пройти к паромобилю.
— Конечно, милый. Надеюсь, паролёт Володи уже приземлился. Встретим его и поужинаем вместе. Есть повод отметить, n'est-ce pas?[36]
Она смирилась со всем — что её муж воскрес, проявив себя настоящим чудовищем. Сказала себе, что нет особой чести любить безупречного господина с образцовой репутацией и безукоризненной биографией, ей выпало принять Строганова таким, каким он есть.
Но не изменить другого. За годы без Александра Павловича она хранила верность единственному и главному в мире мужчине — Володеньке, ненаглядному сыну, который избрал самый опасный род войск, не слушая материнских увещеваний.
Англичане отступились, но с Турцией война не окончена, а с ней неизбежны и новые жертвы. Недавно пришла скорбная весть, что в боях на Кавказе погиб знакомый Ивана Фёдоровича молодой артиллерийский штабс-капитан Илья Николаевич Ульянов. Никогда уж ему не вернуться домой, не обнять жену, не назвать сына Володей. А ведь такой умный человек был, выдающийся математик, с отличием окончил Казанский университет. Ульяновы могли всю историю России повернуть! Не повезло Отечеству.
Эпилог
Расцвет паровой эпохи, наступившей после скоротечного правления Пестеля, отчего у наших героев случилось столько жизненных поворотов, подходил к концу, хотя мало кто об этом мог догадаться. Наоборот, по окончании турецкой компании, сократившей земли османской империи до смешного размера, Россию охватил настоящий культ паровых механизмов. Им возносили хвалу как спасителям Отечества, даже слагали стихи.
В былые времена волшебников и фей Одни лишь колдуны быстрее птиц летали… Но эти времена для всех теперь настали, И сделал это Пар — великий чародей!
Декламируя слова забытого вскоре автора, соотечественники иногда упускали из виду, что за успехами стоят не железные и бездушные машины, а люди, каждый из которых послужил стране по-своему: изобретательской смекалкой, полководческим талантом. Или же тайными заговорами в тылу врага, о коих неприлично рассказывать в порядочном обществе.
За неделю до появления памятной заметки в «Таймс», с которой началось наше повествование, один из скромных, непрославленных героев последней войны Панфутий Миронович Черепанов, инженер-генерал и ректор Тагильской военно-инженерной академии, хмуро оглядел чумазый агрегат, занявший середину мастерской и гордо продемонстрированный сыном.
— И что сие за нелепица?
— Простите, отец, но это — мотор будущего. Паровые машины имеют изъян — тепло уходит не столько в нагрев и перегрев пара, сколько в стороны. Я предлагаю сжигать нефтяную вытяжку прямо в цилиндре, запаливая отдельно каждую порцию топлива.
Генерал скривился.
— Машина односторонняя. Горячий пар, ну — пусть газ от горелого земляного масла, как я разумею, давит лишь с одной стороны. Архаичная конструкция прошлого века, ещё до англичанина Джеймса Уатта. Сколько мощность и вес?
— Две лошадиных силы, соответствует примерно трём индикаторным. Опытовая весит двенадцать пудов. Потом станет легче. Поймите, отец, двойной ход поршня — не главное, здесь расход тепла меньше. Внутреннее сгорание! Оно вытеснит пар.
Панфутий Миронович хотел возмутиться упрямством и неразумностью отпрыска, потом сдержался. Конструкция убогая, отсталая, лишённая всяческих перспектив, но не без оригинальности в замысле.
— Молодец, что дерзаешь. А ну, запусти!
Антон Черепанов развёл огонь в запальной трубке, накачал светлую вонючую жижу, потом крутанул огромное маховичное колесо. Аппарат подхватил, кашляя сизым удушливым дымом.
— Довольно! Глуши. Ежели упрямство не пущает забросить — трудись, но только после основного урока. А с завтрашнего дня начинай с паровыми турбинами работать. Чует сердце, за ними будущее, — тут инженер не сдержался и передразнил восторженный тон юнца. — А не за «внутренним сгоранием». Пар да электричество будут править бал ближайшие двести лет! Попомни мои слова. Наш замечательный век дал множество изобретений, каждое последующее будет не уделом одиночек, но результатом долгих опытовых исследований. Потому в следующем двадцатом столетии не будет решительно ничего нового, дай Бог все теперешние открытия применить.
Ректор протёр ветошью вечно чумазые пальцы, помимо воли хозяина норовившие потрогать очередной механизм, и удалился. Сын проводил его взглядом, погладил шершавый маховик и хитро заметил:
— Посмотрим, батя!
Примечания
1
Стой! Документы! (здесь и далее — плохой немецкий, ежели не оговорено иное).
2
Господин начальник! Нет документов!
3
В смутные времена после Декабрьской революции слово «жид» (от польского Żyd) бранного оттенка не несло, употреблялось наравне с «еврей» и «иудей».
4
Führer (фюрер) — большой начальник, leiter (ляйтер) тоже начальник, рангом пожиже фюрера, но крупнее нежели zugführer (цугфюрер). Такова была иерархия Русского Рейха по установлению Пестеля.
5
Труд освобождает.
6
Тебя не спрашивают!
7
Очаровательный цветок (фр.)
8
Прекрасного принца (фр.)
9
Дурной тон (фр.)
10
Образ действия (лат).
