Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного

— Не гневайся, молитвенник наш. Не к лику тебе. Да и батюшка ласков был ныне с тобой.

Чтобы разрядить нарастающий гнев, Фёдор взобрался на спину боярина и изо всех сил хлестнул его кнутом по ногам.

— Фыркай ты, куча навозная!

Катырев грузно забегал по терему.

— Стой!

— Стою, царевич!

— Куда батюшка делся? — И приложился ухом к стене. — К Ивашке шествует. Не быть бы оказии!

…Иван-царевич холодно встретил отца и небрежно, по обязанности едва приложился к его руке.

— А и не весел ты что-то, Ивашенька.

— Не с чего радоваться. Умучила меня Евдокия.

Он заломил больно пальцы и глухо вздохнул.

— То резва была, яко тот ручеёк, что с красных холмов бежит, то ни с чего лужею киснет.

— Не сдалась бы тебе та лужа болотом чёртовым!

Иван тревожно насторожился.

— Млад ты, оттого многого и не разумеешь.

Он привлёк к себе сына и что-то зашептал ему на ухо.

— Убью! — вдруг рванулся царевич и бросился к светлице жены.

Услышав крик, Фёдор спрыгнул с боярина и испуганно подполз под лавку.

— Тако и чуяло сердце моё. По глазам батюшки зрел — будет оказия.

Вытащив из-за пазухи шёлковый кисетик с образками, он достал крохотную иконку своего ангела и описал ею в воздухе круг.

— Защити меня, святителю, от длани батюшкиной и от всяческой скверны!

Грозный нагнал Ивана в сенях и насильно увёл к себе. У двери опочивальни стояли с дозором Малюта и Алексей Басманов.

— Пошли Бог многая лета царю и плоти преславной его!

Царевич гневно поглядел на опричника.

— Пошто очей не разверзли моих доселе?

— Како прознали, абие попечаловались царю.

Они пропустили Ивана в дверь и притихли.

— Не томите ж, покель сабли моей не отведали, псы!

Басманов отступил за спину Малюты.

— Воля твоя, Иван Иоаннович, а токмо похвалялся Микита, отродье князь Фёдора Львова, будто в подклете подземном, егда в боярышнях ходила та Евдокия, миловался он с нею изрядно.

Царевич размахнулся сплеча и ударил Басманова кулаком по лицу.

— За потварь обоих в огне сожгу!

— Сожги, царевич, токмо что проведали, то нерушимо.

Малюта ожесточённо затеребил свою рыжую бороду.

— По то и сохнет, что тугу держит великую. Прослышала, будто на Москве Микита, и затужила!

Вотчину и всё добро оговорённого князя царь отписал в опричнину.

Фёдора Львова с сыном доставили на Москву и заперли в темнице Разбойного приказа.

Евдокия до того опешила от неожиданности, что не могла ни слова ответить приступившему к ней с допросом мужу.

— А скажешь, тварь! — склонился к ней Иван и больно впился пальцами в её горло.

Она ещё больше растерялась и отвела взор.

— Не любо в очи глазеть! А миловаться с полюбовником любо?!

Царевич, твёрдо убеждённый в том, что уличил Евдокию, поскакал в Разбойный приказ и приступил к пытке Львовых.

Чем яростнее оправдывались оговорённые, тем больше распалялся Иван.

Всю ночь тщетно бились с Микитой, вымогая от него признание в любовной связи с Евдокией.

Иван метался от приказа к особному двору и с звериною радостью рассказывал жене о том, как пытают Микиту.

— А утресь с ним вместе зароем тебя! Тешься тогда без опаски! — припугнул он её под конец и ушёл.

…Позднею ночью Евдокию, извивающуюся в страшных мучениях от преждевременных родов увезли в заточенье в один из отдалённых монастырей.

ГЛАВА ПЯТАЯ

С тех пор как не стало Евдокии, опостылела Иоанну Москва. Потянуло подальше от стольного шума и мирской суеты.

Отобрав лучших своих опричников, Грозный ушёл колымагами в Александровскую слободу и там дни и ночи предавался посту и молитве.

Кое-когда выслушивал он строго гонцов и советников, нехотя отдавал распоряжения и снова, запахнувшись в подрясник, шёл с покаянной душой в полутёмную церковку.

У крыльца, ведущего в покои, по обетованию, данному Грозным Богу, работные людишки ставили храм во имя святой Евдокии.

После обедни Грозный, подоткнув за чёрный кушак полы подрясника, нахлобучивал на глаза скуфейку, кланялся на все четыре стороны и помогал, во искупление грехов, работным.

Усердно перетаскивал он камни и кирпичи; отёкшими ногами своими, не гнушаясь, размешивал глину и при каждом движении робко призывал имя ангела своего, Иоанна Постного.

Участливо поглядывал со звонницы на государя царский пономарь Малюта, осторожно перебирая языки колоколов.

Смиренные великопостные перезвоны наполняли душу Иоанна тихою примиряющей грустью.

— Благостен Господь Бог, — неожиданно разгибался он и отставлял для креста перепачканные в грязь тонкие пальцы.

Людишки нерешительно бросали работу и выжидающе поглядывали на спекулатарей.

Иоанн нехотя поворачивал голову к холопям и сокрушённо вздыхал.

— Токмо бы вам, нерадивым, баклушничать.

И вновь принимался за прерванную работу.

Иван-царевич редко показывался в слободе. Собрав кружок детей боярских, он без конца бражничал и предавался охоте.

В Петров день близкие устроили для Ивана потеху, на которую, ради праздника, пришёл поглядеть и царь.

В дальнем конце слободы, на кругу, обнесённом высокими палями, стоял с рогатиною холоп. Точно затравленный зверь, он беспрерывно озирался по сторонам, тщетно ища спасения.

Грозного под руки ввели на помост. Хмельной царевич сидел на балясах и, беспечно болтая в воздухе ногами, щёлкал орехи. Увидев отца, он подхватил его руку, едва приложился к ней и тотчас же отвернулся недружелюбно.

Как только царь занял своё место, дверь сарая с шумом распахнулась. На пороге показался огромный бурый медведь.

Притаившиеся на крышах стрельцы больно ударили зверя батогами по голове. Медведь свирепо оскалил пасть и с неожиданною стремительностью бросился на прижавшегося к палям холопя.

Грозный недовольно перегнулся через балясы.

— Тако царя с царевичем тешишь?!

И, сорвав с головы подвернувшегося опричника скуфейку, швырнул её сердито на круг.

Медведь с воем подхватил скуфейку. Охотник изловчился и взмахнул рогатиной. Однако зверь, испытанный в единоборстве, не поддался обману. Едва взметнулась рогатина, он отпрянул в сторону, припал к земле и, подпрыгнув, подмял под себя человека.

— Другого! — свирепо зарычал Иоанн. — Да поумелей который!

Стрельцы пропустили на круг очередного охотника. Облизывая кровь, остервенелый зверь поднялся на задние лапы.

Воспалённым взглядом следили за боем царь и царевич.

Отчаявшийся холоп стрелой налетел на противника и всадил конец рогатины между его передними лапами. Медведь взвыл и грудью наддал на врага. Охотник счастливо оскалился. Исход единоборства был предрешён. Если бы зверь отпрянул назад, он избавился бы от рогатины; сделанное же движение погубило его: другой конец рогатины впился до половины в разверзнутую пасть.

Стрельцы торжественно вынесли на руках охотника с круга и поднесли ему в награду овкач вина.

Вечером, перед всенощной, царь повелел внести в поминанье задранного медведем неудачливого охотника.

Так, мирно и благочинно, текла жизнь в Александровской слободе. С украин приходили добрые вести. Царёва рать взяла у ливонцев Дерпт и наступала на Ригу.

Тревожил Иоанна лишь недостаток в казне. Он знал, что с обнищавшей Московии больше нечего взять, и не очень рассчитывал на помощь русийских торговых людей.

На совете, когда Челяднин заикнулся о богатствах гостинодворцев, Грозный резко его оборвал:

— Допрежь надобно путь торговый пробить к персюкам и в еуропейские страны, а там и молвь держать сию. Покель же не одолеем ворога да не укрепим торга со басурмены, не можно в разор вводить гостинодворцев.

Фуников поддакнул царю и предложил неосторожно:

— Одолеем, преславной, Литву да ливонцев — с лихвой возместим. А ныне показал бы ты милость да пожаловал для рати коликую долю своей казны.

Грозный сморщил лоб и прищурился.

— А волил бы яз ведать, колико ты, Микита, с Ивашкой Висковатым неправедно своровал от моей казны?

Казначей смутился и отвёл в сторону взгляд. Опричники возмущённо переглянулись.

— Не можно, государь, воров имать середь особных твоих людей.

Малюта низко поклонился Грозному.

— Пожалуй суд снарядить противу воров тех.

В тот же день Скуратов, Вяземский и Алексей Басманов отправились на Москву чинить следствие.

Толпы людишек приходили в приказную избу с челобитными на дьяка и казначея.

Покончив с допросом, опричники произвели обыск в усадьбах обвиняемых и нашли, по указаниям тиунов, в, земле целый склад драгоценных камней и сосудов, украденных из царёвых хранилищ.