До основанья, а затем - Роман Феликсович Путилов
— Кого, простите?
— Робин Гуд из Локсли, благородный разбойник, живший в Шервудском лесу, грабивший богатых и отдававший часть добычи бедным, такой, знаете ли, революционно настроенный тип. Он нем много британцы писали, очень он у них популярен.
— Да, да, что-то слышали. — Газетчики торопливо начали что-то записывать.
— Еще имеются вопросы, господа?
— Да, пожалуй, что нет…- Гессен взглянул на своего молодого спутника.
— Ну, в таком случае, я откланяюсь. — я бросил на стол салфетку и встал: — До новых встреч, господа.
Отбытие жены Ленина из дома Ксешинской мой наблюдатель засек на второй день пребывания госпожи Ульяновой — Крупской в негостеприимной столице. Зная основные вехи истории нетрудно предугадать определенные шаги исторических персонажей. Вряд ли дом балерины, похабно разграбленный сначала солдатами, а потом революционерами, где располагалась казарма солдат ремонтных мастерских запасного автобронедивизиона, революционный клуб, редакция, и еще Бог знает кто, мог предложить уютные помещения, пригодные для проживания нескольких женщин-дворянок. Мой милиционер –инвалид, что занял точку напротив выезда из дома и видел, как в открытый легковой автомобиль, на задний диван грузились три дамы с многочисленными коробками и саквояжами. За рулем и на переднем сидении сидели моряки, также два моряка встали на подножки, уцепившись за запасные колеса и автомобиль выехал со двора. Посыльный, лузгавший семечки чуть в стороне, углядел сигнал наблюдателя и бросился через мост к Городскому училищному дому, где по существующей договоренности швейцар за мелкую мзду допустил нашего человека, одетого приказчиком, до телефонного аппарата, передать срочное сообщение «по коммерческой части».
Через час пост наблюдения, выставленный напротив доходного дома Эрлиха, расположенного по адресу улица Широкая дом сорок четыре, подтвердил прибытие автомобиля с указанными дамами. Выгрузив пассажирок и подняв на третий этаж, в квартиру зятя Ленина вещи прибывших женщин, матросы погрузились в автомобиль марки «Рено» и убыли восвояси.
В последующие дни, прибывшие в квартиру Марка Елизарова женщины — одна из них была уверена мной опознана, как Надежда Константиновна, супруга безвылазно сидящего в трюме баржи Ильича, а вторая вероятно была Инесса Арманд, уходили из дома с раннего утра, в сопровождении охраны. Не знаю, насколько эти революционерки были обучены в плане наблюдения, контрнаблюдения и ухода от слежки, следить за ним я даже не пытался. Тем более, что о том, как проводили время дамы я узнавал на утро из большевистских газет. Я следил за охраной. Четыре молодых парня, судя по оттопыренным полам пиджаков, вооруженные револьверами, каждое утро приезжали на трамвае номер восемь, после его по улице Широкой, ни на кого не обращая внимания, шли по улице Широкой до пересечения с Газовой, где у парадной и дожидались своих подопечных, беспечно щелкая семечки или куря папиросы. Когда Крупская или Арманд спускались на улицу, то каждую сопровождала пара охранников, двигаясь за своей подопечной в нескольких метрах позади или загружаясь вместе с ней в наемный экипаж. «Бодигарды» держались беспечно и уверенно, по сторонам не смотрели, шагали рядышком, ведя бесконечные разговоры и рассматривая встречных барышень. Для их ликвидации в течении пары секунд не было никаких препятствий, кроме одного — охраняемые выходили из дома засветло, когда улицы были полны народу.
Сегодняшним утром все происходило все как обычно — молодые парни выскочили из трамвая и перебрасываясь шутками, двинулись в сторону улицы Широкой.
— Эй Митька! — один из охранников обернулся и сделал шаг в сторону — мужик, торгующий на углу семечками, призывно махал руками.
— Ты мне, дядя? — парень приблизился к торговцу. Его товарищи тоже подошли, держась в паре шагов.
— Ну ты же Митька! Не узнал?
— Нет. А ты кто?
— Дядька Селиван, сестры твоей крестный. Или не узнал?
— Ошибаешься, ты дядька, у меня братья одни.
— Ты не с Волобуевского уезда Тверской губернии?
— Не, дядька, я местный.
— Да как же так? На кумы моей сынка как две капли воды похож! Он же в прошлом годе на фронте германском пропал, ну я и обрадовался, думал, что сыскался Митька.
— Не, дядька, извиняй, мы на фронте не были, мы тут революцию делаем! — гордо сказал парень и повернулся, чтобы следовать дальше, но мужик, видимо стесняясь от того, что так обознался, сделал предложение, от которого нельзя было отказаться.
— Погодь, парень, давай я тебе семечек отсыплю, раз такое дело. Подставляй карман.
Весело оглянувшись на своих товарищей, Митька оттопырил карман спортивного пиджака в крупную рыжую клетку, что достался ему по ордеру в заводской ячейке, из изъятого у контрреволюционных буржуев, во время обысков, добра, и туда потекла река семечек из небольшого стаканчика мутного стекла, а потом еще одна и еще.
— Ну, Христос с тобой парень. — мужик угомонил свою щедрость: — Ну до чего ты на сына кумы моей похож…
— Прощевай, дядька. — парень бросился догонять своих товарищей, на ходу поплевывая шелуху на мостовую. Конечно, семечки у него были и свои, но слово халява была сладкой при любых политических режимах.
В это же время.
В помещение бывшего полицейского участка, что располагался на углу улицы Шамшева и Малого проспекта, что в двух кварталах от улицы Большой, где расположилась одна из частей милиции Временного правительства, вбежала растрепанная, заплаканная, со сбившимся набок платке, молодая симпатичная барышня и бросилась к самому представительному мужчине, из находящихся в присутственном мест — отставленному по ранению, бывшему прапорщику Вясовскому
— Господин начальник, помогите! — девушка, будучи в сильнейшем волнении, схватилась за руку оторопевшего отставного офицера: — Помогите!
— Что с вами приключилось, мадемуазель? — Вясовский аккуратно извлек свою кисть из неожиданно сильных рук девушки.
— Помогите, господин офицер! На большой пять минут назад меня ограбили! Сережки сняли, подарок тетушки!
— Как выглядят сережки, и кто снял? — бывший банковский клерк и младший офицер пехотной роты в критических ситуациях умел мыслить и действовать достаточно четко.
— На большой
