На своем месте - Михаил Иванович Казьмин
Ни в Палате тайных дел, ни даже в самом Никитникове переулке я никогда раньше не был, так что здание Палаты рассматривал с интересом. До мощи и помпезности хором госбезопасности на Лубянке в бывшем моём мире оно, ясное дело, и близко не дотягивало, да и по здешним меркам выглядело не так чтобы прямо очень внушительно, по крайней мере, со стороны фасада. Похоже, тайные даже в самом облике их главного пристанища старались не выставлять свою службу напоказ. Внутри же на первый взгляд всё походило на любое иное присутственное место, разве что народу в коридорах было заметно меньше. Присмотревшись, я всё же обратил внимание, что сами эти коридоры отличались множественными поворотами и перепадами по высоте своего расположения, так что если бы вдруг, не приведи Господь, конечно, в здание ворвались враги или какие мятежники, препятствовать их продвижению защитникам было бы намного проще, чем при обычной планировке.
Минут за десять хождения по этим коридорам Мякиш привёл меня в небольшую комнатку с массивным столом, на котором стояла довольно сильная лампа, и парой удобных стульев, где и попросил немного подождать. Что выходить из комнатки не следовало, он тактично промолчал, но я же и сам понимаю… Не прошло и четверти часа, как тайный исправник вернулся, и не один. Компанию ему составили урядник в мундире Стремянного охранного батальона и человек постарше меня, невыразительностью своего облика столь сильно походивший на Мякиша, что я невольно задался вопросом, уж не по такой ли наружности подбирают людей в Палату тайных дел? Урядник водрузил на стол небольшой деревянный ящичек и отошёл к двери, на его ремне я увидел кобуру явно под револьвер моей системы. Пустячок, как говорится, а приятно…
— Илья Сергеевич Спицын, магистр артефакторики, — представил Мякиш своего невыразительного сослуживца. — Боярин Левской, Алексей Филиппович, доктор магии, — это уже обо мне.
— Большая честь для меня, ваше сиятельство, — прежде чем принять протянутую мной руку, Спицын почтительно поклонился.
— Алексей Филиппович с сего момента, — раз уж Мякиш познакомил нас как коллег, я счёл необходимым применить в общении со Спицыным правила, принятые в учёном мире.
— Извольте, Алексей Филиппович, — Спицын открыл ящичек, извлёк из него завёрнутые в чистые тряпицы артефакты, выложил их на стол и протянул мне лупу, которую вынул из кармана.
Даже на глаз видно было, что один из артефактов покрупнее и, не иначе, посильнее второго. С одной лишь лупой полное реверсивное прочтение инкантации провести было, конечно, невозможно, но мне оно и не требовалось, хватило и тех следов наполнения, что я сумел обнаружить на глаз. Очень уж напоминали те следы особенности изделий артефактора из Усть-Невского Терехова, что сделал схожие глушители для «Иван Иваныча». Не зря я тогда подробно расспросил мастера о его работах, вот и пригодилось. Понятно, рассказывать тайным о своей поездке в Усть-Невский я желанием не горел, нечего им о том знать, а потому просто посоветовал Мякишу и Спицыну сравнить этот глушитель с тем, который был у того же «Иван Иваныча», именовать какового Тихоновым я при них тоже не стал.
— Я уже сравнил, Алексей Филиппович, — сдержанно похвастался Спицын, мол, я и сам не лыком шит. — Одного мастера работа, готов в том поручиться.
Что ж, право гордиться собой Илья Сергеевич имел полное, что и понятно — кого попало в Палату тайных дел артефактором не приняли бы. Артефакты вернулись в ящичек, и Спицын с урядником удалились. Ушли и мы с Мякишем — Михаил Дорофеевич пригласил меня к себе в кабинет.
Кабинет у Мякиша выглядел намного солиднее, чем у Шаболдина — и мебель получше, и самой той мебели побольше, и стены крашены куда более аккуратно, и занавеси на окнах покрасивее, даже портрет государя Фёдора Васильевича в кабинете тайного исправника выполнен был в холсте и масле, а Шаболдин обходился литографическим. [1] Оно и понятно — Мякиш и чином выше, и ведомство у него посерьёзнее, и служит он в том ведомстве в самой Палате, а не каком-то её отделении.
— С Красавиной вы, Алексей Филиппович, прояснили что-то? — спросил Мякиш, когда подали чай.
— Ни при чём тут она, Михаил Дорофеевич, — ответил я. — Вот совершенно ни при чём.
— Да я и сам теперь так думаю, тем более в свете нынешних-то находок, — признался Мякиш. — Получается, в самый день, когда со Смирновым удар случился, вору и выходить из дому не надо было. Подождал, пока мы с обыском закончим, да и вынес бумаги. Теперь его искать придётся.
— Есть какие-то соображения? — поинтересовался я.
— Есть, — Мякиш довольно усмехнулся. — Я в доме своих людей оставил, чтобы они опросили всю прислугу и составили перечень всех, кто после несчастья с Иваном Фёдоровичем выходил из дома, с указанием, когда ушёл, по какой надобности и когда вернулся. Вот потом прямо по перечню тому и пройдём…
— Кстати, Михаил Дорофеевич, такой вопрос, — неожиданно пришедшая в голову мысль показалась мне требующей прояснения прямо сейчас, — а что теперь с делом Смирнова будет? С издательством? С телеграфным агентством? С «Московским вестником» и «Русским словом»? Кто Ивану Фёдоровичу наследует?
— Известных ему или нам родственников у Смирнова нет, одинок он, — ответил Мякиш. — Ежели Иван Фёдорович, не дай Бог, конечно, преставится, а завещания не оставит, имущество будет по суду объявлено выморочным, да всё в казну и перейдёт. Доктор Шиманский уверяет, что есть возможность печального исхода избежать, но если рассудок к Смирнову не вернётся, чего доктор также не исключает, опять-таки суд опеку над ним установит. А раз нет наследников, то и опека будет также казённой. Вот только в случае кончины Ивана Фёдоровича всё равно придётся либо по завещанию поступить, либо полгода ждать объявления наследников, а при установлении казённой опеки она будет отменена, если вдруг те самые наследники объявятся, и возложена на них.
Хм, вот даже как… Что-то кажется мне, я даже
