Дело чести (СИ) - Земляной Андрей Борисович

Любава просыпалась медленно. Тягучее сладкое состояние которое хотелось длить как можно дольше, клубилось по всему телу не отпуская из приятного плена, и вдруг, вспышками воспоминания прошлого дня… взрывающаяся голова бегущего к ней человека, оседающая на бетоне выставочного комплекса лаково-красной плёнкой, эхо двух взрывов, и острая щемящая боль и страх за папу и брата… И сразу же без паузы, ощущение мужских рук, прижимающих её, и жар который чувствовался всем телом, от того, кто уже не в первый раз спасает её, а вот сейчас, лежит вместе с ней на узкой постели железнодорожного вагона…

Она резко повернулась в кольце рук, и открыв глаза увидела улыбающееся лицо Николая.

— Проснулась?

— Ага. — Она, сладко зажмурившись, потёрлась об его грудь словно кошка, и даже лизнула плотную, словно дубовую грудь. — Я тут подумала… А сколько раз ты меня спасал?

— Да я как-то не считал… — Через паузу ответил Николай. — А это важно?

— А вдруг у меня лимит закончился? — Она посмотрела на него откуда-то снизу. — Придёт время снова спасать меня, а ты и говоришь: «Всё, голубушка. Ты потратила все свои желания».

— Только если тебе самой надоест. Николай осторожно коснулся её макушки губами, и вдохнут терпкий запах волос.

— Да ладно. — Она картинно надула губки. — Вон не так давно чуть покапризничала, так ты сразу уже на каких-то девок переключился…

— Так это был каприз? — Николай рассмеялся, и подтянув Любаву к себе, впился в губы долгим поцелуем, от которого она снова почувствовала зарождающийся в глубине живота пожар, но словно ужик вывернулась из объятий, вскочила с кровати, и как была, голой, кинулась в уборную. С криком:

— Нет-нет. Только тихие салонные игры!

К завтраку оба вышли уже чинные, относительно спокойные, и без всяких фривольностей. Правда между ними постоянно проскакивала такая искра, что щёки у прислуживавшей за столом горничной, горели словно натёртые румянами, но две новых охранницы — настоящие мегеры, посматривали так строго, что девушка даже дышала через раз.

Несмотря на взрывы, программу ярмарки не меняли. Только в короткой речи, Сергий объявил, что семьям погибших род Рюриков будет платить персональную пенсию к той что положена от государства, и что злоумышленники найдены и скоро понесут справедливое наказание.

В народе болтали всякое, но склонялись к тому что это полудохлая «англичанка» продолжает гадить напоследок.

За чередой праздничных мероприятий, Любава уже почти не вспоминала ужас покушения, но постоянно оглядывалась, ища взглядом Николая, а не найдя, подзывала к себе Дарью или Елену, и те быстро выясняли куда делся генерал, а через какое-то время появлялся он сам, успокаивал Любаву, но вновь исчезал по своим делам.

Поскольку численность охраны резко выросла, и пришлось поднимать людей из резерва, пришлось и Николаю впрягаться в общий воз мероприятий. И две с половиной сотни Внутренней Стражи были здесь очень кстати, потому что один вид стражника в полевом обмундировании с коротким карабином на груди, успокаивал буянов лучше любого окрика. Все прекрасно знали на что способны стражники, патрулировавшие город, а что могут сделать отборные стражи, никто не желал проверять. Поэтому депутация студентов, протестовавшая против жестокого убийства учащегося технического училища, при попытке взорвать цесаревну Любаву, не стала прорываться через стражей, как планировали ранее, а постояв, просто разошлись, потому что лязг затвора красноречивее тысячи слов. А когда по команде офицера, десяток стражей, дёргают скобу затвора, и берут карабины наизготовку, тут уж и вовсе не до вольнодумства. Тут самые верноподданнические мысли сразу в голову приходят.

Оттоманская Порта, Анталья.

Но если в Нижнем Новгороде был некий флёр вольнодумства, и где-то даже вольтерьянства, то у Мехмеда шестого, в Анталье, что стал столицей после падения Стамбула, было весьма тревожно и очень шумно.

Мехмед получил информацию о сорвавшемся покушении от дипломатического представителя России, который даже полноценным послом — то не был. Какой-то мелкий чиновник департамента иностранных дел, занимавшийся тем, что передавал людям султана документы из Москвы, и переправлял обратно документы от Султана. Запойный алкоголик, которого не принимали в расчёт ни одна дипломатическая или разведывательная служба, что во множестве паслись на руинах когда-то Великой Порты.

Мехмед, получив известия о срыве всех трёх покушений, не стал орать или наказывать. Он просто сидел, глядя куда-то в пространство стеклянными глазами, и не думая ни о чём. А чего тут думать? Ясно что Османскую империю, а точнее её остатки, не простят. Если Британскую империю за то же самое деяние уничтожили, то Турции вообще рассчитывать не на что. И обидно что головы англичан в качестве извинений не пошлёшь. Англов в Турции осело не менее двух полков, и ещё неизвестно кто чью голову может послать. А затевать внутреннюю войну в такой ситуации — это верное самоубийство.

А успех был так близко! После покушения, когда власть неустойчива, Мехмед планировал вместе с англичанами отбить форты Босфора и Дарданелл, и уже никогда не пускать туда русских.

Осип Беньяминович Шор, высокий атлетически сложенный мужчина лет тридцати в белом костюме, фуражке Лондонского яхт-клуба, и длинном шёлковом шарфе, стоял у зеркала в своей спальне и полоскал рот турецкой водкой ракы, от запаха которой щипало даже в глазах.

Здесь в Анталье, новой столице оттоманской Порты, он имел репутацию болтуна, запойного алкоголика, и человека способного провалить даже поход к проституткам. Несмотря на службу по дипломатическому ведомству, чин Осип Шор имел совершенно незначительный, а именно губернского секретаря, что в возрасте под сорок лет было конечно крахом карьеры.

Осип ещё раз набрал в рот водки, прополоскал рот, и даже брызнул себе на грудь, для густоты ароматов. Его единственный слуга, секретарь и извозчик в одном лице, мужчина неопределённых лет, в одежде, купленной на дешёвом базаре — коричневых шароварах, стоптанных едва не разваливающихся сапогах и короткой жилетке, приоткрыл дверь, и оглянувшись, поклонился.

— Осип Беньяминович, ваше высокоблагородие…

— Гриша, тихо. — Осип втащил помощника внутрь, и закрыл двери. — Ты совсем дурак? Всю легенду нам спалишь. Какой я тебе высокоблагородие. Я же губернский секретарь…

— Господин подполковник, пришла команда на операцию «Кольцо». Шлюп Клементина вывесил «Папу»[2].

— Отлично. — Осип Шор без сожалений вылил остатки водки в раковину, скинул пиджак и начал пристраивать сбрую с пистолетом и несколькими магазинами.

— Бумаги сжёг?

— Ещё когда к вам бежал. — Гриша вытащил из-под стола большую пятилитровую бутыль с бензином и стал плескать на мебель, книжные шкафы, и распахнув дверь, убежал с бутылью наперевес в спальню.

Два безымянных трупа бродяг, были устроены с комфортом. Один на диване, а второй на широкой кровати с балдахином.

Когда Григорий и Осип садились в коляску, свеча горевшая у закрытой двери, только коснулась язычком пламени бикфордова шнура, и огонёк по шнуру забежал в комнату, где после хлопка́ выбившего стёкла, занялся пожар.

Осип с Григорием ехали в заведение Фирюзе Ханум, где регулярно ошивался коммандер Горис — бывший руководитель военно-морской разведки региона Юго-Восточной Азии. Сумев сбежать из Британии, он обосновался в Порте, как и пара десятков сотрудников разведки и офицеров Флота Его Величества, а также сухопутных офицеров.

Знал Питер Горис много, и был ценным призом, но всюду ходил как минимум с тремя дюжими морскими пехотинцами, так что взять его тихо не было никакой возможности. Но в спальню к девкам, коммандер конечно же ходил в одиночку, чем и собирался воспользоваться Осип Шор.

Уже стемнело, когда две тени беззвучно взобрались на второй этаж дома где, завела свой «салон» старая шлюха Фирюза. Девочка, отрабатывая серьёзную добавку к зарплате, уходила коммандера так, что тот спал без задних ног.