Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность
Алькен неожиданно выстрелил, и пуля, обжигая, прошла в нескольких миллиметрах от щеки Манеаса. Причем Штуберу показалось, что выстрел этот произошел непроизвольно, просто у Алькена сдали нервы. Но именно этот неврастенический выстрел, свидетельствовавший о непредсказуемости обер-лейтенанта, вызвал у штурмбаннфюрера еще большую антипатию к нему.
– Остановимся на пятнадцати, – не замечал его реакции Алькен, – и прекратим этот неуместный торг. Отбирайте мотористов, штурмана, рулевых, остальные вакансии заполнят мои бездельники-матросы, которых все равно придется оставлять здесь.
– Но вы действительно не расстреляете тех, кто останется вне команды?
– Мое решение вам уже известно, – нервно отреагировал Алькен. Не хватало еще, чтобы он давал этому латиносу слово германского офицера. – И не испытывайте благосклонность моего отношения к вам, капитан.
Отбирал Манеас долго и мучительно. Он не полагался на слово командира субмарины и, предполагая, что сам, по своей воле, делит команду на живых и мертвых, чувствовал вину перед каждым, кто оказывался вне его выбора. Утверждало его в этом мнении и все то, что происходило на корме, где германские подводники завершали расправу с пассажирами-мужчинами: одних просто выбрасывая за борт, а других, пытавшихся сопротивляться или хотя бы протестовать, – расстреливая.
С облегчением капитан вздохнул только тогда, когда матросов, оказавшихся вне капитанского списка, Алькен действительно приказал запереть в трюме. Остальным же велел занять свои места согласно корабельному расписанию и под угрозой смерти запретил переговариваться о чем-либо, кроме того, что требовалось по службе, а также собираться в какие бы то ни было группы.
– Мы доведем шхуну до того порта, который вы укажете, – попытался успокоить его капитан «Императрис». – Можете не опасаться бунта, я его не допущу.
– Окажите любезность, – язвительно призвал Алькен.
В это время старший механик судна, немного владевший немецким, попытался заговорить со Штубером, по наивности своей узревший в нем офицера, способного вступиться за находящихся на судне женщин. Однако капитан Манеас так рявкнул на него, что бедняга мог забыть не, только чуждый ему немецкий язык, но и свой родной, португальский.
– Мы с вами оказались на германской тропе войны. Поэтому сейчас на этом судне каждый, в том числе и женщины, предоставлен своей собственной судьбе, – заявил капитан оставшимся с ним членам команды.- От всех мною отобранных я требую выполнения всего того, что ему будет приказано. Только ваша исполнительность подарит нам хоть какой-то шанс на спасение.
Штубер прошелся по палубе, размышляя о том, как поступить дальше. Оставаться на «Императрис» он не хотел, оставлять кого-либо из своих людей тоже было рискованно; через несколько минут здесь увлекутся спиртным и женщинами, а затевать перестрелку с командой германской подлодки было опасно – это может быть не так истолковано в Берлине и в ставке гросс-адмирала Деница. Да и зря терять людей тоже не хотелось.
– Что предпринимаем? – негромко спросил Гольвег, понаблюдав, как на корме моряки с «Черного призрака» расправляются с последними мужчинами – пассажирами шхуны. – Может, уложим «коровников», которые находятся сейчас на палубе, а дальше – по обстоятельствам?
– Бразильцы тоже будут на нашей стороне, – поддержал его Зебольд.
– Вы всегда поражали меня мощью своих стратегических замыслов, мой вечный фельдфебель Зебольд.
– Так добейтесь, чтобы мне, наконец, присвоили чин лейтенанта, – не упустил возможности Зебольд.
Барон уже дважды представлял его к этому чину, и оба раза где-то там, наверху, посчитали, что офицерский корпус Германии не многое потеряет, не увидев в своих рядах малообразованного, грубоватого фельдфебеля. После второго представления какой-то штабист из группы армий «Центр» так прямо и сказал Штуберу: «Я скорее добьюсь того, чтобы половину наших офицеров понизили в чинах до фельдфебелей, нежели стану хлопотать о повышении вашего фельдфебеля до чина офицера! Тем более что двое из его рода уже погибли в концлагерях».
Вот только подробности этого своего поражения Штубер от фельдфебеля скрыл. Особенно старательно он скрывал от него то,
что ему известно о двух казненных в концлагерях родственниках, Нe так уж много оставалось у Штубера таких проверенных и испытанных в боях да всевозможных передрягах людей, каковым представал перед ним Зебольд.
– Чем вас не устраивает чин фельдфебеля? – иронично поинтересовался Гольвег, все еще охватывая цепким взглядом то одну, то другую часть палубы и оценивая их со Штубером шансы на успех.
– Я заслужил того, чтобы закончить эту войну хотя бы лейтеантом.
– Я не знаю, что выиграет вермахт, увидев в своих рядах еще одного лейтенанта, – заявил Штубер, – зато прекрасно знаю, что он потеряет, лишившись своего единственного вечного фельдфебеля. Так стоит ли нам лишать вооруженные силы такого символа их непобедимости?
– Издеваетесь, штурмбаннфюрер… – не зло огрызнулся Зебольд.
– Скорее восхищаюсь.
– Так что, джентльмены, – обратился к «гостям» Алькен, – как вам эта моя императорская яхта «Императрис»?
– Смею полагать, что она принадлежит Германии, – пошел на обострение Зебольд.
– Она принадлежит мне, по старинному морскому праву добычи.
– Если учесть, что «Императрис» вы захватили на своей собтвенной субмарине… – язвительно заметил Гольвег.
– Я сказал: только мне! И океану.
– Что касается принадлежности к океану – возражений не последует.
– Но коль вы уж задержались на борту моей яхты, то прошу вниз, в номера лучшего из плавучих борделей мира!
– Благодарю за щедрость, – ответил Штубер. – Здесь и без нас будет тесновато, поэтому мы переходим на свой «Колумбус».
– В таком случае, до встречи на базе «Латинос», – не стал удерживать их Алькен» радуясь тому, что легко избавится от непрошеных визитеров.
– Вряд ли мы уже встретимся там, обер-лейтенант, поскольку задерживаться на базе не собираемся, сразу же вылетаем самолетом в рейх.
Гольвег и Зебольд удивленно взглянули на штурмбаннфюрера, однако тот сделал вид, что не заметил этого.
– Неужели не погуляете там даже недельки? После моего прибытия первый поход в бар – за мой счет.
– Не более суток. Таков приказ.
Штубер понимал, что Алькен опасается встречи с ним на базе, и умышленно заявил, что пробудет там не более суток. Командиру «Черного призрака» нетрудно будет вычислить, когда «Колумбус» прибудет на базу и когда штурмбаннфюрер улетит оттуда. Можно не сомневаться, что «Черный призрак» прибудет туда позднее…
– Не завидую. Счастливого прибытия в нашу благословенную Германию! Кланяйтесь от меня русским.
34.
Начало марта 1945 года. Германия. Замок Викингбург, ставка «фюрера подводных лодок» гросс-адмирала Карла Деница.
В зал, посреди которого за овальным столом уже сидели все участники секретного совещания, Посланник Шамбалы вошел последним. Причем Скорцени так и не понял, почему это произошло и кто еще, кроме Гиммлера, мог задержать Консула-Посланника на те почти десять минут, которые всем остальным пришлось ждать его «явления народу».
Гиммлер оставил для него кресло справа от себя, однако Консул без видимых усилий одной рукой поднял это массивное творение мебельщиков и переставил подальше от стола и чуть сбоку от камина.
Всеми участниками «тайной вечери» это его действие было истолковано одинаково правильно: Консул Внутреннего Мира демонстративно подчеркивал, что решение судьбы рейха – внутреннее дело германцев, он же – всего лишь гость этого высокого собрания.
Всеми, кроме самого Гиммлера, для которого усадить Посланника Шамбалы рядом с собой было делом престижа. Единственное, что его могло утешить в эти минуты, так это воспоминания о том, что и фюреру тоже, как правило, не удавалось усаживать Посланника возле себя. Иное дело, что он сам порой норовил усесться рядом с этим Посвященным, на что Гиммлер, конечно, не решился бы. Впрочем, в данной ситуации это выглядело бы по-идиотски.
Поскольку Консул оказался теперь почти рядом со Скорцени, тот смог внимательнее, нежели когда-либо, присмотреться к нему: крупное волевое лицо с чуть расширенными мощными скулами и прямым римским носом; бирюзовые, с голубоватой поволокой глаза; высокий лоб, над которым слегка курчавилась похожая на спартанский шлем грива светло-русых волос… Человек с такими внешними данными, наверное, стал бы находкой для любого скульптора, работающего над образами из античной древности. Кстати, первым обратил внимание на его эллинскую внешность фюрер, в душе которого в те минуты, очевидно, мучительно просыпался художник, творец.
«Чувствуете, Скорцени, какая мощная сила исходит от этого полубога?!» – воскликнул фюрер во время встречи с Посланником Шамбалы, на которой сам обер-диверсант оказался случайно. Узнав о прибытии в «Бергхоф» Консула Внутреннего Мира, Гитлер попросил Скорцени задержаться, хотя беседа с ним уже была завершена.
