Надежда Попова - По делам их
Может, следовало все-таки задать этот вопрос Рицлеру?.. Но в тот момент это могло разрушить то, чего удалось добиться, и вся открытость запуганного переписчика могла запросто испариться, как только он услышал бы, что следователь, которому вдруг захотелось довериться, выговориться, оказался невежественное его самого. Стал бы он откровенничать дальше?..
И где же Дитрих…
Глава 12
Курт проснулся от толчка в плечо; с усилием разлепив глаза, некоторое время непонимающе озирался, пытаясь понять, почему так неловко телу и затекла спина, а солнце бьет прямо в глаза. Лишь спустя мгновение он понял, что спит сидя — опустив голову на руки, лежащие на столе, в комнате архива Друденхауса.
— Вставай.
Голос Бруно, стоящего рядом, был тусклым, и что-то в нем промелькнуло такое, отчего в душе стало так же тускло и мерзко. Курт поднялся, разминая затекшие ноги, глядя на осунувшееся лицо подопечного настороженно; тот отступил на шаг назад, затушив иссякший светильник, и все тем же бесцветным голосом произнес:
— Майстер Ланц ждет тебя внизу. В подвале, у камеры.
— У камеры?.. — повторил тот растерянно. — Не понимаю; почему там? В чем дело?
— Тебе лучше спуститься. Он велел быстро.
Скверное предчувствие в душе кольнуло в грудь, словно только что проглотил заледенелую проволоку, внезапно распрямившуюся; одним движением сдернув со стола рассыпанные листы протоколов, Курт вдвинул их обратно на полку, не слишком заботясь о порядке страниц и аккуратности, и вышагал в коридор. Бруно шел за ним молча, и на миг возникло ощущение, что за спиной слышатся шаги конвоира, ведущего его в подвал, к зарешеченному углу…
В подвале царила тихая суматоха. Дверь в камеру была распахнута, Райзе сидел внутри на корточках перед бесформенным тюком, наполовину закрывая его спиной, а Ланц, стоя перед охранником, выговаривал ему — уже так хрипло, что было ясно: еще пять минут назад он кричал во весь голос. Страж стоял неподвижно, опустив голову и стиснув зубы, и молчал.
— Я спрашиваю — где ты был! — услышал Курт, приблизившись. — За что тебе платят, я тебя спрашиваю! Я ответа не слышу!
— И не услышишь, — тихо подал голос Райзе, поднимаясь, и тогда стало видно, что тюк на полу — тело переписчика с раздувшимся синим лицом и темно-бордовой тряпкой на шее. — Прекрати орать, голова уже болит.
На миг Курт замер на месте, глядя на человека на полу, а потом медленно приблизился, все так же не отрывая от него взгляда.
— А вот и наш герой, — сообщил Райзе со вздохом, отходя в сторону. — С добрым утром, академист. Поделись секретом, что такого можно сказать арестованному, чтоб он самовольно полез в петлю?
— Он… — голос сел; Курт прокашлялся, договорив с усилием: — Он мертв?
— Да уж куда мертвее.
— Не понимаю… — он подошел ближе, нервно отирая лоб ладонью, снова остановился, переводя взгляд с сослуживца на обезображенное тело на каменном полу. — Не понимаю… Как это могло произойти? Ведь охрана…
— Ложится рано! — рявкнул Ланц так, что страж вздрогнул. — Доблестный воин Друденхауса изволили почивать! А этот хренов виртуоз размотал повязку с ноги и — на решетку! Это как надо дрыхнуть, чтоб не услышать, что рядом, в пяти шагах, по огромной железяке долбит пятками удавленник! Или, может, это ты его пристроил, а?
Тот сжал зубы еще плотнее, так что кожа на скулах натянулась, и побледнел; Райзе покривился.
— Хватит, Дитрих.
Курт медленно развернулся, выйдя из подвала; поднявшись на первый этаж, остановился, расстегнув воротник и глубоко вдохнув, прошагал к входной двери, вернулся обратно, не зная, куда себя деть и что о себе думать.
— Зараза… — пробормотал он сорванно, долбанув кулаком в раскрытую дверь на площадку подвальной лестницы, потом еще раз, зло закусив губы, напоследок двинул ногой, и тяжелая створка ударилась о стену. — Гадство! Дерьмо!
Вернуться в камеру, где на полу распласталось неподвижное тело, он себя заставить не мог, не мог уйти, и лишь метался, меряя шагами пятачок перед спуском вниз.
— Психолог доморощенный… — с отчаянием пробормотал Курт, приостановившись лишь на мгновение, и сорвался почти на крик, снова исступленно лупя невезучую дверь: — Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Дьявол!
— Сомневаюсь.
От голоса за спиной стало тошно; вмиг остыв от своего внезапного бешенства и подавившись последним словом, он медленно обернулся, встретившись с темным, угрюмым взглядом Керна.
— В наши дни, — мрачно сообщил он, — уже не принято заявлять, что ночью приходил Дьявол и сломал арестованному шею… Ко мне, Гессе. Немедля.
Курт не произнес в ответ ни звука, ничего не говорил, идя следом за ним по лестнице наверх, а когда он снова оказался напротив стола начальства, как и день назад, слова оправдания застряли в горле. Тот молчал тоже — стоя у окна спиной к нему и глядя на улицу, словно забыв о нем. Минуты шли — бесконечные и тягостные; заговорить Курт не решался, продолжая стоять посреди комнаты, сцепив за спиной руки, глядя в пол и предчувствуя самое скверное. Когда Керн, наконец, заговорил, он вздрогнул.
— Я слушаю, — коротко бросил тот, обернувшись, но к столу не сел, лишь прислонившись к подоконнику спиной.
Курт говорил через силу, не поднимая головы и едва собирая слова вместе, все больше напоминая себе Отто Рицлера минувшей ночью; Керн внимал молча, не задавая вопросов, и по временам возникало чувство, что тот попросту перестал его слышать, а когда он закончил, в комнате еще долго царило все то же склепное молчание.
— Я ведь говорил на родном для тебя языке, разве нет? — наконец, снова заговорил тот, все так же хмуро и негромко, сев все-таки к столу. — Я говорил, что на допросах должен присутствовать кто-то из старших следователей. У тебя проблемы с памятью или со слухом?
— Я… — он запнулся; ответить было нечего — ни одного уважительного основания в голову не приходило, объяснений не было никаких, кроме самого заурядного азарта. — Простите. Виноват.
— Разумеется, виноват. Я и без твоих объяснений знаю, в чем твоя проблема, Гессе. В том, что ты хотел поутру гордо шлепнуть мне на стол отчет о раскрытом деле!
— Неправда, — возразил он тихо и вздрогнул снова, когда Керн грохнул кулаком по столу, повысив голос:
— А что тогда?! Почему мои приказы не исполняются? Ты здесь, Гессе, в этом городе, под моим руководством, чтобы учиться! потому что ты ни хрена еще не знаешь и не умеешь! И ты это сегодня доказал!
— Я не понимаю, что… что я такого мог сказать, почему он…
— И никто теперь не поймет! Никто, потому что парень мертв и не расскажет этого, и сказанного ему тобой никто больше не слышал! Я должен теперь полагаться только на то, что ты сейчас попросту не врешь мне!
Курт вскинул голову, понимая всю правоту начальства, желая возразить и зная, что это бессмысленно.
— И эта треклятая книга, — продолжал тот, не сбавляя тона, — что это? Об этом почему ни слова? Что это вообще такое?
— Я не знаю, — отозвался он тихо. — В тот момент я не спрашивал, потому что мне казалось, я на правильном пути, и неверное слово может… Простите, — повторил он покаянно. — Тогда мне казалось — лишними вопросами я все могу испортить…
— И не зря казалось — ты все испортил!
Керн умолк, потирая глаза ладонями и переводя дыхание; наконец, поднявшись снова, он коротко подытожил, сбавив голос:
— Все вчерашнее — подробно, четко, дословно, в письменной форме. Отчет мне на стол. Все документы по делу отдашь Ланцу. Это все.
— Ланцу? — произнес Курт, чувствуя, как бледнеет, а руки за спиною сжимаются в кулаки. — Вы забираете у меня расследование?..
— А также сообщаю ректору академии о твоих грандиозных успехах на поприще инквизитора, — добавил тот и, перехватив его почти отчаянный взгляд, устало кивнул на дверь. — Выметайся.
* * *В часовне Друденхауса он просидел не меньше часу — как минувшей ночью в камере Отто Рицлера, на полу, свесив руки с коленей и уткнувшись в них лбом, непотребнейшим образом прислонясь к алтарю спиной. На чьи-то тихие шаги Курт не обернулся — видеть кого угодно сейчас одинаково не хотелось и было тяжело до зубовного скрипа.
— Что ж ты в Господень жертвенник задницей вперился, нечестивец, — невесело усмехнулся Ланц, остановившись; скрипнула скамья первого ряда — тот присел в нескольких шагах напротив. — Чему вас в вашей академии учат только…
