Андрей Лазарчук - Иное небо (Чужое небо)
Я оттолкнулся от косяка двери, сделал несколько убывающих шагов и сел на газон.
Ракурс сместился, и картина исчезла.
Интересно, подумал я, неужели нам за все – и ничего не будет?.. Столько всего натворили, и – ничего?
Обидно...
Если Тарантул прав и если то, о чем он говорит, не очередной его трюк и не маразм, то... то – что? Принимать предложение? Клюнуть на фотографии, которые подделать – три часа работы? Ч-черт...
Вот выйдет сейчас обер-лейтенант...
Но обер-лейтенант не выходил. Вообще долго никто не выходил, а потом появился Тарантул. Он, как и я, постоял в дверях, жмурясь, и медленно направился ко мне. Я сидел, не шевелясь, он опустился на корточки передо мной и спросил:
– Ну, что?
Морда у него была красная, потная. Дышал он часто и только что язык на плечо не вывешивал.
– Копейка найдется? – спросил я.
Не удивившись ничуть, он пошарил по карманам и вытащил гривенник. Я подбросил монетку, поймал, не разжимая руки, поднес к лицу.
– Орел – да, – сказал я.
– Понятно, – он усмехнулся. Я бы на его месте не стал усмехаться.
И вдруг что-то случилось. Я не смог открыть ладонь. Пальцы не разгибались. Ниже локтя рука была не моя. Я напрягся, и рука задрожала. Она дрожала все сильнее и сильнее, мерзко тряслась – это было унизительно и страшно. Наконец, сделав какое-то безумное усилие, я отшвырнул монету, не глядя. Дрожь унялась, и пальцы снова шевелились, как надо, и только студенистая, омерзительная слабость...
– Понятно, – повторил Тарантул. – Что же... считай себя в отпуске. Четыре месяца хватит?
Я покачал головой.
– Отставки, – голос тоже был не мой: слабый и просящий. – Отставки...
– Отпуск кончится, и поговорим, – сказал Тарантул. – В Гвоздево я тебе, естественно, не предлагаю...
Он смотрел на меня, а я сквозь него, потому что на краткий миг вернулась, всплыла и вновь погрузилась куда-то та картина, что появлялась недавно – с видами непременного будущего. И я опять ничего не понял, но на этот раз успел сфотографировать ее взглядом и сейчас фиксировал в памяти, чтобы позже, наедине с ней, во всем разобраться. И что-то, наверное, Тарантул понял, потому что моргнул, и дьявольская уверенность в себе и в подчиненности ему прочего мира куда-то исчезла, оставив только след.
– В общем, думай до октября.
Я молчал и смотрел на него.
– Знаешь, сколько раз я уходил?
Меня это не интересовало.
– Тебе станет очень скучно...
Скучно? Бог ты мой! Да я бы отдал свою бессмертную душу за то, чтобы мне стало скучно. Что может быть лучше скуки, осени, дождя за стеклом и полного одиночества?
Я знал, что ничего этого у меня не будет никогда.
– Думаешь, почему я набирал вас таких – дурачков, мечтателей, молчунов? Потому что знал – рано или поздно мы с ними схлестнемся, и шансы у нас будут только тогда, когда здесь, – он постучал по лбу, – не сплошная кость...
Все то же, то же, то же...
Я смотрел на него, как сквозь щель между створками почти закрывшихся ворот...
