Ева Ночь - Вверх тормашками в наоборот (СИ)
Сильвэй у камина потянулся всеми шестью лапами и перевернулся с бока на бок. Он урчал громко, заглушая все остальные звуки. Геллан покосился на коша и поспешно сжал пальцы в кулаки, чтобы унять зуд: хотелось прижать мохнатое тельце к груди и забыться. Сильвэй зыркнул хитрющим голубым глазом, Геллан отвернулся.
— Но ещё не было никакого провала, а ты уже знала! — запротестовала Дара, вскинувшись, как задиристый щенок.
Келлабума не ответила, лишь ямочка на щеке проступила явственнее. Она улыбалась каким-то своим мыслям и не выдавала секретов, если ей этого не хотелось. Совсем как Иранна.
— Это не первое видение, ведь так? — спросила целительница, не отрываясь от своего занятия.
— Да нет… — Дара растерялась, но свела брови, пытаясь вспомнить.
— Не первое, — тихо сказал Геллан и поймал острый взгляд муйбы, быстрый, как стрела, пущенная твёрдой рукой охотника.
От любопытства у Дары заостряется носик. Она вытягивает шею, как зверёк, принюхивающийся к воздуху.
— И что же ты видел, сынок? — в голосе Келлабумы любопытства нет. Таким тоном спрашивают, не подгорели ли пироги в печи…
Геллан до онемения стискивает пальцы:
— Я видел мать и…
Он нервно повел плечом, желая смять слова и не отвечать, но все же, выдохнув, спокойно заканчивает:
— Наверное, это был мой отец.
— Нулай…
Келлабума произносит имя тихо, но он слышит. Он слышит, даже когда едва шевелят губами, не издавая ни звука… Он умеет слышать как зверь, как птица, как острая мысль, черпающая знак в небесах.
— Ты знала его?
Носик Дары становится тоньше, шея длиннее. Струна, готовая лопнуть и рассыпаться вопросами.
— Конечно, знала. Незавершенный виток, слишком долго бывший спиралью. Но скоро спираль закончится — и замкнётся круг…
Спрашивать, что это значит — бесполезно. Поэтому он смотрит на огонь; может, само по себе всплывёт что-то, если не нарушать ход мыслей муйбы. Но Дара не столь терпелива.
— А можно то же, но попроще. Так сказать, со скидкой на возраст и мою эээ… чужестранность?
Келлабума отрывается от чаши и вглядывается в Дарино лицо, словно хочет найти неизвестное.
— Скоро ты поймёшь. Незачем торопить события. Это всё равно, что читать книгу с конца.
Дара фыркает:
— Всегда любила заглядывать в конец, чтобы не терзаться ожиданиями.
— Но зато не так интересно, — возражает муйба.
— Интересно, — упрямится Дара.
Момент упущен, и теперь он никогда не узнает, что могла бы сказать Келл об его отце, но всё же пытается поймать ускользнувшую нить.
— Я ничего не знаю о нём. О… Нулае.
— Ты никогда не спрашивал, — улыбается Келлабума.
— Спрашиваю. Сейчас.
Муйба качает головой:
— Я не та, кто поведает тайны. Ама любила Нулая. Нулай любил Аму — это всё, что тебе нужно знать сейчас.
— Очень содержательно, — бормочет, фыркая, Дара. — Как будто могло быть по-другому.
— Могло, девочка. Ама никогда не любила Пора, однако вышла за него замуж.
— Я бы не вышла, — сердито сопит Дара.
— На то были… обстоятельства. Ей казалось, что она спасает свои земли.
— Как Геллан сейчас. — Дара хмурит брови и грызёт большой палец. — Ничего, это вопрос решённый. Скоро мы едем на ярмарку, и никакие блуждающие бури нам нипочём. Димон сказал, она больше не вернется.
У неё засияло лицо. Девчонка.
— Я бы не стал доверять словам драко, — холодно обрывает её Геллан. — Он не может знать.
— А я думаю, может. И верю ему.
Геллан сцепляет зубы, чтобы не бросить что-то резкое или обидное. Ему не нравится, что Дара верит во всякую чепуху, хотя, видят дикие боги, спокойная зима для долины — спасение.
— Даже если он прав, я сделаю по-своему, как и задумывалось раньше.
— Ну, одно другому не мешает, — соглашается Дара, — тебе — перестраховаться, мне — верить Димону. К тому же, всё равно нужны деньги и вещи.
— Тихо! — прерывает их спор Келлабума, прислушиваясь к чему-то.
Геллан невольно вскакивает: он слышит лучше, а потому через мгновение меч с тихим шелестом ложится ему в ладонь.
— Я бы не стала делать этого, сынок. Тут важно переждать. Переждать важно. Сидеть тихо важно…
— Геллан… — Дара тихонько дёргает его за рукав. — Что это с ней?..
Но он и так видит: Келлабума окаменела, застыла, смотрит в никуда и раскачивается в такт своим негромким словам.
— Важно переждать… Переждать важно… — бормочет еле слышно, почти беззвучно, как заведённая.
Затем, двигаясь деревянно, как кукла, одним движением ладони тушит очаг и садится кулем на пол.
Глаза Дары блестят. Непонятно как, но он видит блеск испуга, почти слёз. Ей хочется говорить, задавать бесполезные вопросы, спрашивать, чтобы скрыть страх. Как и в первую встречу, он прижимает ладонь к её рту. Она может тяпнуть его зубами, как тогда… Но губы дрожат — он чувствует это — и Геллан осторожно прижимает Дарину голову к груди: пусть лучше ничего не видит.
Не видит деревянную Келл на полу, погасший очаг. Не видит, как крепко сжимает рука меч, как, скаля безмолвно клыки, жмётся к ногам Сильвэй: даже кош понимает, что нельзя проронить ни звука.
Ветер воет со свистом, словно заблудился в узком горле кувшина. Ветер ощупывает стены, двери и маленькие окна. Мейхон умный и прочный — выдержит жадное любопытство непогоды… Но спасёт ли от другого натиска, пока неслышного, но уже ощутимого?..
Тихий звук не слышит обычное ухо. Он похож на позванивание обледеневших веточек: тринь-тиннь, тринь-тиннь… Грустные ноты печальной песни, далёкие аккорды странного инструмента без названия. Звуки ближе… ещё ближе… совсем близко… В них меньше ледяной грусти, больше хрипа, скрипа, морозного дыхания…
Холод проникает в лачугу жидкими струйками. Келл сжимает плечи и скукоживается, пытаясь сохранить собственное тепло… Геллан прижимает Дару покрепче и укрывает полой плаща. Маленькое колебания воздуха, но его достаточно, чтобы тот, кто ощупывает лачугу снаружи, стал смелее и настойчивее…
Мейхон стонет и дрожит: он страж и должен уберечь то, что внутри. Но как ему справиться, как отбросить неуёмную настойчивость непрошеного гостя?.. Белая пластина окна трещит и всхлипывает, как от боли. И вот ползёт внутрь прозрачная рука с тонкими пальцами. Геллан видит её, но вскакивать не спешит.
— Важно переждать. Сидеть тихо важно, — бьются в голове слова Келлабумы, и он сидит как глыба льда, прижимая к груди Дару…
У ног — Сильвэй. Лишь бы не зашипел, не подал голос… Рука движется медленно — она не пробила мейхон, она в капкане мейхона, а потому ей двигаться тяжело, очень трудно, почти невозможно. Но рука шевелит тонкими пальцами и потихоньку входит внутрь… Другие тонкие пальцы просачиваются сквозь щели старой двери, атакуют второе окно…
Его рука готова разить, но ещё не время, ещё может всё обойтись, хотя он не верит в благополучный исход странного нашествия бледно-голубых рук, от которых веет холодным ужасом…
Звук громыхающего льда нарастал: казалось, огромные льдины сталкиваются друг с другом и крошатся на части. Трещат и раскалываются. Лопаются и повизгивают недовольно от боли и ссадин.
Пульсирующий нарастающий свист появился неожиданно. Как удар резкой гигантской плети, от которой дрожит земля. Визг, вой, захлёбывающийся плач на многие голоса — звонкие и уродливые, наплывающие и давящие на барабанные перепонки так сильно, что кажется: ещё мгновение — и оглохнешь навсегда…
Бледные руки исчезли молниеносно, как воришки, застигнутые врасплох уже почти в кармане жертвы…. Вой и свист прекратились резко — рассыпались, как хрустальный дождь, что осыпал лачужку застывшими звонкими каменными каплями… Но вскоре и это стихло… Стало тихо-тихо, как на рассвете, за минуту до восхода солнца. От этой тишины Геллану показалось, что он и впрямь оглох. Хотелось мотнуть головой посильнее и вытрясти глухоту наружу. Но он не смел шевелиться. Не смел, пока не дрогнула и не стряхнула с себя оцепенение большая Келл…
Он услышал, как застучали от холода её зубы, как зябко повела целительница плечами и протянула руки к очагу, что уже подёрнулся синеватым инеем. Точно так застучала зубами Дара, прижатая к его плечу. Избушку выстудило почти насквозь. Геллан чертил пальцами Знак Огня, зная, что безнадежное это дело — зажигать обледеневшие поленья, но они, шипя, нехотя занимались, чадили, дымили, не слушались, как застуженное больное горло.
Дара отстранилась, строптиво сопротивляясь его крепкой ладони, что пока не хотела и не могла отпустить, но девчонка умудрилась вырваться из капкана. Она сопела шумно, будто в эти несколько тягостных минут не дышала совсем. Хотя, может, так оно и было…
— Да пусти же ты, — пыхтела она, выворачивая голову и встряхиваясь, как ошалелый пёсоглав. Изо рта рвался пар, оседая инеем на ресницах и растрёпаных прядях. — Что это было, Геллан? — спросила настойчиво и зло.
