Евгений Красницкий - Бабы строем не воюют
Арина такие посиделки полюбила как раз за то, что там она себя снова чувствовала такой вот девкой: можно было неспешно что-нибудь обсудить с бабами, между делом и посмеяться, слушая Верку; да просто отдохнуть от постоянного напряжения и забот. Словом, почувствовать себя спокойно, ведь все немногочисленные пока что здешние свободные женщины стали ей уже своими, и она воспринимала их почти как родных. Впрочем, если строго судить, Анна, Вея и Ульяна могут стать ей и настоящей родней… через Андрея.
«Пусть и дальняя родня, но все-таки… Не одни мы теперь, есть к кому прислониться. Ведь всего ничего времени прошло, как ехала сюда и дрожала: с чем встретят, как-то примут… А сейчас как будто не месяц, а целый год прошел.
Надо же, в Турове тогда и то дольше обвыкалась! Первые полгода, помнится, вечностью показались, не летели дни, а жерновами на шее висли. Только и отходила душой, когда с Фомой вдвоем оставалась. Хоть и не сказать, что так уж все плохо было – непривычно, скорее, чужое все. А здесь-то? Тут, пожалуй, нового побольше, чем в Турове, а уже своим стало!»
Ну а Верка… Эта, с ее нравом, похоже, где хочешь освоится, оглянуться не успеешь. Плава пока немного наособицу держалась, но тоже заметно привыкла. Уж как оно дальше устроится, когда новые бабы появятся, неведомо, но, похоже, так и пойдет: Анна – боярыня, вроде большухи, только в очень большом роду, они сами постепенно наладили тут женскую сторону жизни так, как им самим удобно; стало быть, всем остальным, кто позже переедет в крепость, придется как-то к уже заведенным порядкам приноравливаться.
К появлению боярыни и ее помощницы на столе уже обычно стоял кувшин с квасом или взваром и несколько кружек, а рядом – глиняная миска с нехитрыми заедками, оставшимися от ужина. Верка, Вея и Ульяна сидели на скамьях с трех сторон стола; места на лавке по молчаливому уговору оставлялись для Анны и Арины. Плава по большей части устраивалась на небольшой скамейке в стороне, около печи (то ли сожалела о своей откровенности в ночь первых посиделок, то ли еще по какой причине), но иногда, когда разговор уж очень душевный получался, не выдерживала и присаживалась к столу, присоединяясь к остальным.
Уставшие после дневных хлопот среди стука топоров, криков, лая, ржания, воинских команд, лязганья железа и прочих крепостных шумов, женщины не спешили заводить беседу, наслаждаясь тишиной и покоем. Потихоньку, постепенно расслаблялись, сбрасывали накопившуюся усталость, вспоминая случившееся за день – а происшествий в крепости хватало.
То на лесопилке пилы в бревне зажало, и от сучковой ругани аж солнце за тучу скрылось, а когда все исправили, один из артельных плотников умудрился свалиться прямо внутрь водяного колеса. Пока воду перекрыли, его там с десяток, если не больше раз провернуло, и как только все кости не переломало?
То Роськин Ворон, злодейски проникнув на кухню, умудрился опрокинуть лохань с рыбьими потрохами и попытался утащить часть их, да ладно бы на улицу, а то ведь в девичью трапезную! Пока ловили злодея и отнимали добычу, пока потроха, растащенные по всей кухне, собирали, кто-то конечно же на них поскользнулся и упал в самую грязь, да не единожды… Такой дух потом на кухне стоял!
То на занятиях по шорному делу один отрок от излишнего усердия конское оголовье себе к подолу рубахи пришил…
Иной раз и до серьезного доходило: отроки, увлекшись, носы друг другу разбивали, несколько раз кнутом по неумению или неосторожности тело рассекали или еще как-то кровь пускали. Юлька только зубами скрипела: лекарка не могла спокойно смотреть на те увечья, что мальчишки причиняли сами себе. Впрочем, и Арина с трудом привыкала к той легкости, с которой, как ей казалось, тут относятся к таким вещам. Она-то выросла с тем, что пролить кровь своих считалось тяжким грехом, и если уж доводил кто-то дело до такого, то виру платил немалую. Или виновного по-иному наказывали, не доводя до княжьего суда (слухов про такие случаи в Турове немало ходило).
А тут… И братьям ее не раз доставалось, а они не то что не жаловались – внимания не обращали, разве что та же Юлька замечала да тычками в лазарет гнала, раны обработать, чтобы не загноились по недосмотру.
К наставникам с таким вопросом и не подступишься. Но однажды во время очередного занятия в лазарете такого вот пострадавшего Юлька на глазах у девиц осмотрела, а рану ему перевязывать девчонок заставила. И ничего – ни отрок, ни девки на кровь даже не поморщились, а про виру и подавно никто не вспомнил. Тут уж Арина не утерпела, спросила вечером у баб, отчего так. Оказалось, Вея и Плава тоже не могли понять, в чем дело, и так же, как и она, до сих пор не решались спросить. А вот Ульяна, Анна и Верка только переглянулись, и Верка, удивившись вопросу, ответила:
– Ну ты спросила! А как еще воинов воспитаешь-то? У нас и в Ратном так испокон веку заведено. Привыкнут в учебе – и в бою не станут вида крови пугаться. Им там и так… хватает!
В общем, было о чем посудачить. Поэтому слова Верки вызвали всего лишь ленивое любопытство: «Ну что там еще стряслось?» А она отхлебнула из кружки, кинула в рот орешек и продолжила:
– Вот сказал бы мне кто весной, что я сама, по своему желанию буду поздно вечером рваться на кухню, чтобы с бабами посудачить… Я бы и смеяться не стала – кто ж над убогими смеется? За день на той кухне натопчешься, наслушаешься, что зудят снохи, огуляй их бугай… Нет, иногда я им и отвечала… ла-асково так, душевно…
На этих словах ее слушательницы захмыкали: что в Веркином понятии значит «ласково», все хорошо себе представляли, но бойкую бабу такое недоверие не смутило. Она, не вставая, привычно утвердила кулаки на боках:
– А что? Я ж не свекрови оговаривалась, а только снохам. А то, ишь, хозяйками себя почуяли. Раньше времени!
О неурядицах в семье покойного ратника Кирьяна – отца Макара – население крепости узнало во всех подробностях чуть ли не со дня появления там Верки. Нисколько не смущаясь, она вываливала все новые и новые подробности своих взаимоотношений с братьями мужа и их женами всем, кто имел неосторожность попасться ей на глаза. Правда, деверей, не говоря уж о свекрови, она благоразумно не хаяла, ограничиваясь снохами.
– Ну где же это видано, бабоньки? При живой свекрови за место большухи чуть не драку затевать?! Ну и что, что она после морового поветрия так и не оправилась, почитай все время лежит? Ну потихоньку бы разобрались между собой, нет – разорались! «Мой Карп – старший сын, значит, мне и быть большухой!» «Вот еще! Ты младше меня!» – умела Верка передразнивать других, бывало, бабы у колодца со смеху покатывались, до того похоже получалось. Но сейчас она только сплюнула с досады. – Тьфу! А свекровь-то все слышит… будто заживо ее хоронят. И мужей своих перессорили… Ну дуры, одно слово.
– Вер, а что это ты про чудные дела в крепости сказала? – не желая в который раз выслушивать про надоевшую всем до полусмерти Веркину злосчастную родню, Вея вернулась к началу разговора.
– Ну так я и говорю: в Ратном-то и слыхом не слыхивали, чтоб бабы так сумерничали, не заведены у нас такие вот бабьи посиделки, так ведь? – Ожидая подтверждения, Верка требовательно уставилась на Ульяну, и той ничего не оставалось делать, как кивнуть. – Это пока в девках, с подружками собираются. Ну они по молодости все больше хихикают да песни поют, с парнями перемигиваются. А как вышла замуж – все, отрезало. Каждая своими заботами занята, в своем доме хлопочет… Свои беды избывает… Добродея жива была – все видела, про всех знала. И помогала многим – ее ведь даже мужи слушались. А сейчас… – махнув с досады рукой, в которой была зажата кружка, разошедшаяся баба выплеснула недопитый взвар. Ладно хоть, ни на кого не попала, только пол забрызгала. Ойкнула и виновато глянула на Плаву. Та только хмыкнула:
– Хорошо, не горшок держишь. Потом вытрешь, перед уходом, сейчас договаривай уж.
Арина невольно закусила губу при упоминании Добродеи. Хоть и понимала, права Настена – за всю общину Добродея переживала, но одно дело умом понимать, а другое, когда оно вот так тебя касается… Михайла-то тоже ей про отца Геронтия объяснил, что он о благе Дубравного пекся, но любить она попа больше не стала. Вот и Добродею эту их – тоже.
«Да уж… Андрею она так помогла, до сих пор аукается… Конечно, ее бы совет нам здесь пригодился, а то вон пришлось нам с боярыней про бабьи дела наставления Филимона выслушивать… Хотя такого мужа и послушать не грех.
А Верка-то словно мои мысли прочитала…»
От этих раздумий Арину отвлекла Вея.
– Про вашу Добродею мне много рассказывали, только я и другое слышала, – подмигнула она Верке. – Говорят, ты вместо нее однажды…
– А-а, да, было дело… Ой, да ну ее, от греха подальше! – Верка отставила кружку, утвердила локти на столе, подперла кулаками подбородок и приподняла брови в изумлении. – Знаете, бабоньки, вспоминаю и сама себе не верю. Чтобы я да с Варькой заодно? А ведь случилось же! Чудны дела твои, Господи!
